18 марта 1917-го
в дневниках
Зинаида Гиппиус, поэт, 47 лет, Петроград:
...
Газеты почти все - панические. И так чрезмерно говорят за войну (без нового голоса, главное), что вредно действуют.
Долбят "демократию", как глупые дятлы. Та, пока что, обещает (кроме "Правды", да и "Правда" завертелась) - а они долбят.
Особенно неистов Мзура из "Веч. Времени". Как бы об этом Мзуре чего в охранке не оказалось... Я все время жду.
Нет, верные вещи надо уметь верно сказать, притом чисто и "власть имеюще".
А правительство (Керенский) - молчит.
Георгий Князев, историк-архивист, 31 год, Петроград:
Суббота. Смертная казнь отменена. Это благородно. Ну, как не верить в русский народ...
Начальником было устроено заседание архивных деятелей. Сорганизовался «Союз Российских Архивных деятелей».
...
Собрание затянулось до 11 часов вечера.
Между прочим, говорили о возможности эвакуации Петрограда. Блинов предлагал каждому архиву выяснить самый ценный материал, который составил бы фонд Архива. О спасении всего и говорить нечего, спасти бы только самое ценное.
Розанов предлагал ничего не уничтожать сейчас до более спокойного времени. Очень трудно установить сейчас, что нужно и что ненужно.
Лаппо-Данилевский говорил о централизации, если не фондов, всех архивов, то организации их и устройстве центрального депо карточек.
Польша - самостоятельное государство. Литва - гоже. Финляндия - почти самостоятельное; Грузия требует самостоятельности, Малороссия тоже... Что же остается: Московское г-во. И заныло сердце. Разошлись грустными. Особенно загрустила В.А.
Одна черта у Государя, подтвержденная всеми - равнодушие, доходящее до полной апатии. Другая - на Государя действовал тот, кто говорил с ним последний или чаще всего говорил.
Командир Гвардейского экипажа кап. 1 ранга* в Екатерининском зале Государственной Думы 18 марта между прочим сказал: «Было время, когда офицеры-моряки подали руку матросам и повели их на Сенатскую площадь, теперь, через 100 лет, случилось так, что первыми вышли матросы и подали руку офицерам...»
В Германии, когда узнали об отречении царя, «Vorwärts» (Вперед - нем.) огромными буквами объявила: Russland ohne Zar (Россия без царя - нем.) и писала, что свергнут «самый деспотический и самый кровавый из всех властителей, которых знала история за последние 100 лет». Другие газеты растерялись. Они ожидали длительной революции и анархии, а тут почти без крови, в два-три дня рухнул весь старый строй и династия.
* - Лямин Михаил Михайлович (р. 1880), командир императорской яхты «Полярная Звезда» с 1916 г., капитан 1 ранга. Выбран командиром 1 гвардейского экипажа, «как порядочный человек вообще и знающий дело офицер». В марте 1917 г. переизбран на эту должность. Служил на флоте при Советской власти. С октября 1918 г. командир госпитального судна «Трансбалт», с 1920 г. командир линкора «Чесма», с 1922 г. начальник морских сил Северного моря.
Александр Бенуа, художник, историк искусства, критик, основатель и главный идеолог объединения «Мир искусства», 46 лет, после Февральской революции 1917 года Бенуа принимал деятельное участие в работе различных организаций, связанных с охраной памятников искусства и старины в Петрограде:
18 марта. Суббота. С 9 часов поездом поехал в Царское убеждать, чтобы не хоронили местных жертв революции на площади перед Старым дворцом, и заодно осмотреть дворец, ныне поступивший в ведение несколько подозрительной личности Суслова, заявлявшего, как мне передавали, что я его хороший приятель, тогда как я понятия о нем не имел. В помощь себе я взял полуцаркосела Лукомского, а от Совета РД поехал сам Н.Д.Соколов, с которым я познакомился недели полторы назад (он приходил к нам на одно из заседаний у Неклюдова).
Тогда он произвел несколько смутное, но не отталкивающее впечатление. С виду он круглоголовый, гладко плешивый, с окладистой черной бородой и темными глазами за блестящими очками. Роста среднего, одет в сюртук и в высокие широко растопыренные воротнички. Говорит слегка распевая, как псалмопевец, на букве «а», точно наслаждаясь этим звуком и приглашая других его послушать. Он старается блеснуть находчивостью.
Получилась очень интересная экспедиция. Вопрос с погребением после объяснения с президентом ЦС республики (так его назвал С.Гросман и другие новые господа-патриции) в ратуше уладился к общему удовольствию, причем в качестве нового места было намечено скрещение аллей от Старого и Александровского дворцов (как, однако, очистить место от снега для процессий?). Работа же, начатая по рытью на площади циркумерации, остановлена. Дворец и все его сокровища в полной неприкосновенности и под надежно организованным караулом. Штенгель совсем юный кавалерчик, с веселым круглым детским личиком, производит впечатление честного малого. Оказалось, что ему протежирует Соколов, который теперь на месте смотрителя хозяйственным имуществом и хочет подсунуть вместо Суслова подруге Е.С.Зарудной горбатенькую Бороздину. Напротив, Суслов с виду тип отставного пропойцы, гусара, скорее, не внушает доверия. Золото и серебро он, однако, уберег и отвез в Арсенал.
Осмотр дворца и места, избранного нами для погребения, навел меня на грустные размыления. Когда мы топтались по перекрестку, обсуждая, хорошо или нехорошо будет здесь стоять памятник, я все время думал о том, что из окон ротонды на нашу группу поглядывает унылый взор царственного узника. И не так жаль его, как досадно на него, что этот человек так нелепо, так бездарно проиграл свою игру, не только сам не сумел воспользоваться неограниченными возможностями, предоставленными ему его положением, но и вообще загубил самый источник этих возможностей! Кстати, никакой охраны и в этой части парка не видно. Хорошо ли берегут Николая? Вообще, я непрестанно думаю о том, что слишком скоро и вполне все успокоились, и как бы жестоко за это не поплатиться России. Сейчас он жалкий, но завтра он может стать всемогущим, и расплата тогда будет столь жестокой, как и бессмысленной. Нам авось сойдет? Авось, ему не воспользоваться сонливостью революционного Аргуса, ибо он сам сонлив, сделан из того же национального теста, как и вся масса недовольных им подданных!
Самое интересное в поездке были все мои разговоры туда и обратно в поезде и за завтраком в буфете с Н.Д.Соколовым (не муж ли он моей племянницы Нины Храбро-Васильевой? Я знаю, что ее муж тоже сын придворного попа) и особенно его обращение к солдатам, собравшимся послушать его в зале ратуши.
Курьез: портрет Николая II в этой зале «русского» фасада, но «лучезарного» внутри здания удален, но портреты Александра II и Александра III преспокойно продолжают висеть. Стоит в зале и серия бронзовых бюстов, начиная с Елизаветы. И опять один и тот же навязывается вопрос: что это - мудрость, благородство или просто вялость, неряшливость?
В наших беседах он, между прочим, коснулся нежелательного сохранения Шаляпина в составе нашего совещания, ввиду его скомпрометированности в рабочих кругах после знаменитого коленопреклонения в 1911 году. Вообще же мы коснулись и изумительного общего успокоения, и грозящей новому строю опасности со стороны высших военных кругов, и возможного суда над Николаем.
H. Д. считает этот суд желательным, тем более что после отмены смертной казни отпадает опасность создать мученика-венценосца. Я же, напротив, считаю абсолютно опасным производить над Николаем суд. Да и юридически это не может быть обоснованным. Нельзя же судить абсолютно безответственного и признавшего себя таковым человека. Соколов дошел в споре до того, что настаивал на нормальности возмездия во времена революции для законов обратного действия. Он все же довольно жуткий, и я охотно верю, что он играл в перевороте не последнюю роль.
Рассказывал он мне также о миллионах найденных в охранке фишек (нашлась даже фишка, содержащая информацию о безобидном Рейнботе), о военном положении, причем он соглашается с моими взглядами (но, разумеется, оставаясь в плане оппортунистически-политическом и совершенно игнорируя нравственно-религиозный), той грязи, которая открывается при работе Верховно-следственной комиссии (я его и подвез на извозчике к Сенату , куда он спешил на заседание оной). Новым властям, офицерам и солдатам ЦС он очень толково постарался разъяснить общее положение дел. Главные моменты этого положения сводятся к следующему:
1. Революция началась с согласия Совета РД предоставить свои силы для обшей задачи Государственной думе.
2. Условием этого договора был не личный состав будущего правительства, а его политическая программа, включенная в 8 пунктах.
3. Первый пункт об амнистии прошел гладко, друтие менее, и среди них пункт о равноправии вызвал протест Милюкова, указавшего на отсутствие у нового правительства достаточных полномочий (что это: неосознание момента или просто хнтренне для вышрыша времени?).
4. Сразу после совершившегося переворота начались трения. Они еще незначительны, они же могут довести Временное правительство до утраты поддержки демократии, но они уже привели к учреждению бдительного контроля правительства со стороны СРиСД.
5. Первое глубокое несогласие обнаружилось в вопросе об отречении монарха. СР требовал полного отречения, тогда как Родзянко и Милюковым были пущены в ход чрезвычайные усилия, дабы было учреждено регентство, с тем чтобы впоследствии корона досталась Михаилу. Само давление на Михаила в смысле его отречения исходило от СРиСД.
6. Много трений возникает и по поводу военных назначений. Особенно сильное возражение вызвало назначение Плетнева, уже начавшего было антиреволюционную пропаганду среди солдат.
Говорит Соколов скорее просто, уверенно, чрезвычайно внятно, без лишних «цветов красноречия», без пафоса, без явно демагогических приемов и без эффектов воздействия на слушателей. Его талант трибуна выразился с особой ясностью при ответах на отдельные вопросы, предлагаемые ему отдельными лицами в аудитории. Вопрошавшие обращались к нему один за другим все подряд, но решительно без всякой связи (происходило это в перерыве после его речи). Он же все эти вопросы запомнил и связал свой ответ на них одной объединенной схемой. Среди ставивших вопросы некоторые (офицеры) обнаруживали в весьма ехидном тоне и в «коварстве» подхода плохо скрываемое раздражение. Один штатский тоже попробовал своим вопросом (который он произнес, обернувшись лицом к публике и спиной к трибуне) возбудить шовинистические чувства.
Вообще все вопрошавшие выражали милитаристское миросозерцание. Особенно это выразилось в иронических сомнениях по поводу действия Манифеста СРД в Германии и в «недоумениях» по поводу отказа от «проливов» и от обязательств с союзниками.
Но Соколов с легкостью справился с этими «полускрытыми врагами». Единственно, в чем выразилась его слабость, так это в том, что он всячески указывал на желательность предоставления наибольшей самостоятельности ЦС гарнизону. Аудитория сидела очень чинно, но физиономии солдат показались мне столь же сонливыми и безразличными, как в «дореволюционное время». Довольно горячие аплодисменты раздались после первой речи Соколова.
Домой приехал в 4 часа. В 5 часов пришел Шмаков с гельсингфоргским торговцем картин Стеманом. Последний приобрел у меня довольно много вещей, но все более пустяки и лишь одну более значительную вещь - «Судакскую крепость» (пастель 1916 года) с фигурами Акицы и Нади. Шмаков рассказывал ужасы о расправе матросов с офицерами в Гельсингфорсе. (Шмаковы живут в какой-то санатории, в окрестностях.) Откуда такая жестокость? Он видел собственными глазами, как ночью поднимались один за другими красные фонари на судах эскадры: это означало постепенный переход их во власть понаехавших откуда-то подстрекателей к восстанию. Шмаков был до сих пор скорее германофилом, а поэтому я придаю известное внимание тому, что именно он ныне утверждает, будто переворот в Финляндии произошел благодаря участию германских агитаторов. У них в гостинице жила одна американка, имевшая самые подозрительные связи во всех судах и получившая раньше других из какого-то тайного источника сведения о ходе революции. Когда хватились, то ее и след простыл. Непенина и двух генералов убили за несколько часов до приезда Ф.И.Родичева, которому об этом даже не успели доложить, так что он в своей приветственной речи все время говорил о Непенине как о живом (вообще-то, я себе не слишком представляю неврастеническую растяпу Федора Измайловича в роли проконсула). Шмаков уверяет, со слов моряков, что флота у нас вообще больше нет, ибо не может быть флота без опытных (ныне отстраненных или терроризированных) офицеров.
После обеда отправились с Акицей к Косте Сомову. Туда извозчик взял 2 рубля 50 копеек, обратно - 3 рубля 50 копеек. Я весь вечер дремал, Акица беседовала и смеялась с англичанами. Костя показал мне свою прелестную акварель эротического характера: девушка, лежащая в экстазе, на соломенной кушетке. Я ему высказал свое желание - ограничить свою деятельность Эрмитажем. Он также за это очень стоит и жалеет, что я так разбрасываюсь. Был и Валичка, которого я чрезвычайно обрадовал, объявив ему об его включении в наше совещание - ведь этим способом он рассчитывает удержаться в Министерстве Двора.
Дома телеграмма от Сережи [Дягилева] на мое имя. Он как будто собирается, впрочем, тут же говорит, что настоящий ответ им послан Горькому. Особенно ясно почувствовал, что его приезд при складывающихся обстоятельствах может оказаться лишним и даже оказать ему весьма плохую услугу. Начать с того: сумеет ли он разобраться в новых людях и условиях? Да и сотрудников он может запугать, если прямо не погубит своей зачастую безрассудной стихийностью. Но, с другой стороны, никто, как он, не способен разыграть капрала с палкой, столь необходимого в делах «государственного искусства», в особенности в театре. В сущности же... мне все равно, то есть я просто как-то начинаю не верить вообще в возможность что-либо сделать в этой нелепой и больной России. Так лучше пусть Сережа остается (за пределами) в более благодатных странах, куда нам, пожалуй, придется эмигрировать, когда здесь всё или окончательно распляшется (этому едва ли быть), или, напротив, закиснет в маразме.
От Машкова письмо. В Москве тоже заварилась общественно-художественная жизнь. В качестве примера является «Союз» (практичные ребята) артелыциков-переплетчиков, почуявших, что теперь модно, играть модными словами, а особенно выгодно помещать свои товары и наладить дело.
Зинаида Гиппиус, поэт, 47 лет, Петроград:
...
Газеты почти все - панические. И так чрезмерно говорят за войну (без нового голоса, главное), что вредно действуют.
Долбят "демократию", как глупые дятлы. Та, пока что, обещает (кроме "Правды", да и "Правда" завертелась) - а они долбят.
Особенно неистов Мзура из "Веч. Времени". Как бы об этом Мзуре чего в охранке не оказалось... Я все время жду.
Нет, верные вещи надо уметь верно сказать, притом чисто и "власть имеюще".
А правительство (Керенский) - молчит.
Георгий Князев, историк-архивист, 31 год, Петроград:
Суббота. Смертная казнь отменена. Это благородно. Ну, как не верить в русский народ...
Начальником было устроено заседание архивных деятелей. Сорганизовался «Союз Российских Архивных деятелей».
...
Собрание затянулось до 11 часов вечера.
Между прочим, говорили о возможности эвакуации Петрограда. Блинов предлагал каждому архиву выяснить самый ценный материал, который составил бы фонд Архива. О спасении всего и говорить нечего, спасти бы только самое ценное.
Розанов предлагал ничего не уничтожать сейчас до более спокойного времени. Очень трудно установить сейчас, что нужно и что ненужно.
Лаппо-Данилевский говорил о централизации, если не фондов, всех архивов, то организации их и устройстве центрального депо карточек.
Польша - самостоятельное государство. Литва - гоже. Финляндия - почти самостоятельное; Грузия требует самостоятельности, Малороссия тоже... Что же остается: Московское г-во. И заныло сердце. Разошлись грустными. Особенно загрустила В.А.
Одна черта у Государя, подтвержденная всеми - равнодушие, доходящее до полной апатии. Другая - на Государя действовал тот, кто говорил с ним последний или чаще всего говорил.
Командир Гвардейского экипажа кап. 1 ранга* в Екатерининском зале Государственной Думы 18 марта между прочим сказал: «Было время, когда офицеры-моряки подали руку матросам и повели их на Сенатскую площадь, теперь, через 100 лет, случилось так, что первыми вышли матросы и подали руку офицерам...»
В Германии, когда узнали об отречении царя, «Vorwärts» (Вперед - нем.) огромными буквами объявила: Russland ohne Zar (Россия без царя - нем.) и писала, что свергнут «самый деспотический и самый кровавый из всех властителей, которых знала история за последние 100 лет». Другие газеты растерялись. Они ожидали длительной революции и анархии, а тут почти без крови, в два-три дня рухнул весь старый строй и династия.
* - Лямин Михаил Михайлович (р. 1880), командир императорской яхты «Полярная Звезда» с 1916 г., капитан 1 ранга. Выбран командиром 1 гвардейского экипажа, «как порядочный человек вообще и знающий дело офицер». В марте 1917 г. переизбран на эту должность. Служил на флоте при Советской власти. С октября 1918 г. командир госпитального судна «Трансбалт», с 1920 г. командир линкора «Чесма», с 1922 г. начальник морских сил Северного моря.
Александр Бенуа, художник, историк искусства, критик, основатель и главный идеолог объединения «Мир искусства», 46 лет, после Февральской революции 1917 года Бенуа принимал деятельное участие в работе различных организаций, связанных с охраной памятников искусства и старины в Петрограде:
18 марта. Суббота. С 9 часов поездом поехал в Царское убеждать, чтобы не хоронили местных жертв революции на площади перед Старым дворцом, и заодно осмотреть дворец, ныне поступивший в ведение несколько подозрительной личности Суслова, заявлявшего, как мне передавали, что я его хороший приятель, тогда как я понятия о нем не имел. В помощь себе я взял полуцаркосела Лукомского, а от Совета РД поехал сам Н.Д.Соколов, с которым я познакомился недели полторы назад (он приходил к нам на одно из заседаний у Неклюдова).
Тогда он произвел несколько смутное, но не отталкивающее впечатление. С виду он круглоголовый, гладко плешивый, с окладистой черной бородой и темными глазами за блестящими очками. Роста среднего, одет в сюртук и в высокие широко растопыренные воротнички. Говорит слегка распевая, как псалмопевец, на букве «а», точно наслаждаясь этим звуком и приглашая других его послушать. Он старается блеснуть находчивостью.
Получилась очень интересная экспедиция. Вопрос с погребением после объяснения с президентом ЦС республики (так его назвал С.Гросман и другие новые господа-патриции) в ратуше уладился к общему удовольствию, причем в качестве нового места было намечено скрещение аллей от Старого и Александровского дворцов (как, однако, очистить место от снега для процессий?). Работа же, начатая по рытью на площади циркумерации, остановлена. Дворец и все его сокровища в полной неприкосновенности и под надежно организованным караулом. Штенгель совсем юный кавалерчик, с веселым круглым детским личиком, производит впечатление честного малого. Оказалось, что ему протежирует Соколов, который теперь на месте смотрителя хозяйственным имуществом и хочет подсунуть вместо Суслова подруге Е.С.Зарудной горбатенькую Бороздину. Напротив, Суслов с виду тип отставного пропойцы, гусара, скорее, не внушает доверия. Золото и серебро он, однако, уберег и отвез в Арсенал.
Осмотр дворца и места, избранного нами для погребения, навел меня на грустные размыления. Когда мы топтались по перекрестку, обсуждая, хорошо или нехорошо будет здесь стоять памятник, я все время думал о том, что из окон ротонды на нашу группу поглядывает унылый взор царственного узника. И не так жаль его, как досадно на него, что этот человек так нелепо, так бездарно проиграл свою игру, не только сам не сумел воспользоваться неограниченными возможностями, предоставленными ему его положением, но и вообще загубил самый источник этих возможностей! Кстати, никакой охраны и в этой части парка не видно. Хорошо ли берегут Николая? Вообще, я непрестанно думаю о том, что слишком скоро и вполне все успокоились, и как бы жестоко за это не поплатиться России. Сейчас он жалкий, но завтра он может стать всемогущим, и расплата тогда будет столь жестокой, как и бессмысленной. Нам авось сойдет? Авось, ему не воспользоваться сонливостью революционного Аргуса, ибо он сам сонлив, сделан из того же национального теста, как и вся масса недовольных им подданных!
Самое интересное в поездке были все мои разговоры туда и обратно в поезде и за завтраком в буфете с Н.Д.Соколовым (не муж ли он моей племянницы Нины Храбро-Васильевой? Я знаю, что ее муж тоже сын придворного попа) и особенно его обращение к солдатам, собравшимся послушать его в зале ратуши.
Курьез: портрет Николая II в этой зале «русского» фасада, но «лучезарного» внутри здания удален, но портреты Александра II и Александра III преспокойно продолжают висеть. Стоит в зале и серия бронзовых бюстов, начиная с Елизаветы. И опять один и тот же навязывается вопрос: что это - мудрость, благородство или просто вялость, неряшливость?
В наших беседах он, между прочим, коснулся нежелательного сохранения Шаляпина в составе нашего совещания, ввиду его скомпрометированности в рабочих кругах после знаменитого коленопреклонения в 1911 году. Вообще же мы коснулись и изумительного общего успокоения, и грозящей новому строю опасности со стороны высших военных кругов, и возможного суда над Николаем.
H. Д. считает этот суд желательным, тем более что после отмены смертной казни отпадает опасность создать мученика-венценосца. Я же, напротив, считаю абсолютно опасным производить над Николаем суд. Да и юридически это не может быть обоснованным. Нельзя же судить абсолютно безответственного и признавшего себя таковым человека. Соколов дошел в споре до того, что настаивал на нормальности возмездия во времена революции для законов обратного действия. Он все же довольно жуткий, и я охотно верю, что он играл в перевороте не последнюю роль.
Рассказывал он мне также о миллионах найденных в охранке фишек (нашлась даже фишка, содержащая информацию о безобидном Рейнботе), о военном положении, причем он соглашается с моими взглядами (но, разумеется, оставаясь в плане оппортунистически-политическом и совершенно игнорируя нравственно-религиозный), той грязи, которая открывается при работе Верховно-следственной комиссии (я его и подвез на извозчике к Сенату , куда он спешил на заседание оной). Новым властям, офицерам и солдатам ЦС он очень толково постарался разъяснить общее положение дел. Главные моменты этого положения сводятся к следующему:
1. Революция началась с согласия Совета РД предоставить свои силы для обшей задачи Государственной думе.
2. Условием этого договора был не личный состав будущего правительства, а его политическая программа, включенная в 8 пунктах.
3. Первый пункт об амнистии прошел гладко, друтие менее, и среди них пункт о равноправии вызвал протест Милюкова, указавшего на отсутствие у нового правительства достаточных полномочий (что это: неосознание момента или просто хнтренне для вышрыша времени?).
4. Сразу после совершившегося переворота начались трения. Они еще незначительны, они же могут довести Временное правительство до утраты поддержки демократии, но они уже привели к учреждению бдительного контроля правительства со стороны СРиСД.
5. Первое глубокое несогласие обнаружилось в вопросе об отречении монарха. СР требовал полного отречения, тогда как Родзянко и Милюковым были пущены в ход чрезвычайные усилия, дабы было учреждено регентство, с тем чтобы впоследствии корона досталась Михаилу. Само давление на Михаила в смысле его отречения исходило от СРиСД.
6. Много трений возникает и по поводу военных назначений. Особенно сильное возражение вызвало назначение Плетнева, уже начавшего было антиреволюционную пропаганду среди солдат.
Говорит Соколов скорее просто, уверенно, чрезвычайно внятно, без лишних «цветов красноречия», без пафоса, без явно демагогических приемов и без эффектов воздействия на слушателей. Его талант трибуна выразился с особой ясностью при ответах на отдельные вопросы, предлагаемые ему отдельными лицами в аудитории. Вопрошавшие обращались к нему один за другим все подряд, но решительно без всякой связи (происходило это в перерыве после его речи). Он же все эти вопросы запомнил и связал свой ответ на них одной объединенной схемой. Среди ставивших вопросы некоторые (офицеры) обнаруживали в весьма ехидном тоне и в «коварстве» подхода плохо скрываемое раздражение. Один штатский тоже попробовал своим вопросом (который он произнес, обернувшись лицом к публике и спиной к трибуне) возбудить шовинистические чувства.
Вообще все вопрошавшие выражали милитаристское миросозерцание. Особенно это выразилось в иронических сомнениях по поводу действия Манифеста СРД в Германии и в «недоумениях» по поводу отказа от «проливов» и от обязательств с союзниками.
Но Соколов с легкостью справился с этими «полускрытыми врагами». Единственно, в чем выразилась его слабость, так это в том, что он всячески указывал на желательность предоставления наибольшей самостоятельности ЦС гарнизону. Аудитория сидела очень чинно, но физиономии солдат показались мне столь же сонливыми и безразличными, как в «дореволюционное время». Довольно горячие аплодисменты раздались после первой речи Соколова.
Домой приехал в 4 часа. В 5 часов пришел Шмаков с гельсингфоргским торговцем картин Стеманом. Последний приобрел у меня довольно много вещей, но все более пустяки и лишь одну более значительную вещь - «Судакскую крепость» (пастель 1916 года) с фигурами Акицы и Нади. Шмаков рассказывал ужасы о расправе матросов с офицерами в Гельсингфорсе. (Шмаковы живут в какой-то санатории, в окрестностях.) Откуда такая жестокость? Он видел собственными глазами, как ночью поднимались один за другими красные фонари на судах эскадры: это означало постепенный переход их во власть понаехавших откуда-то подстрекателей к восстанию. Шмаков был до сих пор скорее германофилом, а поэтому я придаю известное внимание тому, что именно он ныне утверждает, будто переворот в Финляндии произошел благодаря участию германских агитаторов. У них в гостинице жила одна американка, имевшая самые подозрительные связи во всех судах и получившая раньше других из какого-то тайного источника сведения о ходе революции. Когда хватились, то ее и след простыл. Непенина и двух генералов убили за несколько часов до приезда Ф.И.Родичева, которому об этом даже не успели доложить, так что он в своей приветственной речи все время говорил о Непенине как о живом (вообще-то, я себе не слишком представляю неврастеническую растяпу Федора Измайловича в роли проконсула). Шмаков уверяет, со слов моряков, что флота у нас вообще больше нет, ибо не может быть флота без опытных (ныне отстраненных или терроризированных) офицеров.
После обеда отправились с Акицей к Косте Сомову. Туда извозчик взял 2 рубля 50 копеек, обратно - 3 рубля 50 копеек. Я весь вечер дремал, Акица беседовала и смеялась с англичанами. Костя показал мне свою прелестную акварель эротического характера: девушка, лежащая в экстазе, на соломенной кушетке. Я ему высказал свое желание - ограничить свою деятельность Эрмитажем. Он также за это очень стоит и жалеет, что я так разбрасываюсь. Был и Валичка, которого я чрезвычайно обрадовал, объявив ему об его включении в наше совещание - ведь этим способом он рассчитывает удержаться в Министерстве Двора.
Дома телеграмма от Сережи [Дягилева] на мое имя. Он как будто собирается, впрочем, тут же говорит, что настоящий ответ им послан Горькому. Особенно ясно почувствовал, что его приезд при складывающихся обстоятельствах может оказаться лишним и даже оказать ему весьма плохую услугу. Начать с того: сумеет ли он разобраться в новых людях и условиях? Да и сотрудников он может запугать, если прямо не погубит своей зачастую безрассудной стихийностью. Но, с другой стороны, никто, как он, не способен разыграть капрала с палкой, столь необходимого в делах «государственного искусства», в особенности в театре. В сущности же... мне все равно, то есть я просто как-то начинаю не верить вообще в возможность что-либо сделать в этой нелепой и больной России. Так лучше пусть Сережа остается (за пределами) в более благодатных странах, куда нам, пожалуй, придется эмигрировать, когда здесь всё или окончательно распляшется (этому едва ли быть), или, напротив, закиснет в маразме.
От Машкова письмо. В Москве тоже заварилась общественно-художественная жизнь. В качестве примера является «Союз» (практичные ребята) артелыциков-переплетчиков, почуявших, что теперь модно, играть модными словами, а особенно выгодно помещать свои товары и наладить дело.