5 февраля. День Пришвина
Все справочники днем рождения писателя Михаила Пришвина считают 4 февраля, и это правильно: человек родился в 19 веке - к дате его рождения (23.01.1873) по новому стилю нужно прибавить 12 дней. Но сам писатель в советское время отмечал рождение 5 февраля, и это тоже понятно: в 1918 году он просто прибавил к дате 13 дней, прибавляемых к датам текущего века. Михаил Михайлович Пришвин прожил долгие 80 лет, главным трудом жизни он считал свой дневник. Здесь я собрал не всё, но многое из того, что попало в дневник в записях от 5 февраля или в записях об этом дне.
1921: 5 Февраля. Мое рождение: 23 янв. 1873 года - 48 лет. Сегодня мороз - 19 Р на солнце, и небо все светится и все тени на снегу голубые. В полдень в тени было уже 0°. Разгораются полдни.
Хорошо, что вспомнилось в этот день, вернее, не вспомнилось, а встало, потому что вспоминается это всегда и всегда будет, но вставать нет, придет час, захочется, а не встанет, вспомнишь, а не встанет...
Я читал Карамзина о Париже, и вот воробей в Люксембургском саду встал передо мной в ярком первовесеннем свете, какая-то дама бросала ему крошки хлеба, я загляделся, и вдруг она в розовом, вся смеющаяся пришла.
«Вы запоздали»,- сказал я. «Так нужно,- ответила она,- нельзя же мне первой...» Правда: первой на первое свидание, как это можно! Нам, неопытным и выученным по романам, кажется, что женщины должны стремиться ко лжи и т. д., между тем они искренни до такой степени, что мы и вообразить это себе без опыта не можем; только эта искренность, сама искренность, совсем не похожа на наше понятие о ней, мы смешиваем ее с правдой. Ну, вот мы пошли, и сколько было светящейся зелени и мрамора! Я не помню ни одной фигуры в Люксембургском музее скульптуры, но мрамор, какой-то бело-ярый мрамор чувствую и посейчас...
Ночью. Звезды горят, как лампады. Я достал 3 ф. керосину, у меня горит 5-лин. лампа и это... ведь, звезды, вы не даете мне возможности читать и писать, ну, а лампа дает... Простите! но я остаюсь при лампе. И потом у меня тепло, там кусается мороз, нет! Решительно, звезды, я остаюсь в тепле при лампе. - А что доказали? - Я ничего не хотел доказать, просто, при выборе звезд и мороза, я выбрал печку и лампу, как человек. (Батюшка, наверно, скажет: «Ежели хорошенько подумать, нет противоречия между звездами и керосиновой лампочкой».)
Приходили ко мне две какие-то, и одна, белокурая, говорила очень умно против другой и навстречу мне: я спокойно ее подпускал, как зайца, шагов на пятнадцать. Она была так умна, что я заинтересовался и спросил, как ее фамилия.
- Флистер,- сказала она...
- Вы?!
- Я... еврейка.
Тогда мне все стало понятным и стало горько: русская, значит, не может быть такой умной. Написано после прогулки под звездами в состоянии качания. Решено вести более подробный дневник природы.
Привезли Зоино приданое. С вещами ее прибыл Спас и Владимирская Божия Матерь (неугасимая лампада из рода в род 600 лет) - 600 лет огонек переходил из рук в руки... и теперь, в наше время не гаснет.
1938: 31 декабря. Иной человек длительностью жизни своей разрешает какую-нибудь коренную мысль, иному (например, Лермонтову) дано выпить всю сладость сознания в короткие дни. Я беру долготой своих дней.
Желание, загаданное мною, было одно: дожить до Нового года и всем опять встретиться. При сложившихся внешних и внутренних обстоятельствах это простое желание - пережить год - значит очень много!
5 февраля мне будет 66 лет. Вот получается теперь так, что грусти о коротком остатке жизни не может быть: год один и то кажется так долго! В старости жизнь упрощается до формулы: «Хоть денек, да мой!»
1940 (год встречи Михаила Пришвина со своей будущей женой Валерией Дмитриевна Лиорко, в первом браке - Лебедевой(1899-1979)):
5 Февраля. Мое рождение (1873 г.)
Гебурстаг. <3ачеркнуто: Договор. >
После каждой новой встречи Вы чем-нибудь возвышаетесь в моих глазах, и чем-нибудь я перед самим собой становлюсь все ниже. Не только архивы мои, дневники и т. п. теряют былую значимость, но и книги мои написанные падают в моих глазах и последние остатки вкуса к славе исчезают. Предвижу, что на этом пути Пришвин, каким он был, может и вовсе кончиться. В присутствии Вашем я лишаюсь даже последнего своего дара остроумно и весело говорить, самоуверенность моя исчезает.
Напротив, все что Ваше в моих глазах вырастает и даже некоторые, раньше, казалось, некрасивые внешние черты лица преображаются и становятся для меня дороже красивого (родинка отцовская).
Мне бы хотелось эту любовь мою к Вам понять, как настоящую молодую любовь, самоотверженную и бесстрашную, и такую бескорыстную. Могу ли? Я хочу понять возвышение Ваше в моих глазах, как силу жизни, которая может воскресить меня. Я хочу быть лучшим человеком и начать с Вами путешествие в неведомую страну не когда-нибудь и в чем-нибудь на поезде или в самолете, а завтра же и не уходя никуда. Мы обдумаем вместе радостно путь нашего путешествия, обсудим все его детали и уговоримся выполнять все, что надо, неуклонно и строго.
В Вашем существе выражено мое лучшее желание, и я готов на всякие жертвы, чтобы сделать Вам все хорошее и тем самому выше подняться и [вырасти] в собственных глазах. Все, о чем я говорю, вышло от Вас, и я не хочу лицемерить и спрашивать Вас о том, согласны ли Вы со мной путешествовать в неведомую страну. Это не от меня идет, это я Вам отвечаю, что я согласен и пишу это Вам, как выражение обязательств со своей стороны. И я подписываю договор.
Автор «Корня жизни». Михаил Пришвин, в день своего рождения (23-го Января* 1873 года).
1941: 5 Февраля. Мое рождение.
С утра удивительная картина древнего творчества любви... Я почувствовал, что только этим единством (любовью) можно одолеть окаянство единичной воли, что наш коммунизм («внешний двор») и отличается от этого своим «материализмом», включающим веру в разум, способный найти «технику» осуществления любви независимо от доброй воли любящих.
1943: 5 февраля. Читатель ближний к писателю, тот «ближний», которому он пишет, кого ждет к себе, тратя дни, ночи, всю силу ума и сердца, этот ближний находится от него дальше всех: вот оттого так и трудно вызвать его, оттого художник седеет, желтеет и морщится в его ожидании: потому что он ближний по духу и самый дальний по расстоянию. И все искусство такое, все оно, как решето, рассчитано на избранных, все оно учит лучших. А война - та учит всех. ...«Война учит всех», пришло мне в голову, когда я снимал за картошку двух мальчишек по 15 лет. У одного были на груди стрелковые ордена, и я не знал, как мне с ними быть, потому что в комнате стена мешала отодвинуть аппарат, чтобы могли выйти ордена.
- Что делать,- сказал я,- если снять ордена, то обрежется сверху голова, волосы почти до самого лба, а сохранить голову - срежем ордена.- Мальчик задумался. А я ему пословицу: - Или грудь в орденах, или голова в кустах.
- Режь голову! - ответил мальчик.
1944: 5 Февраля. День моего рождения (23 Января).
Утром зашли к Ивану Воину. Там был молебен Воину. Ляля дала мне две свечи, одну на жертвенник, своей матери, другую Богородице. После того пришли домой, и Л. угощала меня, как именинника.
Вечером был на пленуме. Утвердили Тихонова председателем. Начал речь он тем, что сов. правительство имеет главной идеей своей Правду. Мне это понравилось, но потом началось обычное перечисление имен тех, кто что-то делал для войны, на первом месте стал Симонов, и так по ступеням распределил всех. Меня, конечно, даже и не упомянул. Конечно, такое поминовение имеет значение погонялки для молодежи, и что не упомянули меня - ничего, но... мне показалось, что если бы я не отдался своему счастью, то мог бы что-то сделать гораздо большее. (Едва ли, однако: мое счастье ведь было тоже «производственное счастье».) Но так или иначе, а мелькнуло сомнение. В это время ко мне подошел Эль-Регистан, и от него пахло водкой. - Мне, - сказал я, - понравился выбор Тихонова, и хорошо, что он сказал о правде. Он сам такой правдивый, такой работящий. - Разрешите, - сказал он, - анекдот восточный рассказать: ишака позвали на свадьбу, и он сидит недовольный. - Чего ты не весел? - спрашивают его. - А вот, - говорит, - не доверяю, боюсь. - Чего? - Да что заставят или воду возить или дрова тащить.
1945: 5 Февраля. День моего рождения...
Приходил Громов М.Г. с просьбой помочь ему вызволить квартиру: выросли сыновья и живут, опираясь на писателя. Вспомнился Толстой Лев, и так показалось правило, что у писателя дети непременно балуются, и основная причина этому очень глубокая.
Самая близкая причина - это, конечно, что преимущества писателя благодаря его славе направлены к личности самого писателя и не должны распространяться на род его, между тем как дети с женой во главе пользуются этим положением, и семья стремится обратить в родовую собственность то, что принадлежит всему обществу.
В процессе творчества писателя чужие люди становятся для него ближе, чем самые близкие. Одним словом, писатель, сам того не сознавая, работая, тем самым уходит от семьи, и семья стремится его удержать. (Пример Льва Толстого и мой личный.) Впрочем, тут действуют причины, свойственные всему человеку: одна сила центростремительная или родовая действует в направлении движения рода, другая центробежная действует в направлении движения сознания.
И вот сейчас, если я иногда чувствую смутную тоску, вызываемую мыслью о Ефр. Павл. и Леве, то это вот и есть действие на меня той центростремительной силы, создающей привычки.
NB. Это надо особенно заметить, что родовая сила создает привычки, а сила сознания (центробежная) направлена против привычек.
...
Любить врага - это значит бороться с тем, что враждебно в нем Богу, или просто: любить врага, значит бороться с его бесом. Так это можно теперь отнести и к войне с немцами: мы боремся с бесом Гитлера (любя немецкий народ). И точно так же они, любя русских, борются с большевиками. Но русский народ, побеждая Гитлера, сделал большевиков своим орудием в борьбе, и так большевики стали народом. Эту смутную мысль надо развить.
1946: 5 Февраля. Мое рождение и «Гебуртстаг».
Оттепель с солнцем, совсем как весной. Вечером долгий дождь.
Утром выручал номер машины в милиции (отняли у Солодовникова за колпаки) <Позднейшая приписка рукой В.Д Пришвиной: свалились на улице - беззаконие> Вечером ходили получать деньги за «Милочку». После пробовали зайти в церковь (надо же как-нибудь и к чему-нибудь вывести годовщину моего рождения и нашего брака geburtstag ). Но церковь была заперта.
Татьяна Васильевна Хорькова, дева лет 30, завела романтическую переписку с фронтовиком. По письму ее приехал военный шофер и уехал. Через законное время Хорькова пошла «под декрет» и родила. Но ребенка заразили в больнице и он через несколько дней умер. Вместо того, чтобы сохнуть деве по ребенку, она вошла во вкус: она еще молода и может еще родить много. И она стала искать мужчину с единственным расчетом родить от него нового ангела. (В рассказе «Жених») хорошо бы вывести параллельно двух женщин: одна, как Хорькова, ищет мужчину, хладнокровно выбирая из расчета иметь ребенка, другая Жениха (личность).
Мой пасьянс очень простой: выкладываются из колоды 4 карты четырех мастей и на них наращиваются все остальные карты. Я заметил, что когда приходят в основание дамы, то пасьянс у меня не сходится. Карты во все времена питали суеверие, меня, понятно, это тоже коснулось, и я про себя, конечно, не доводя до полного сознания, поверил: дама пришла - ничего не выйдет. Однажды это ясно дошло до моего сознания, и я спохватился в борьбе с нарастающим суеверием. Я даже дошел до того, что вину перекладывал на пиковую даму: потому дама прекрасная не приходит ко мне, что среди них Пиковая дама.
Довольно, сказал я, пусть дама не приходит ко мне, а я сам возьму: не выйдет раз, два, три. В конце концов, должно же выйти! Так я и сделал. И вот нужно же так: сотни раз я складывал этот пасьянс и не мог добиться удачи, когда даму я ждал и она приходила сама. Но как только я сам взял ее в руки и сам поставил на нее пасьянс - с первого разу вышел. И мало того, с тех пор пасьянс вообще не хуже стал складываться при дамах, чем при других картах. И даже я наблюдал некоторое нарастание суеверия в другую сторону: именно когда дамы приходят, мне кажется, они приносят мне счастье.
И вот уже действительно наступило время: дамы приходят и все такие хорошие. Сегодня прислала письмо из Краснодара Вера Васильевна Горовленко, и чувствую, что такое письмо может получить не всякий писатель и что тут дело уже не во мне, а в вере моей.
1947: 5 Февраля. Мое рождение. Метель.
Мысль известная-переизвестная, ношенная и, казалось, изношенная, а вдруг опять вернется и станет поперек пути, как забор. Так в последние дни стала мне против жизни православная мысль о смерти, все то, с чем Розанов выходил против Христа, а Мережковский возражал ему тем, что стрелы его направлены против Церкви, но не против Христа. Я сам был под влиянием Розанова и освободился от этой тяги к «язычеству» только с прихода Ляли. Она мне собою показала пример возможности во Христе любить жизнь, а не смерть: эта жизнь как суровая борьба за любовь.Но как много надо пережить, перемыслить, чтобы до этого понимания дожить. И вот только это христианство останется. Мы это видим: на наших глазах народ уходит из-под влияния попов.
Строили новый мост Каменноостровский, а ходили по старому. Мы видели, проходя по старому мосту, людей, строящих мост, различали их: один стоял по колено в воде, другой по горло, третий... Когда же новый мост построили и люди пошли по нем, то пошли по нем с каким-то собственным личным правом, совсем не думая о тех, кто строил его, понимая новый путь через мост как вторую природу, создаваемую человеком. Вот это чувство обладания второй природой и выражается в словах: человек - это звучит гордо (социализм). Напротив, память о тех, кто строил мост кто по колено, кто по горло в воде, знание этой личности человека, претерпевающей ради общего блага, есть христианство. («А по краям-то все косточки русские»).
1952: 5 февраля. День моего рождения в 1873 году - семьдесят девять лет!
В Москве продаются везде апельсины, и даже хорошие. Помню время детское, когда казалось, что там, где могут расти апельсины, то и все там, как апельсины, хорошо, и даже самое имя апельсинной страны прекрасное - Италия! А когда я дорос до чтения Гёте и выучил «Знаешь ли край», то просто уверился в том, что жизнь в Италии людей вполне такая чудесная, как апельсины.
К счастью, за всю жизнь не успел побывать в Италии, и теперь, когда появились в Москве апельсины, в моей душе шевельнулась неприкосновенная прекрасная страна, куда я всю жизнь стремился, да и сейчас все еще тянет куда-то.
1952: 29 декабря. Чуть немного поднялся морозик (-8°). Думал о своем манифесте о «счастливой старости», отданном в «Мурзилку» для напечатания 5 февраля 1953 года (восемьдесят лет). И сейчас немного смущаюсь: можно ли быть счастливым, когда все близкие люди умерли и знаешь, что сам дышишь на ладан, а главное, нечто такое познал, перед чем все искусство - только игра, а деятели его - недоросли, шалуны. Остается только одно, что «помирать собирайся - рожь сей», и если сеешь, то это и есть «счастливая старость». И правильно хотели сделать в «Мурзилке»: вместо «счастливая старость» сказать «любимый труд».
1953: 5 февраля. Морозный (- 25°) и солнечный день. Мне сегодня минуло 80 лет, и вечером в Союзе праздновали мой юбилей.
Можно сказать уверенно (...) все были на нем, как единый человек... Я нашел в себе силы просидеть три часа, не поддаться ни малейшему волнению и выступить спокойно перед микрофоном. Мне казалось, будто я уже и пережил подобного рода волнения, но со стороны говорили, что я вел себя, как человек, сознающий свое достоинство.
Утром сначала было немножко грустно, что на стороне теперь как-то больше уже нечего ждать, что Ляля у меня больная, что, любя ее, я должен желать для себя в будущем (подольше бы оно не приходило!) сам ее похоронить. Никого я никогда из своих не хоронил, и неужели мне суждено испить эту чашу! Так я проснулся после юбилея, но потом принялся устраивать свои цветы, перечитывать приветствия, папки, телеграммы. И все плохое забыл.
- это последняя запись в дневнике Пришвина, сделанная в день рождения.
1921: 5 Февраля. Мое рождение: 23 янв. 1873 года - 48 лет. Сегодня мороз - 19 Р на солнце, и небо все светится и все тени на снегу голубые. В полдень в тени было уже 0°. Разгораются полдни.
Хорошо, что вспомнилось в этот день, вернее, не вспомнилось, а встало, потому что вспоминается это всегда и всегда будет, но вставать нет, придет час, захочется, а не встанет, вспомнишь, а не встанет...
Я читал Карамзина о Париже, и вот воробей в Люксембургском саду встал передо мной в ярком первовесеннем свете, какая-то дама бросала ему крошки хлеба, я загляделся, и вдруг она в розовом, вся смеющаяся пришла.
«Вы запоздали»,- сказал я. «Так нужно,- ответила она,- нельзя же мне первой...» Правда: первой на первое свидание, как это можно! Нам, неопытным и выученным по романам, кажется, что женщины должны стремиться ко лжи и т. д., между тем они искренни до такой степени, что мы и вообразить это себе без опыта не можем; только эта искренность, сама искренность, совсем не похожа на наше понятие о ней, мы смешиваем ее с правдой. Ну, вот мы пошли, и сколько было светящейся зелени и мрамора! Я не помню ни одной фигуры в Люксембургском музее скульптуры, но мрамор, какой-то бело-ярый мрамор чувствую и посейчас...
Ночью. Звезды горят, как лампады. Я достал 3 ф. керосину, у меня горит 5-лин. лампа и это... ведь, звезды, вы не даете мне возможности читать и писать, ну, а лампа дает... Простите! но я остаюсь при лампе. И потом у меня тепло, там кусается мороз, нет! Решительно, звезды, я остаюсь в тепле при лампе. - А что доказали? - Я ничего не хотел доказать, просто, при выборе звезд и мороза, я выбрал печку и лампу, как человек. (Батюшка, наверно, скажет: «Ежели хорошенько подумать, нет противоречия между звездами и керосиновой лампочкой».)
Приходили ко мне две какие-то, и одна, белокурая, говорила очень умно против другой и навстречу мне: я спокойно ее подпускал, как зайца, шагов на пятнадцать. Она была так умна, что я заинтересовался и спросил, как ее фамилия.
- Флистер,- сказала она...
- Вы?!
- Я... еврейка.
Тогда мне все стало понятным и стало горько: русская, значит, не может быть такой умной. Написано после прогулки под звездами в состоянии качания. Решено вести более подробный дневник природы.
Привезли Зоино приданое. С вещами ее прибыл Спас и Владимирская Божия Матерь (неугасимая лампада из рода в род 600 лет) - 600 лет огонек переходил из рук в руки... и теперь, в наше время не гаснет.
1938: 31 декабря. Иной человек длительностью жизни своей разрешает какую-нибудь коренную мысль, иному (например, Лермонтову) дано выпить всю сладость сознания в короткие дни. Я беру долготой своих дней.
Желание, загаданное мною, было одно: дожить до Нового года и всем опять встретиться. При сложившихся внешних и внутренних обстоятельствах это простое желание - пережить год - значит очень много!
5 февраля мне будет 66 лет. Вот получается теперь так, что грусти о коротком остатке жизни не может быть: год один и то кажется так долго! В старости жизнь упрощается до формулы: «Хоть денек, да мой!»
1940 (год встречи Михаила Пришвина со своей будущей женой Валерией Дмитриевна Лиорко, в первом браке - Лебедевой(1899-1979)):
5 Февраля. Мое рождение (1873 г.)
Гебурстаг. <3ачеркнуто: Договор. >
После каждой новой встречи Вы чем-нибудь возвышаетесь в моих глазах, и чем-нибудь я перед самим собой становлюсь все ниже. Не только архивы мои, дневники и т. п. теряют былую значимость, но и книги мои написанные падают в моих глазах и последние остатки вкуса к славе исчезают. Предвижу, что на этом пути Пришвин, каким он был, может и вовсе кончиться. В присутствии Вашем я лишаюсь даже последнего своего дара остроумно и весело говорить, самоуверенность моя исчезает.
Напротив, все что Ваше в моих глазах вырастает и даже некоторые, раньше, казалось, некрасивые внешние черты лица преображаются и становятся для меня дороже красивого (родинка отцовская).
Мне бы хотелось эту любовь мою к Вам понять, как настоящую молодую любовь, самоотверженную и бесстрашную, и такую бескорыстную. Могу ли? Я хочу понять возвышение Ваше в моих глазах, как силу жизни, которая может воскресить меня. Я хочу быть лучшим человеком и начать с Вами путешествие в неведомую страну не когда-нибудь и в чем-нибудь на поезде или в самолете, а завтра же и не уходя никуда. Мы обдумаем вместе радостно путь нашего путешествия, обсудим все его детали и уговоримся выполнять все, что надо, неуклонно и строго.
В Вашем существе выражено мое лучшее желание, и я готов на всякие жертвы, чтобы сделать Вам все хорошее и тем самому выше подняться и [вырасти] в собственных глазах. Все, о чем я говорю, вышло от Вас, и я не хочу лицемерить и спрашивать Вас о том, согласны ли Вы со мной путешествовать в неведомую страну. Это не от меня идет, это я Вам отвечаю, что я согласен и пишу это Вам, как выражение обязательств со своей стороны. И я подписываю договор.
Автор «Корня жизни». Михаил Пришвин, в день своего рождения (23-го Января* 1873 года).
1941: 5 Февраля. Мое рождение.
С утра удивительная картина древнего творчества любви... Я почувствовал, что только этим единством (любовью) можно одолеть окаянство единичной воли, что наш коммунизм («внешний двор») и отличается от этого своим «материализмом», включающим веру в разум, способный найти «технику» осуществления любви независимо от доброй воли любящих.
1943: 5 февраля. Читатель ближний к писателю, тот «ближний», которому он пишет, кого ждет к себе, тратя дни, ночи, всю силу ума и сердца, этот ближний находится от него дальше всех: вот оттого так и трудно вызвать его, оттого художник седеет, желтеет и морщится в его ожидании: потому что он ближний по духу и самый дальний по расстоянию. И все искусство такое, все оно, как решето, рассчитано на избранных, все оно учит лучших. А война - та учит всех. ...«Война учит всех», пришло мне в голову, когда я снимал за картошку двух мальчишек по 15 лет. У одного были на груди стрелковые ордена, и я не знал, как мне с ними быть, потому что в комнате стена мешала отодвинуть аппарат, чтобы могли выйти ордена.
- Что делать,- сказал я,- если снять ордена, то обрежется сверху голова, волосы почти до самого лба, а сохранить голову - срежем ордена.- Мальчик задумался. А я ему пословицу: - Или грудь в орденах, или голова в кустах.
- Режь голову! - ответил мальчик.
1944: 5 Февраля. День моего рождения (23 Января).
Утром зашли к Ивану Воину. Там был молебен Воину. Ляля дала мне две свечи, одну на жертвенник, своей матери, другую Богородице. После того пришли домой, и Л. угощала меня, как именинника.
Вечером был на пленуме. Утвердили Тихонова председателем. Начал речь он тем, что сов. правительство имеет главной идеей своей Правду. Мне это понравилось, но потом началось обычное перечисление имен тех, кто что-то делал для войны, на первом месте стал Симонов, и так по ступеням распределил всех. Меня, конечно, даже и не упомянул. Конечно, такое поминовение имеет значение погонялки для молодежи, и что не упомянули меня - ничего, но... мне показалось, что если бы я не отдался своему счастью, то мог бы что-то сделать гораздо большее. (Едва ли, однако: мое счастье ведь было тоже «производственное счастье».) Но так или иначе, а мелькнуло сомнение. В это время ко мне подошел Эль-Регистан, и от него пахло водкой. - Мне, - сказал я, - понравился выбор Тихонова, и хорошо, что он сказал о правде. Он сам такой правдивый, такой работящий. - Разрешите, - сказал он, - анекдот восточный рассказать: ишака позвали на свадьбу, и он сидит недовольный. - Чего ты не весел? - спрашивают его. - А вот, - говорит, - не доверяю, боюсь. - Чего? - Да что заставят или воду возить или дрова тащить.
1945: 5 Февраля. День моего рождения...
Приходил Громов М.Г. с просьбой помочь ему вызволить квартиру: выросли сыновья и живут, опираясь на писателя. Вспомнился Толстой Лев, и так показалось правило, что у писателя дети непременно балуются, и основная причина этому очень глубокая.
Самая близкая причина - это, конечно, что преимущества писателя благодаря его славе направлены к личности самого писателя и не должны распространяться на род его, между тем как дети с женой во главе пользуются этим положением, и семья стремится обратить в родовую собственность то, что принадлежит всему обществу.
В процессе творчества писателя чужие люди становятся для него ближе, чем самые близкие. Одним словом, писатель, сам того не сознавая, работая, тем самым уходит от семьи, и семья стремится его удержать. (Пример Льва Толстого и мой личный.) Впрочем, тут действуют причины, свойственные всему человеку: одна сила центростремительная или родовая действует в направлении движения рода, другая центробежная действует в направлении движения сознания.
И вот сейчас, если я иногда чувствую смутную тоску, вызываемую мыслью о Ефр. Павл. и Леве, то это вот и есть действие на меня той центростремительной силы, создающей привычки.
NB. Это надо особенно заметить, что родовая сила создает привычки, а сила сознания (центробежная) направлена против привычек.
...
Любить врага - это значит бороться с тем, что враждебно в нем Богу, или просто: любить врага, значит бороться с его бесом. Так это можно теперь отнести и к войне с немцами: мы боремся с бесом Гитлера (любя немецкий народ). И точно так же они, любя русских, борются с большевиками. Но русский народ, побеждая Гитлера, сделал большевиков своим орудием в борьбе, и так большевики стали народом. Эту смутную мысль надо развить.
1946: 5 Февраля. Мое рождение и «Гебуртстаг».
Оттепель с солнцем, совсем как весной. Вечером долгий дождь.
Утром выручал номер машины в милиции (отняли у Солодовникова за колпаки) <Позднейшая приписка рукой В.Д Пришвиной: свалились на улице - беззаконие> Вечером ходили получать деньги за «Милочку». После пробовали зайти в церковь (надо же как-нибудь и к чему-нибудь вывести годовщину моего рождения и нашего брака geburtstag ). Но церковь была заперта.
Татьяна Васильевна Хорькова, дева лет 30, завела романтическую переписку с фронтовиком. По письму ее приехал военный шофер и уехал. Через законное время Хорькова пошла «под декрет» и родила. Но ребенка заразили в больнице и он через несколько дней умер. Вместо того, чтобы сохнуть деве по ребенку, она вошла во вкус: она еще молода и может еще родить много. И она стала искать мужчину с единственным расчетом родить от него нового ангела. (В рассказе «Жених») хорошо бы вывести параллельно двух женщин: одна, как Хорькова, ищет мужчину, хладнокровно выбирая из расчета иметь ребенка, другая Жениха (личность).
Мой пасьянс очень простой: выкладываются из колоды 4 карты четырех мастей и на них наращиваются все остальные карты. Я заметил, что когда приходят в основание дамы, то пасьянс у меня не сходится. Карты во все времена питали суеверие, меня, понятно, это тоже коснулось, и я про себя, конечно, не доводя до полного сознания, поверил: дама пришла - ничего не выйдет. Однажды это ясно дошло до моего сознания, и я спохватился в борьбе с нарастающим суеверием. Я даже дошел до того, что вину перекладывал на пиковую даму: потому дама прекрасная не приходит ко мне, что среди них Пиковая дама.
Довольно, сказал я, пусть дама не приходит ко мне, а я сам возьму: не выйдет раз, два, три. В конце концов, должно же выйти! Так я и сделал. И вот нужно же так: сотни раз я складывал этот пасьянс и не мог добиться удачи, когда даму я ждал и она приходила сама. Но как только я сам взял ее в руки и сам поставил на нее пасьянс - с первого разу вышел. И мало того, с тех пор пасьянс вообще не хуже стал складываться при дамах, чем при других картах. И даже я наблюдал некоторое нарастание суеверия в другую сторону: именно когда дамы приходят, мне кажется, они приносят мне счастье.
И вот уже действительно наступило время: дамы приходят и все такие хорошие. Сегодня прислала письмо из Краснодара Вера Васильевна Горовленко, и чувствую, что такое письмо может получить не всякий писатель и что тут дело уже не во мне, а в вере моей.
1947: 5 Февраля. Мое рождение. Метель.
Мысль известная-переизвестная, ношенная и, казалось, изношенная, а вдруг опять вернется и станет поперек пути, как забор. Так в последние дни стала мне против жизни православная мысль о смерти, все то, с чем Розанов выходил против Христа, а Мережковский возражал ему тем, что стрелы его направлены против Церкви, но не против Христа. Я сам был под влиянием Розанова и освободился от этой тяги к «язычеству» только с прихода Ляли. Она мне собою показала пример возможности во Христе любить жизнь, а не смерть: эта жизнь как суровая борьба за любовь.Но как много надо пережить, перемыслить, чтобы до этого понимания дожить. И вот только это христианство останется. Мы это видим: на наших глазах народ уходит из-под влияния попов.
Строили новый мост Каменноостровский, а ходили по старому. Мы видели, проходя по старому мосту, людей, строящих мост, различали их: один стоял по колено в воде, другой по горло, третий... Когда же новый мост построили и люди пошли по нем, то пошли по нем с каким-то собственным личным правом, совсем не думая о тех, кто строил его, понимая новый путь через мост как вторую природу, создаваемую человеком. Вот это чувство обладания второй природой и выражается в словах: человек - это звучит гордо (социализм). Напротив, память о тех, кто строил мост кто по колено, кто по горло в воде, знание этой личности человека, претерпевающей ради общего блага, есть христианство. («А по краям-то все косточки русские»).
1952: 5 февраля. День моего рождения в 1873 году - семьдесят девять лет!
В Москве продаются везде апельсины, и даже хорошие. Помню время детское, когда казалось, что там, где могут расти апельсины, то и все там, как апельсины, хорошо, и даже самое имя апельсинной страны прекрасное - Италия! А когда я дорос до чтения Гёте и выучил «Знаешь ли край», то просто уверился в том, что жизнь в Италии людей вполне такая чудесная, как апельсины.
К счастью, за всю жизнь не успел побывать в Италии, и теперь, когда появились в Москве апельсины, в моей душе шевельнулась неприкосновенная прекрасная страна, куда я всю жизнь стремился, да и сейчас все еще тянет куда-то.
1952: 29 декабря. Чуть немного поднялся морозик (-8°). Думал о своем манифесте о «счастливой старости», отданном в «Мурзилку» для напечатания 5 февраля 1953 года (восемьдесят лет). И сейчас немного смущаюсь: можно ли быть счастливым, когда все близкие люди умерли и знаешь, что сам дышишь на ладан, а главное, нечто такое познал, перед чем все искусство - только игра, а деятели его - недоросли, шалуны. Остается только одно, что «помирать собирайся - рожь сей», и если сеешь, то это и есть «счастливая старость». И правильно хотели сделать в «Мурзилке»: вместо «счастливая старость» сказать «любимый труд».
1953: 5 февраля. Морозный (- 25°) и солнечный день. Мне сегодня минуло 80 лет, и вечером в Союзе праздновали мой юбилей.
Можно сказать уверенно (...) все были на нем, как единый человек... Я нашел в себе силы просидеть три часа, не поддаться ни малейшему волнению и выступить спокойно перед микрофоном. Мне казалось, будто я уже и пережил подобного рода волнения, но со стороны говорили, что я вел себя, как человек, сознающий свое достоинство.
Утром сначала было немножко грустно, что на стороне теперь как-то больше уже нечего ждать, что Ляля у меня больная, что, любя ее, я должен желать для себя в будущем (подольше бы оно не приходило!) сам ее похоронить. Никого я никогда из своих не хоронил, и неужели мне суждено испить эту чашу! Так я проснулся после юбилея, но потом принялся устраивать свои цветы, перечитывать приветствия, папки, телеграммы. И все плохое забыл.
- это последняя запись в дневнике Пришвина, сделанная в день рождения.