18 марта 100 лет назад
Корней Чуковский записал в дневнике:
Был вчера в кружке уитмэнианцев и вернулся устыженный. Правда, уитмэнианства там было мало: люди спорили, вскрикивали, обвиняли друг друга в неискренности, но - какая жажда всеосвящающей "религии", какие запасы фанатизма. Я в последние годы слишком залитературился, я и не представлял себе, что возможны какие-нибудь оценки Уитмзна, кроме литературных,- и вот, оказывается, благодаря моей чисто литературной работе - у молодежи горят глаза, люди сидят далеко за полночь и вырабатывают вопрос: как жить. Один вроде костромича все вскидывался на меня: "это эстетика!" Словно "эстетика" - ругательное слово. Им эстетика не нужна - их страстно занимает мораль. Уитмэн их занимает как пророк и учитель. Они желают целоваться и работать и умирать - по Уитмэну. Инстинктивно учуяв во мне "литератора", они отшатнулись от меня.- Нет, цела Россия! - думал я, уходя.- Она сильна тем, что в основе она так наивна, молода, "религиозна". Ни иронии, ни скептицизма, ни юмора, а все всерьез, in earnest. И я заметил особенность: в комнате не было ни одного еврея. Еврей - это древность, перс - культурность, всезнайство. А здесь сидели - истомленные бесхлебьем, бездро-вьем, безденежьем - девушки и подростки-студенты, и жаждали - не денег, не дров, не эстетич. наслаждений, но - веры. И я почувствовал, что я рядом с ними - нищий, и ушел опечаленный. Сейчас сяду переделывать статью о Маяковском. Вчера на заседании Всемирной Литературы рассказывались недурные анекдоты о цензуре.
У Замятина есть рассказ "Пещера" - о страшной гибели интеллигентов в Петербурге. Рассказ сгущенный, с фальшивым концом, и, как всегда, подмигивающий-но все же хороший. Рассказ был напечатан в "Записках Мечтателей" в январе сего года. Замят, выпускает теперь у Гржебина книжку своих рассказов, включил туда и "Пещеру" - вдруг в типографию является "наряд" и рассыпает набор. Рассказ запрещен цензурой! Зам[ятин] - в военную цензуру: там рассыпаются в комплиментах: чудесный рассказ, помилуйте, это не мы. Это Политпросвет. Зам[ятин] идет на Фонтанку к Быстрянскому. Быстрянский сидит в большой комнате один; потолок, хоть и высоко, но, кажется, навис над самой его головой; очки у него хоть и простые, но кажутся синими. Зам[ятин] говорит ему: - Вот видите, янв. номер "Зап. Мечтателей". Видите: цензура разрешила. Проходит два месяца, и тот же самый рассказ считается нецензурным. А между тем вы сами видите, что за эти два месяца Сов. Респ. не погибла. Рассказ не нанес ей никакого ущерба.
Быстрянский смутился и, не читая рассказа, разрешил печатать, зачеркнув запрещение. Оказывается, что запрещение исходило от некоего тов. Гришанина, с которым Быстрянский в ссоре!
Марина Цветаева написала в этот день два стихотворения:
10
Возле любови -
Темные смуты:
Ровно бы лютню
Кто ненароком
Краем плаща.
(Ровно бы руки
К вам на плеча).
Как паутиною
Перепутан
Воздух - чуть ступишь…
Как паутиною
Перетянут
Голос - чуть вскличешь…
Возле любови -
Тихие вихри:
(Наш - или темный?)
Возле любови -
Шепот и шелест.
Возле любови -
Шепчут и стелят…
Тушат и светят,
Спущены веки,
Спутаны вехи,
Смуты и смехи…
Гей, постреленыш!
Плеть моя хлестка!
Вся некрещеность!
На перекресток!
Рознь - на порожек!
Гордость - в околыш!
Ревность - под полог!
Щекот и щелок.
Но круговая
- Сверху - порука
Крыл.
10-ое из цикла "Сугробы"
***
Знакомец! Отколева в наши страны?
Которого ветра клясть?
Знакомец! С тобою в любовь не встану:
Твоя вороная масть.
Покамест костру вороному - пыхать,
Красавице - искра в глаз!
- Знакомец! Твоя дорогая прихоть,
А мой дорогой отказ.
Москва, 18 марта 1922
Был вчера в кружке уитмэнианцев и вернулся устыженный. Правда, уитмэнианства там было мало: люди спорили, вскрикивали, обвиняли друг друга в неискренности, но - какая жажда всеосвящающей "религии", какие запасы фанатизма. Я в последние годы слишком залитературился, я и не представлял себе, что возможны какие-нибудь оценки Уитмзна, кроме литературных,- и вот, оказывается, благодаря моей чисто литературной работе - у молодежи горят глаза, люди сидят далеко за полночь и вырабатывают вопрос: как жить. Один вроде костромича все вскидывался на меня: "это эстетика!" Словно "эстетика" - ругательное слово. Им эстетика не нужна - их страстно занимает мораль. Уитмэн их занимает как пророк и учитель. Они желают целоваться и работать и умирать - по Уитмэну. Инстинктивно учуяв во мне "литератора", они отшатнулись от меня.- Нет, цела Россия! - думал я, уходя.- Она сильна тем, что в основе она так наивна, молода, "религиозна". Ни иронии, ни скептицизма, ни юмора, а все всерьез, in earnest. И я заметил особенность: в комнате не было ни одного еврея. Еврей - это древность, перс - культурность, всезнайство. А здесь сидели - истомленные бесхлебьем, бездро-вьем, безденежьем - девушки и подростки-студенты, и жаждали - не денег, не дров, не эстетич. наслаждений, но - веры. И я почувствовал, что я рядом с ними - нищий, и ушел опечаленный. Сейчас сяду переделывать статью о Маяковском. Вчера на заседании Всемирной Литературы рассказывались недурные анекдоты о цензуре.
У Замятина есть рассказ "Пещера" - о страшной гибели интеллигентов в Петербурге. Рассказ сгущенный, с фальшивым концом, и, как всегда, подмигивающий-но все же хороший. Рассказ был напечатан в "Записках Мечтателей" в январе сего года. Замят, выпускает теперь у Гржебина книжку своих рассказов, включил туда и "Пещеру" - вдруг в типографию является "наряд" и рассыпает набор. Рассказ запрещен цензурой! Зам[ятин] - в военную цензуру: там рассыпаются в комплиментах: чудесный рассказ, помилуйте, это не мы. Это Политпросвет. Зам[ятин] идет на Фонтанку к Быстрянскому. Быстрянский сидит в большой комнате один; потолок, хоть и высоко, но, кажется, навис над самой его головой; очки у него хоть и простые, но кажутся синими. Зам[ятин] говорит ему: - Вот видите, янв. номер "Зап. Мечтателей". Видите: цензура разрешила. Проходит два месяца, и тот же самый рассказ считается нецензурным. А между тем вы сами видите, что за эти два месяца Сов. Респ. не погибла. Рассказ не нанес ей никакого ущерба.
Быстрянский смутился и, не читая рассказа, разрешил печатать, зачеркнув запрещение. Оказывается, что запрещение исходило от некоего тов. Гришанина, с которым Быстрянский в ссоре!
Марина Цветаева написала в этот день два стихотворения:
10
Возле любови -
Темные смуты:
Ровно бы лютню
Кто ненароком
Краем плаща.
(Ровно бы руки
К вам на плеча).
Как паутиною
Перепутан
Воздух - чуть ступишь…
Как паутиною
Перетянут
Голос - чуть вскличешь…
Возле любови -
Тихие вихри:
(Наш - или темный?)
Возле любови -
Шепот и шелест.
Возле любови -
Шепчут и стелят…
Тушат и светят,
Спущены веки,
Спутаны вехи,
Смуты и смехи…
Гей, постреленыш!
Плеть моя хлестка!
Вся некрещеность!
На перекресток!
Рознь - на порожек!
Гордость - в околыш!
Ревность - под полог!
Щекот и щелок.
Но круговая
- Сверху - порука
Крыл.
10-ое из цикла "Сугробы"
***
Знакомец! Отколева в наши страны?
Которого ветра клясть?
Знакомец! С тобою в любовь не встану:
Твоя вороная масть.
Покамест костру вороному - пыхать,
Красавице - искра в глаз!
- Знакомец! Твоя дорогая прихоть,
А мой дорогой отказ.
Москва, 18 марта 1922