3 июля. Из писем
Андрея Платонова жене летом 1927 года
МАША!
Я получил открытку и письмо. Еще раньше получения - я послал тебе письмо на Алушту. Зачем ты прислала 6 рублей? Мне никогда денег не присылай - я сам справлюсь. Завтра пошлю Вам с Таткой немного на гостинцы и фрукты и расплачусь со всеми долгами в окончательный расчет. По некоторым я уже расплатился.
Наверно, в Крыму тебе понравится. Главное мое беспокойство - землетрясения. Никто не знает, будут ли они или нет. Главное - во время землетрясений - не быть в здании или у скал и в море. Скала может деформироваться и задавить человека, море «вздохнет» на берег так, что погребет под собой людей, и т. д. Смотри, Мария! Если будет тревожно или землетрясение повторится - выезжай
в Москву.
Не забудь то, за чем ты поехала - отдохнуть. Я знаю, что там есть разврат (в большей степени, чем обычно предполагают), к тебе, наверно, пристают и т. д. Это на курортах было всегда. Я не верю - и это невозможно, - что тебе удастся остаться совершенно чистой в такой клоаке. Но все-таки не забудь своего отдыха. Что Тот ужасен (ты пишешь) - понятно: он устал ведь с дороги. Но что он вспомнил в С<имферопо>ле о нашем дворе - это знаменито!
Я живу плохо (не в материальном смысле - это пустяки). А так очень скучно и дурно мне. Жизнь моя свелась совсем к примитиву: служба и дом. <...> Но одиночество мне страшно - так я привык
бессознательно иметь рядом с собой тебя. Я говорю искренно. Я увижу тебя очень нескоро. Мне предстоит переплыть до тебя океаны трудностей. Ты ведь знаешь, как трудно в Москве всё дается.
Самое тяжелое - без тебя мне плохо работается. И так пусто и уныло в Москве.
<...>
Я работаю. Иногда меня питает энергия остервенения, чтобы выбраться на чистую независимую воду жизни. Главное - независимую. Очень мне тяжело зависеть от всех случаев. Это отчасти гадко. Но какая стерва со мной поступала хорошо? Я совсем не хочу быть «общеполезным» работником, я хочу быть покойным и счастливым (форменное мещанство!). Всё это я знаю - и дешевкой меня не возьмешь.
Пишу о нашей любви. Это сверхъестественно тяжело. Я же просто отдираю корки с сердца и разглядываю его, чтобы записать, как оно мучается. Вообще, настоящий писатель это жертва и экспериментатор в одном лице. Но не нарочно это делается, а само собой так получается. Но это ничуть не облегчает личной судьбы писателя - он неминуемо исходит кровью. Как всё грустно, однако, Мария!
Завтра я получаю книжку1 (вышлю тебе сразу), через месяц-два будет другая и т. д.
В Совкино мне говорят, что на мои вещи нельзя писать рецензий, а надо писать целые исследования и т. д. - до того, дескать, они хороши. Отчасти это преувеличено, но всё же каждому должно быть лестно. А я бы многое отдал, чтобы поспать с тобою ночку. Вот какое животное твой муж! И ничто сейчас меня не утешает. Вот доказательство: книжку я мог получить в субботу, а я не пошел в «Мол<одую> гв<ардию>», а пошел после службы купаться. Не было никакого интереса разглядывать свою книжку без тебя. От тебя же не было писем, и я решил, что тебе тоже вся эта музыка неинтересна, - и купался, глядя на Кремль.
Ты от меня далека и невозможна. Сейчас читал свои стихи. Предполагаю издать их<...>
Помнишь ты такой отрывок:
Помню я, в тоске воспоминанья,
Свежесть влажной девственной земли
И небес дремучее молчание,
И всю прелесть милую вдали.
Но чем жизнь страстней благоухала,
Чем нежней на свете красота,
Тем жаднее смерть ее искала
И смыкала певшие уста.2
Меня это тронуло нынче больше, чем когда я писал эти строки.
Вот что самое страшное в человеке - когда его люди не интересуют и не веселят и когда природа его не успокаивает. Т. е. - когда он погружен весь в свою томящуюся душу. Так обстоит у меня. Сегодня - воскресенье - ездил к аэродрому, должны быть мотоциклетные гонки, но не состоялись. Я пешком дошел почти до Серебряного бора. И ничто меня не тронуло, не успокоило и не обрадовало. Природа отстала от меня. Легко понять - почему, но говорить неохота.
Все равно без самоубийства не выйдешь никуда. Смерть, любовь и душа - явления совершенно тождественные. Это ты знаешь и без меня хорошо. Брошу об этом. Но я не знаю, как дождаться тебя, - так долго еще ты там будешь. Я не хочу тебя ни учить, ни просить - не умею, и человека ничему настоящему научить нельзя.
Только не лги мне (об этом ты меня все просишь). Знаешь, ложь как-то выходит, т<ак> ск<азать>, «нелитературно» - ее всегда учуешь, а иногда и просто нечаянно узнаешь. А ты солжешь мне обязательно. Что-то есть в тебе, против чего я всегда протестовал, - ложь, замаскированная лучше правды. Тебя, особенно в последние годы, стали сильно интересовать и мужчины, и многое другое, к чему раньше ты такого явного интереса не выказывала. Но ты так всегда позоришь меня за это, что я начинаю еще пуще верить в свою правоту.
Кончим об этом. Я не сумел просто сделать из жизни то, о чем мечтал в ранние годы. Перенесу то, что вышло из-под моих неумелых рук.
<...>
Опиши мне Крым. У тебя очень хороший стиль в письме из Симферополя, несмотря на то что ты писала его наспех. Вот так и пиши. Какое ощущение оставило море, какие горы, небо, воздух и весь инвентарь тамошней природы. Наверное, очень интересно и необъяснимо. Я отсюда ничего не могу себе вообразить. Что вы едите? Как Тотик встретил море? Как ты проводишь время (я спрашиваю это, чтобы вообразить тебя в Крыму).
И всё остальное. Мне всё будет любопытно. Ты знаешь, я нечаянно открыл принцип беспроводной передачи энергии. Но только принцип. До осуществления - далеко. Будет время - напишу статью в научный журнал. Маша, это захватывающая
задача, - страсть к научной истине не только не умерла во мне, а усилилась за счет художественного созерцания.
Я не гармоничен и уродлив - но так и дойду до гроба без всякой измены себе. Завтра ответ в Совкино о службе. Денег еще не получил. Получу - вышлю, они мне не нужны. Не дадут службы, поищу еще где-нибудь. Не найду - подыскиваю вам комнату и - в провинцию. Чем хуже, тем скорее будет легче.
Пиши мне всё, Машенька. На деле я никогда не был и не буду твоим врагом. А был только на словах.
Будьте живы и здоровы, поправляйтесь, берегите и не обижайте друг друга (Татка, стервец, слушай маму!) и помните своего старика
Андрея Платонова.
Примечания:
1 - "Епифанские шлюзы".
2 - полное содержание процитированного стихотворения:
Древний мир, воспетый птицами,
Населенный ветром и водой,
Озаренный теплыми зарницами,
Ты живешь во мне - как край родной.
Горный крик гремел навстречу утру,
И поток подножье мира мыл.
Не было равнины - яростно и круто
Обнажались лица материнских сил.
Помню я, в тоске воспоминанья,
Свежесть влажной девственной земли
И небес дремучее молчание,
И всю прелесть милую вдали.
Но чем жизнь страстней благоухала,
Чем нежней на свете красота,
Тем жаднее смерть ее искала
И смыкала певшие уста.
<1925-1926>
МАША!
Я получил открытку и письмо. Еще раньше получения - я послал тебе письмо на Алушту. Зачем ты прислала 6 рублей? Мне никогда денег не присылай - я сам справлюсь. Завтра пошлю Вам с Таткой немного на гостинцы и фрукты и расплачусь со всеми долгами в окончательный расчет. По некоторым я уже расплатился.
Наверно, в Крыму тебе понравится. Главное мое беспокойство - землетрясения. Никто не знает, будут ли они или нет. Главное - во время землетрясений - не быть в здании или у скал и в море. Скала может деформироваться и задавить человека, море «вздохнет» на берег так, что погребет под собой людей, и т. д. Смотри, Мария! Если будет тревожно или землетрясение повторится - выезжай
в Москву.
Не забудь то, за чем ты поехала - отдохнуть. Я знаю, что там есть разврат (в большей степени, чем обычно предполагают), к тебе, наверно, пристают и т. д. Это на курортах было всегда. Я не верю - и это невозможно, - что тебе удастся остаться совершенно чистой в такой клоаке. Но все-таки не забудь своего отдыха. Что Тот ужасен (ты пишешь) - понятно: он устал ведь с дороги. Но что он вспомнил в С<имферопо>ле о нашем дворе - это знаменито!
Я живу плохо (не в материальном смысле - это пустяки). А так очень скучно и дурно мне. Жизнь моя свелась совсем к примитиву: служба и дом. <...> Но одиночество мне страшно - так я привык
бессознательно иметь рядом с собой тебя. Я говорю искренно. Я увижу тебя очень нескоро. Мне предстоит переплыть до тебя океаны трудностей. Ты ведь знаешь, как трудно в Москве всё дается.
Самое тяжелое - без тебя мне плохо работается. И так пусто и уныло в Москве.
<...>
Я работаю. Иногда меня питает энергия остервенения, чтобы выбраться на чистую независимую воду жизни. Главное - независимую. Очень мне тяжело зависеть от всех случаев. Это отчасти гадко. Но какая стерва со мной поступала хорошо? Я совсем не хочу быть «общеполезным» работником, я хочу быть покойным и счастливым (форменное мещанство!). Всё это я знаю - и дешевкой меня не возьмешь.
Пишу о нашей любви. Это сверхъестественно тяжело. Я же просто отдираю корки с сердца и разглядываю его, чтобы записать, как оно мучается. Вообще, настоящий писатель это жертва и экспериментатор в одном лице. Но не нарочно это делается, а само собой так получается. Но это ничуть не облегчает личной судьбы писателя - он неминуемо исходит кровью. Как всё грустно, однако, Мария!
Завтра я получаю книжку1 (вышлю тебе сразу), через месяц-два будет другая и т. д.
В Совкино мне говорят, что на мои вещи нельзя писать рецензий, а надо писать целые исследования и т. д. - до того, дескать, они хороши. Отчасти это преувеличено, но всё же каждому должно быть лестно. А я бы многое отдал, чтобы поспать с тобою ночку. Вот какое животное твой муж! И ничто сейчас меня не утешает. Вот доказательство: книжку я мог получить в субботу, а я не пошел в «Мол<одую> гв<ардию>», а пошел после службы купаться. Не было никакого интереса разглядывать свою книжку без тебя. От тебя же не было писем, и я решил, что тебе тоже вся эта музыка неинтересна, - и купался, глядя на Кремль.
Ты от меня далека и невозможна. Сейчас читал свои стихи. Предполагаю издать их<...>
Помнишь ты такой отрывок:
Помню я, в тоске воспоминанья,
Свежесть влажной девственной земли
И небес дремучее молчание,
И всю прелесть милую вдали.
Но чем жизнь страстней благоухала,
Чем нежней на свете красота,
Тем жаднее смерть ее искала
И смыкала певшие уста.2
Меня это тронуло нынче больше, чем когда я писал эти строки.
Вот что самое страшное в человеке - когда его люди не интересуют и не веселят и когда природа его не успокаивает. Т. е. - когда он погружен весь в свою томящуюся душу. Так обстоит у меня. Сегодня - воскресенье - ездил к аэродрому, должны быть мотоциклетные гонки, но не состоялись. Я пешком дошел почти до Серебряного бора. И ничто меня не тронуло, не успокоило и не обрадовало. Природа отстала от меня. Легко понять - почему, но говорить неохота.
Все равно без самоубийства не выйдешь никуда. Смерть, любовь и душа - явления совершенно тождественные. Это ты знаешь и без меня хорошо. Брошу об этом. Но я не знаю, как дождаться тебя, - так долго еще ты там будешь. Я не хочу тебя ни учить, ни просить - не умею, и человека ничему настоящему научить нельзя.
Только не лги мне (об этом ты меня все просишь). Знаешь, ложь как-то выходит, т<ак> ск<азать>, «нелитературно» - ее всегда учуешь, а иногда и просто нечаянно узнаешь. А ты солжешь мне обязательно. Что-то есть в тебе, против чего я всегда протестовал, - ложь, замаскированная лучше правды. Тебя, особенно в последние годы, стали сильно интересовать и мужчины, и многое другое, к чему раньше ты такого явного интереса не выказывала. Но ты так всегда позоришь меня за это, что я начинаю еще пуще верить в свою правоту.
Кончим об этом. Я не сумел просто сделать из жизни то, о чем мечтал в ранние годы. Перенесу то, что вышло из-под моих неумелых рук.
<...>
Опиши мне Крым. У тебя очень хороший стиль в письме из Симферополя, несмотря на то что ты писала его наспех. Вот так и пиши. Какое ощущение оставило море, какие горы, небо, воздух и весь инвентарь тамошней природы. Наверное, очень интересно и необъяснимо. Я отсюда ничего не могу себе вообразить. Что вы едите? Как Тотик встретил море? Как ты проводишь время (я спрашиваю это, чтобы вообразить тебя в Крыму).
И всё остальное. Мне всё будет любопытно. Ты знаешь, я нечаянно открыл принцип беспроводной передачи энергии. Но только принцип. До осуществления - далеко. Будет время - напишу статью в научный журнал. Маша, это захватывающая
задача, - страсть к научной истине не только не умерла во мне, а усилилась за счет художественного созерцания.
Я не гармоничен и уродлив - но так и дойду до гроба без всякой измены себе. Завтра ответ в Совкино о службе. Денег еще не получил. Получу - вышлю, они мне не нужны. Не дадут службы, поищу еще где-нибудь. Не найду - подыскиваю вам комнату и - в провинцию. Чем хуже, тем скорее будет легче.
Пиши мне всё, Машенька. На деле я никогда не был и не буду твоим врагом. А был только на словах.
Будьте живы и здоровы, поправляйтесь, берегите и не обижайте друг друга (Татка, стервец, слушай маму!) и помните своего старика
Андрея Платонова.
Примечания:
1 - "Епифанские шлюзы".
2 - полное содержание процитированного стихотворения:
Древний мир, воспетый птицами,
Населенный ветром и водой,
Озаренный теплыми зарницами,
Ты живешь во мне - как край родной.
Горный крик гремел навстречу утру,
И поток подножье мира мыл.
Не было равнины - яростно и круто
Обнажались лица материнских сил.
Помню я, в тоске воспоминанья,
Свежесть влажной девственной земли
И небес дремучее молчание,
И всю прелесть милую вдали.
Но чем жизнь страстней благоухала,
Чем нежней на свете красота,
Тем жаднее смерть ее искала
И смыкала певшие уста.
<1925-1926>