24 декабря 100 лет назад
Зинаида Гиппиус написала это рождественское стихотворение
РОЖДЕНИЕ
Беги, беги, пещерная вода,
Как пенье звонкая, как пламя чистая.
Гори, гори, небесная звезда,
Многоконечная, многолучистая.
Дыши, дыши, прильни к Нему нежней,
Святая, радостная, ночь безлунная…
В тебе рожденного онежь, угрей,
Солома легкая, золоторунная…
Несите вести, звездные мечи,
Туда, туда, где шевелится мга,
Где кровью черной облиты снега,
Несите вести, острые лучи.
На край земли, на самый край, туда -
Что родилась Свобода трехвенечная
И что горит восходная Звезда,
Многоочитая, многоконечная…
А Корней Чуковский сделал большую запись в своём дневнике:
24 декабря. Сейчас от Анны Ахматовой: она на Фонтанке 18 в квартире Ольги Афанасьевны Судейкиной. "Олечки нет в Петербурге, я покуда у нее, а вернется она, надо будет уезжать". Комнатка маленькая, большая кровать не застлана. На шкафу - на левой дверке - прибита икона Божьей Матери в серебряной ризе. Возле кровати столик, на столике масло, черный хлеб. Дверь открыла мне служанка-старуха: "Дверь у нас карактерная". У Ахм. на ногах плед: "Я простудилась, кашляю". Мы беседовали долго, и тут я впервые увидел, как неистово, беспросветно, всепоглощающе она любит себя. Носит себя повсюду, только и думает о себе - и других слушает только из вежливости.
- У меня большая неприятность с "Петрополисом". Они должны были заплатить мне 9 миллионов, но стали считать "по валюте" - и дали только четыре. Я попросила Алянского сходить к ним Для переговоров, они прислали мне грубое письмо: как я смела разговаривать с ними через третье лицо - и приглашают меня в Правление в понедельник! Нахалы. Я ничего не ответила им, а послала им их письмо обратно. Теперь приходил Лозинский, говорит, что я обидела Блоха и т. д.... Скоро выходят "Четки". Ах как я не люблю этой книги. Книжка для девочек. Вы читали журнал "Начала"? -! Нет,- сказал я,- но видел, что там есть рецензия о вас.- Ах, да! -! сказала она равнодушно, но потом столько раз возвращалась к это! рецензии, что стало ясно, какую рану представляет для нее эта глупая заметка Чудовского.- Я, конечно, желаю Анне Радловой всякого успеха, но зачем же уничтожать всех других" (в рецензии уколы по адресу Блока, Ахматовой, Белого)... Я сказал: - Зачем] притворяться. Будем откровенны: Чудовский - махровый дурак, а Радлова - негодная калоша.- Я боюсь осуждать ее, грех осуждать, но...- сказала она и, видимо, была довольна.- Меня зовут в Москву, но Щеголев отговаривает. Говорит, что там меня ненавидят, что имажинисты устроят скандал, а я в скандалах не умею участвовать, вон и Блока обругали в Москве...- Потом старуха затопила у нее в комнате буржуйку и сказала, что дров к завтрему нет.- Ничего,- сказала Ахматова.- Я завтра принесу пилу, и мы вместе с вами напилим. (Сегодня я посылаю к ней Колю.) Она лежала на кровати в пальто - сунула руку под плед и вытащила оттуда свернутые в трубочку большие листы бумаги.- Это балет "Снежная Маска" по Блоку. Слушайте и не придирайтесь к стилю. Я не умею писать прозой.- И она стала читать сочиненное ею либретто, которое было дорого мне как дивный тонкий комментарий к "Снежной Маске". Не знаю, хороший ли это балет, но разбор "Снежной Маски" отличный.- Я еще не придумала сцену гибели в третьей картине. Этот балет я пишу для Артура Сергеевича. Он попросил. Может быть, Дягилев поставит в Париже.
Потом она стала читать мне свои стихи и когда прочитала о Блоке - я разревелся и выбежал.
Третьего дня я был у Замятина. Он переехал во "Всемирную"! Слава Богу! Для него было так мучительно бегать на заседания! Петерб. Стороны. Обедом угостили на славу - и вообще приласкали. Потом в комнату ввалился Щеголев - и полились анекдоты. Щеголев хохочет потрясающе, сед, крепок, лицо ленивое и добро! душное, но лукавое. Он рассказывал, как он помирился с Лернером. Были они, как два пушкиниста, в самой непримиримой вражде! Но с Пушкинских торжеств возвращались вместе с Замятиными! домой - через Неву, Лернер шел сзади один, вдруг случилась полынья. Через полынью доска. Все прошли по доске, один Лернер - трусит. Пройдет два шага и назад. Тогда Щеголев - "с того берега! крикнул:
- Ну, Николай Осипович, идите смелей! Стыдно так трусить!
С тех пор они и помирились. Но Лернер все же вернулся назад! и пошел верхом, по мосту.
РОЖДЕНИЕ
Беги, беги, пещерная вода,
Как пенье звонкая, как пламя чистая.
Гори, гори, небесная звезда,
Многоконечная, многолучистая.
Дыши, дыши, прильни к Нему нежней,
Святая, радостная, ночь безлунная…
В тебе рожденного онежь, угрей,
Солома легкая, золоторунная…
Несите вести, звездные мечи,
Туда, туда, где шевелится мга,
Где кровью черной облиты снега,
Несите вести, острые лучи.
На край земли, на самый край, туда -
Что родилась Свобода трехвенечная
И что горит восходная Звезда,
Многоочитая, многоконечная…
А Корней Чуковский сделал большую запись в своём дневнике:
24 декабря. Сейчас от Анны Ахматовой: она на Фонтанке 18 в квартире Ольги Афанасьевны Судейкиной. "Олечки нет в Петербурге, я покуда у нее, а вернется она, надо будет уезжать". Комнатка маленькая, большая кровать не застлана. На шкафу - на левой дверке - прибита икона Божьей Матери в серебряной ризе. Возле кровати столик, на столике масло, черный хлеб. Дверь открыла мне служанка-старуха: "Дверь у нас карактерная". У Ахм. на ногах плед: "Я простудилась, кашляю". Мы беседовали долго, и тут я впервые увидел, как неистово, беспросветно, всепоглощающе она любит себя. Носит себя повсюду, только и думает о себе - и других слушает только из вежливости.
- У меня большая неприятность с "Петрополисом". Они должны были заплатить мне 9 миллионов, но стали считать "по валюте" - и дали только четыре. Я попросила Алянского сходить к ним Для переговоров, они прислали мне грубое письмо: как я смела разговаривать с ними через третье лицо - и приглашают меня в Правление в понедельник! Нахалы. Я ничего не ответила им, а послала им их письмо обратно. Теперь приходил Лозинский, говорит, что я обидела Блоха и т. д.... Скоро выходят "Четки". Ах как я не люблю этой книги. Книжка для девочек. Вы читали журнал "Начала"? -! Нет,- сказал я,- но видел, что там есть рецензия о вас.- Ах, да! -! сказала она равнодушно, но потом столько раз возвращалась к это! рецензии, что стало ясно, какую рану представляет для нее эта глупая заметка Чудовского.- Я, конечно, желаю Анне Радловой всякого успеха, но зачем же уничтожать всех других" (в рецензии уколы по адресу Блока, Ахматовой, Белого)... Я сказал: - Зачем] притворяться. Будем откровенны: Чудовский - махровый дурак, а Радлова - негодная калоша.- Я боюсь осуждать ее, грех осуждать, но...- сказала она и, видимо, была довольна.- Меня зовут в Москву, но Щеголев отговаривает. Говорит, что там меня ненавидят, что имажинисты устроят скандал, а я в скандалах не умею участвовать, вон и Блока обругали в Москве...- Потом старуха затопила у нее в комнате буржуйку и сказала, что дров к завтрему нет.- Ничего,- сказала Ахматова.- Я завтра принесу пилу, и мы вместе с вами напилим. (Сегодня я посылаю к ней Колю.) Она лежала на кровати в пальто - сунула руку под плед и вытащила оттуда свернутые в трубочку большие листы бумаги.- Это балет "Снежная Маска" по Блоку. Слушайте и не придирайтесь к стилю. Я не умею писать прозой.- И она стала читать сочиненное ею либретто, которое было дорого мне как дивный тонкий комментарий к "Снежной Маске". Не знаю, хороший ли это балет, но разбор "Снежной Маски" отличный.- Я еще не придумала сцену гибели в третьей картине. Этот балет я пишу для Артура Сергеевича. Он попросил. Может быть, Дягилев поставит в Париже.
Потом она стала читать мне свои стихи и когда прочитала о Блоке - я разревелся и выбежал.
Третьего дня я был у Замятина. Он переехал во "Всемирную"! Слава Богу! Для него было так мучительно бегать на заседания! Петерб. Стороны. Обедом угостили на славу - и вообще приласкали. Потом в комнату ввалился Щеголев - и полились анекдоты. Щеголев хохочет потрясающе, сед, крепок, лицо ленивое и добро! душное, но лукавое. Он рассказывал, как он помирился с Лернером. Были они, как два пушкиниста, в самой непримиримой вражде! Но с Пушкинских торжеств возвращались вместе с Замятиными! домой - через Неву, Лернер шел сзади один, вдруг случилась полынья. Через полынью доска. Все прошли по доске, один Лернер - трусит. Пройдет два шага и назад. Тогда Щеголев - "с того берега! крикнул:
- Ну, Николай Осипович, идите смелей! Стыдно так трусить!
С тех пор они и помирились. Но Лернер все же вернулся назад! и пошел верхом, по мосту.