24 марта 1942 года
в дневниках
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
24 марта. 276[-й] день войны. Вторник. Еще одна смерть - уже в нашей полукоммунальной квартире: умерла соседка слева Т. Н. Барабанова, правда, человек уже не молодой, но хорошая, незлобивая, честная женщина; ничем она особенно не выдавалась. Существовала и перестала существовать, как трава в поле, как дерево в лесу. Кто их считал, кто помнит!..
По христианскому обряду ее обмыли. М. Ф. дала чистую рубашку (своей чистой не оказалось). Она хотела, чтобы ее похоронили с отпеванием. Но как это сделать? Для этого нужно положить в гроб, отвезти в церковь. Так и не разрешен этот вопрос.
Т. Н. прожила жизнь... Так трудно сейчас и молодым жить, что я позволил себе дать совет: ничего этого не делать, сохранить у живых силы для борьбы за жизнь. А мертвые уже больше ни на что претендовать не могут, если и живым так трудно приходится. Жестоко, но что же делать! Такова наша жизнь...
Я только тогда волнуюсь и переживаю смерть другого, когда это человек молодой и в полном расцвете своих сил, или когда человек приносил и мог принести еще свой вклад в науку, в искусство, в практику жизни, или, если это мать, оставляющая детей-сирот. Остальные смерти меня не трогают. Такова и смерть Т. Н. Но отмечаю ее, потому что близко, вот тут, за стеной...
Так как Т. Н. наша соседка, то я мог наблюдать, как умирают теперь. Поэтому записываю как очевидец, а не со слов других. Недели две тому назад у нее осложнилось общее состояние: стал мучить голодный понос, появилась слабость. Начали опухать ноги, слабеть сердце. Неделю тому назад она слегла. Лежала спокойно, без особенных болей, страданий, «замирала». Третьего дня стала «дремать», сознание ушло, но дышала. Сегодня в 7 часов утра перестала дышать. Говорят, что большинство истощенных теперь так умирают. Смерть - не мгновенный, не внезапный акт, а медленный процесс, говорят физиологи. Для иных (Стулов, Орбели) - весьма медленный. Для Шахматовой короткий, но зато мучительный конец. Мечутся Карпинские в поисках пропитания: Евгения Александровна еле передвигается по лестнице; Александра Александровна лежит; «Киса» - студентка - совсем растерялась. Полубольная, после операции, после перенесенной болезни, с «устремленными в пространство» глазами ходит по всем «делам» одна престарелая Татьяна Александровна. «Забвенная такая», - говорит о ней М. Ф.
Сегодня тает, выше 0°. Всюду, на улице, на дворе, - потоп и грязь. Я никуда не мог выехать. Сижу дома и работаю в нервном напряжении. В перерывы - заношу на эти страницы мои «сказания». Нервен сегодня; напряженно работает мысль; может быть, еще и потому, что голоден, что голодна М. Ф. Помещаю фоторепродукцию с [изображеннием] председателя Исполкома Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся тов. Попкова. О нем в Ленинграде, среди населения, имеются самые разнообразные мнения. История разберет, кто прав, кто виноват. Я, как современник, не знаю, точнее, не имею фактов, чтобы вынести какое-либо суждение. Во всяком случае, он, безусловно, историческое лицо, поскольку Ленинградский Совет возглавляется им в самые ответственные дни своего существования. Другими историческими деятелями, связавшими свое имя с героическим Ленинградом, являются командующий войсками Ленинградского фронта генерал-лейтенант Хазин и члены Военного Совета: А. Жданов он же секретарь ЦК ВКП(б), А. Кузнецов, Н. Соловьев и С. Багаев.
Ирина Эренбург, 30 лет, Москва:
Завтра день моего рождения. Как же ты меня баловал. Илья и мама сегодня тоже будут стараться, но мне ничего не нужно. А вдруг… Сегодня появился Б. Волин. Он был в окружении в Дорогобуже, попал в плен, бежал к партизанам, затем снова в Дорогобуже, который был освобожден, но вокруг все немцы. Волин прилетел.
Говорят, Ленинград освободят в течение трех ближайших недель.
В очереди рассказывают: все бабки были под немцами. Одним показалось очень хорошо, другим очень плохо. В трамваях люди с картошкой, ездят за нею вплоть до Тулы, меняют. Где были немцы - на мануфактуру. В общем, москвичи, как и раньше, бытовики и отнюдь не герои. Боятся весны, контрнаступления. Мне кажется, что его не будет. Вернее, не будет больше катастрофы.
Бомбить будут сильно.
...
28-го переезжаю в Лаврушинский. Зачем? А вообще, зачем я еще живу? Мама что-то печет - традиция. Чувствую, что всем в тягость, но ничего с собой не могу поделать. Папа ушел за картошкой в Загорск. Вспоминаю: в день моего рождения Боря в пижаме, заспанный, смущенно прятал почему-то подарок за спину. Зачем мне завтра вставать? Поэтому так не хочется ложиться
Сергей Вавилов, физик, академик, 50 лет:
Йошка-Ола. Вчера письма от Виктора из Ленинграда и панические письма Озерецких. Становится страшно. Так вот под ударом единственные нити, удерживающие еще жизнь.
Позавчера стандартный «антикварный» сон. Видал их и на войне 1914 г. и позднее. Книжная лавка на несуществующей теперь стороне Моховой в Москве. В лавке предприимчивый хозяин современного типа жулика и блатмейстера. При магазине колоссальный зал книжного аукциона, на который почему-то собирается народ совсем не «книжного» вида. Антиквар Фадеев. Все детально, все с интереснейшими живописными и психологическими подробностями, как прекрасный роман, написанный сразу Франсом, Толстым и Достоевским, или полотно, сразу исходящее из рук голландцев, Маковского и импрессионистов. Как это все уложено в мозгу? Это же чудо из чудес, бесконечное обилие тонких наблюдений, мыслей и высочайшего искусства. Человек обнаруживает значительно меньше, чем он может.
А на улице по-прежнему безотрадный мороз и в сводках «ничего существенного»
Георгий Князев, историк-архивист, 55 лет, Ленинград:
24 марта. 276[-й] день войны. Вторник. Еще одна смерть - уже в нашей полукоммунальной квартире: умерла соседка слева Т. Н. Барабанова, правда, человек уже не молодой, но хорошая, незлобивая, честная женщина; ничем она особенно не выдавалась. Существовала и перестала существовать, как трава в поле, как дерево в лесу. Кто их считал, кто помнит!..
По христианскому обряду ее обмыли. М. Ф. дала чистую рубашку (своей чистой не оказалось). Она хотела, чтобы ее похоронили с отпеванием. Но как это сделать? Для этого нужно положить в гроб, отвезти в церковь. Так и не разрешен этот вопрос.
Т. Н. прожила жизнь... Так трудно сейчас и молодым жить, что я позволил себе дать совет: ничего этого не делать, сохранить у живых силы для борьбы за жизнь. А мертвые уже больше ни на что претендовать не могут, если и живым так трудно приходится. Жестоко, но что же делать! Такова наша жизнь...
Я только тогда волнуюсь и переживаю смерть другого, когда это человек молодой и в полном расцвете своих сил, или когда человек приносил и мог принести еще свой вклад в науку, в искусство, в практику жизни, или, если это мать, оставляющая детей-сирот. Остальные смерти меня не трогают. Такова и смерть Т. Н. Но отмечаю ее, потому что близко, вот тут, за стеной...
Так как Т. Н. наша соседка, то я мог наблюдать, как умирают теперь. Поэтому записываю как очевидец, а не со слов других. Недели две тому назад у нее осложнилось общее состояние: стал мучить голодный понос, появилась слабость. Начали опухать ноги, слабеть сердце. Неделю тому назад она слегла. Лежала спокойно, без особенных болей, страданий, «замирала». Третьего дня стала «дремать», сознание ушло, но дышала. Сегодня в 7 часов утра перестала дышать. Говорят, что большинство истощенных теперь так умирают. Смерть - не мгновенный, не внезапный акт, а медленный процесс, говорят физиологи. Для иных (Стулов, Орбели) - весьма медленный. Для Шахматовой короткий, но зато мучительный конец. Мечутся Карпинские в поисках пропитания: Евгения Александровна еле передвигается по лестнице; Александра Александровна лежит; «Киса» - студентка - совсем растерялась. Полубольная, после операции, после перенесенной болезни, с «устремленными в пространство» глазами ходит по всем «делам» одна престарелая Татьяна Александровна. «Забвенная такая», - говорит о ней М. Ф.
Сегодня тает, выше 0°. Всюду, на улице, на дворе, - потоп и грязь. Я никуда не мог выехать. Сижу дома и работаю в нервном напряжении. В перерывы - заношу на эти страницы мои «сказания». Нервен сегодня; напряженно работает мысль; может быть, еще и потому, что голоден, что голодна М. Ф. Помещаю фоторепродукцию с [изображеннием] председателя Исполкома Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся тов. Попкова. О нем в Ленинграде, среди населения, имеются самые разнообразные мнения. История разберет, кто прав, кто виноват. Я, как современник, не знаю, точнее, не имею фактов, чтобы вынести какое-либо суждение. Во всяком случае, он, безусловно, историческое лицо, поскольку Ленинградский Совет возглавляется им в самые ответственные дни своего существования. Другими историческими деятелями, связавшими свое имя с героическим Ленинградом, являются командующий войсками Ленинградского фронта генерал-лейтенант Хазин и члены Военного Совета: А. Жданов он же секретарь ЦК ВКП(б), А. Кузнецов, Н. Соловьев и С. Багаев.
Ирина Эренбург, 30 лет, Москва:
Завтра день моего рождения. Как же ты меня баловал. Илья и мама сегодня тоже будут стараться, но мне ничего не нужно. А вдруг… Сегодня появился Б. Волин. Он был в окружении в Дорогобуже, попал в плен, бежал к партизанам, затем снова в Дорогобуже, который был освобожден, но вокруг все немцы. Волин прилетел.
Говорят, Ленинград освободят в течение трех ближайших недель.
В очереди рассказывают: все бабки были под немцами. Одним показалось очень хорошо, другим очень плохо. В трамваях люди с картошкой, ездят за нею вплоть до Тулы, меняют. Где были немцы - на мануфактуру. В общем, москвичи, как и раньше, бытовики и отнюдь не герои. Боятся весны, контрнаступления. Мне кажется, что его не будет. Вернее, не будет больше катастрофы.
Бомбить будут сильно.
...
28-го переезжаю в Лаврушинский. Зачем? А вообще, зачем я еще живу? Мама что-то печет - традиция. Чувствую, что всем в тягость, но ничего с собой не могу поделать. Папа ушел за картошкой в Загорск. Вспоминаю: в день моего рождения Боря в пижаме, заспанный, смущенно прятал почему-то подарок за спину. Зачем мне завтра вставать? Поэтому так не хочется ложиться
Сергей Вавилов, физик, академик, 50 лет:
Йошка-Ола. Вчера письма от Виктора из Ленинграда и панические письма Озерецких. Становится страшно. Так вот под ударом единственные нити, удерживающие еще жизнь.
Позавчера стандартный «антикварный» сон. Видал их и на войне 1914 г. и позднее. Книжная лавка на несуществующей теперь стороне Моховой в Москве. В лавке предприимчивый хозяин современного типа жулика и блатмейстера. При магазине колоссальный зал книжного аукциона, на который почему-то собирается народ совсем не «книжного» вида. Антиквар Фадеев. Все детально, все с интереснейшими живописными и психологическими подробностями, как прекрасный роман, написанный сразу Франсом, Толстым и Достоевским, или полотно, сразу исходящее из рук голландцев, Маковского и импрессионистов. Как это все уложено в мозгу? Это же чудо из чудес, бесконечное обилие тонких наблюдений, мыслей и высочайшего искусства. Человек обнаруживает значительно меньше, чем он может.
А на улице по-прежнему безотрадный мороз и в сводках «ничего существенного»