24 февраля. Собрание с увертюрой
Сразу скажу, что стихов от 24 февраля в моих запасах маловато, в этом малом еще много мрачного и печального.Но всё же отобрал я несколько, которыми хочу поделиться. И предварю собрание сочинений 24 февраля "Увертюрой" из дня вчерашнего.
Неизвестное место, неясная дата,
непонятная личность без точных примет,
тот, которого все позабыли когда-то,
тот, о ком документов и сведений нет.
Тот, кто канул в былое и сгинул во мраке,
кто навеки ушел неизвестно куда,
тот, кто каждый обычно, но все же не всякий,
и который нигде не оставил следа.
Тот, чей облик исчез меж намеков туманных,
тот, кто в нетях пропал и утратил черты,
тот, о ком никаких не имеется данных,
с кем не стоит на вы и неловко на ты.
Тот, на коего даже не выдана квота,
тот, кого как цунами, накрыли века,
и о ком на сегодня известно всего-то
только то, что осталась его ДНК.
Незаложный покойник и выморок лярвин,
в неспокойную ночь наведенный мираж,
чушь, которую некогда выдумал Дарвин,
но, однако же, предок, и вроде бы наш.
Кто сиротствует, право на имя утратив,
то ли выигрыш в кости иль просто в лото,
лишь один из пятнадцатиюродных братьев,
то ли даже и вовсе неведомо кто.
Кем ты все-таки был, неизвестный прапрадед?
С кем ты жил, и кого повидал на веку?
Даже вечность с тобою, похоже, не сладит,
если я о тебе напишу хоть строку.
Нарекли тебя как-нибудь матушка с батей,
вот и жил ты, в безвестную даль уносим,
то ли Влас, то ли Гурий, а то и Кондратий,
то ли некий Потап, то ли некий Максим.
Родословных твоих за века не облазим:
да и надо ли рыться в твоей-то судьбе:
то ли сволочью был, то ли числился князем,
то ли то и другое мешалось в тебе?
Может, имени-отчества вовсе не дали,
чтоб не ведал про мать и забыл об отце?
Мы-то знаем, что все, что бывает вначале,
не всегда интересно тому, что в конце.
Монумент не всегда и не каждым заслужен,
где заслуга, что выпита чаша до дна?
Тот, кто вовсе никто - поколеньям не нужен,
ну, а если хоть кто-то - к чему имена?
Беспощадно звенит о монетку монетка.
Кто бессмертия просит - едва ли умён,
И представить непросто далекого предка
уносимого темной рекою времён.
23 февраля 2016, «Увертюра», Eugen Witkowsky witkowsky
Ночь темна. Лови минуты!
Но стена тюрьмы крепка,
У ворот ее замкнуты
Два железные замка.
Чуть дрожит вдоль коридора
Огонек сторожевой,
И звенит о шпору шпорой,
Жить скучая, часовой.
"Часовой!" - "Что, барин, надо?"-
"Притворись, что ты заснул:
Мимо б я, да за ограду
Тенью быстрою мелькнул!
Край родной повидеть нужно
Да жену поцеловать,
И пойду под шелест дружный
В лес зеленый умирать!.."-
"Рад помочь! Куда ни шло бы!
Божья тварь, чай, тож и я!
Пуля, барин, ничего бы,
Да боюся батожья!
Поседел под шум военный...
А сквозь полк как проведут,
Только ком окровавленный
На тележке увезут!"
Шепот смолк... Все тихо снова...
Где-то бог подаст приют?
То ль схоронят здесь живого?
То ль на каторгу ушлют?
Будет вечно цепь надета,
Да начальство станет бить...
Ни ножа! ни пистолета!..
И конца нет сколько жить!
24 февраля-20 марта 1850,"Арестант", Николай Огарев.
Сраженный пулей роковой,
Я умирал на поле битвы,
И надо мною ангел мой
Творил последние молитвы.
Чуть жизнь во мне еще цвела…
Сквозь полусомкнутые вежды
Я видел белых два крыла
И серебристые одежды.
Но я не сожалел себя,
Я пал за праведное дело,
И лишь, родная, за тебя
Душа томилась и болела.
Я знал, что ты должна страдать,
Что будет жизнь тебе лишь мукой,
И мне хотелось увидать
Тебя пред долгою разлукой.
И осенил архистратиг
Меня крылом и, умирая,
Я увидал в последний миг
Твои черты в посланце рая.
1915 г. 24 февраля. Вторник. Москва. Николай Минаев.
Прошумел по листьям дождь… Отгремел за речкой гром…
Разгорелась ярко алая полоска…
В роще пахнет сыростью и весенним вечером
И стволы березок кажутся - из воска.
И когда нечаянно схватишься за деревце,
Будешь вмиг обрызган россыпью жемчужной,
И по-детски весело и наивно верится,
Что для жизни больше ничего не нужно…
1919 г. 24 февраля. Понедельник. Москва. Николай Минаев.
Тяжела твоя дрема, земля,
словно дух перегарный с похмелья
поздней ночью, где нет ни огня,
ни сухого сверчкового пенья,
ни звезды, одичавшей в ветрах
поселковых, угрюмых, рогожных…
И бродить в промежуточных снах
мне вслепую почти, осторожно.
Ну, а в них - несусветная дурь…
Только изредка в сумерках клейких
просияет хитона лазурь
средь сутулых фигур в телогрейках.
Лишь в снегу, в глубине февраля
вдруг замру я под веткою клена,
не родством с тобой тяжким, земля, -
этой веткой седой осветленный.
24 февраля 2009 года, Сергей Пагын.
Ты не спрашивай, куда их гонит кнут беды.
Рад приветствовать невзгоду голый, как сокол.
Тот, кто смыслит в сиволдаях - враг простой воды:
падок на святую воду нищий богомол.
Закипает сторублевкой гривенный ручей.
Детской лапкою проворной вычищен карман.
Царствует над Серпуховкой кесарь щипачей -
знаменитый Осип Черный и его шалман.
Процветает славный Осип, дел невпроворот:
тут что шкет, что уголовник - а опять же грош.
Кабы дело было в спросе б, так наоборот:
тут харчевня, тут клоповник, тут не пропадешь.
Здесь наседок примечают, так что будь здоров.
Здесь майданщики жируют, и при них бабьё,
Здесь умело обучают юных шниферов.
Осип Черный тренирует юное ворьё.
Подыщи любых сословий хворого мальца,
иль найди среди ярыжек мамок и папань,
ну, а тот, кто потолковей, не сбледнув с лица,
из капустных кочерыжек делает шампань.
А другой поставит кружку, он себе не враг,
у него простой обычай - плакать про семью.
Собирает на косушку, яко благ и наг,
и приперчивает притчей болтовню свою.
Любят люди побирушек, хоть и бьют порой.
Много надо ли для пьянки, вот и не скучай:
набери кошель полушек, разживись махрой.
будут водка, и баранки, и богатый чай.
Для врагов недосягаем дудошник, гусляр,
упиваясь дармовщинкой, в холод босиком,
бродит с драным попугаем русский савояр,
то с морской ученой свинкой, то ли с барсуком.
Должность бабе незамужней - возле общака,
чтоб, коль выпадет монетка - так немедля в крик:
Чем ты старше, тем ненужней, сказка коротка.
Много лучше малолетка, нежели старик.
Так и надо обормоту, севшему в вагон!
Хвост зеленый и послушный тянет паровоз.
Тут берется за работу и берет разгон
славный мастер поездушный, сущий виртуоз.
От судьбы тебе, небога, хоть какой-то прок:
но следи: нужна сноровка, не испорти трюк:
зарабатывает много, кто совсем без ног,
но просить не больно ловко без обеих рук.
Береги, дружок, удачу дела своего,
попадешься ты едва ли, ежели в былом
за профессию щипачью и за мастерство
школа Осипа в подвале выдала диплом!
От корчмы поход недолог до другой корчмы,
не к цыганам и не «Яру» ты гоним судьбой,
и, задергивая полог на пороге тьмы,
скажет вечность савояру: твой сурок - с тобой.
Популярный журналист конца позапрошлого века А.Свирский, изучавший жизнь “дна” изнутри (для чего облачался в тряпье и посещал периодически злачные места), опубликовал в газете “Россия” в 1900 г. ряд статей под названием “Московская голь”. Он описал обнаруженную им в Москве еще в 1892 г. и действовавшую на протяжении многих лет “школу нищих”. Ее содержал под видом постоялого двора некий человек по кличке Осип Черный. Заведение находилось за Серпуховской заставой. В нем в чайной “без крепких напитков” тайно торговали водкой, тут же были “харчевня” и “клоповник” (ночлежный дом). Осип Черный являлся как бы антрепренером громадного нищенского предприятия - укрывая лиц, незаконно проживавших в Москве, он изымал у постояльцев значительную часть выручки и богател с каждый днем.
24 февраля 2016 года, «ОСИП ЧЕРНЫЙ ТРЕХПОЛУШЕЧНАЯ ОПЕРА 1892»,
Евгений Витковский, Eugen Witkowsky witkowsky
Неизвестное место, неясная дата,
непонятная личность без точных примет,
тот, которого все позабыли когда-то,
тот, о ком документов и сведений нет.
Тот, кто канул в былое и сгинул во мраке,
кто навеки ушел неизвестно куда,
тот, кто каждый обычно, но все же не всякий,
и который нигде не оставил следа.
Тот, чей облик исчез меж намеков туманных,
тот, кто в нетях пропал и утратил черты,
тот, о ком никаких не имеется данных,
с кем не стоит на вы и неловко на ты.
Тот, на коего даже не выдана квота,
тот, кого как цунами, накрыли века,
и о ком на сегодня известно всего-то
только то, что осталась его ДНК.
Незаложный покойник и выморок лярвин,
в неспокойную ночь наведенный мираж,
чушь, которую некогда выдумал Дарвин,
но, однако же, предок, и вроде бы наш.
Кто сиротствует, право на имя утратив,
то ли выигрыш в кости иль просто в лото,
лишь один из пятнадцатиюродных братьев,
то ли даже и вовсе неведомо кто.
Кем ты все-таки был, неизвестный прапрадед?
С кем ты жил, и кого повидал на веку?
Даже вечность с тобою, похоже, не сладит,
если я о тебе напишу хоть строку.
Нарекли тебя как-нибудь матушка с батей,
вот и жил ты, в безвестную даль уносим,
то ли Влас, то ли Гурий, а то и Кондратий,
то ли некий Потап, то ли некий Максим.
Родословных твоих за века не облазим:
да и надо ли рыться в твоей-то судьбе:
то ли сволочью был, то ли числился князем,
то ли то и другое мешалось в тебе?
Может, имени-отчества вовсе не дали,
чтоб не ведал про мать и забыл об отце?
Мы-то знаем, что все, что бывает вначале,
не всегда интересно тому, что в конце.
Монумент не всегда и не каждым заслужен,
где заслуга, что выпита чаша до дна?
Тот, кто вовсе никто - поколеньям не нужен,
ну, а если хоть кто-то - к чему имена?
Беспощадно звенит о монетку монетка.
Кто бессмертия просит - едва ли умён,
И представить непросто далекого предка
уносимого темной рекою времён.
23 февраля 2016, «Увертюра», Eugen Witkowsky witkowsky
Ночь темна. Лови минуты!
Но стена тюрьмы крепка,
У ворот ее замкнуты
Два железные замка.
Чуть дрожит вдоль коридора
Огонек сторожевой,
И звенит о шпору шпорой,
Жить скучая, часовой.
"Часовой!" - "Что, барин, надо?"-
"Притворись, что ты заснул:
Мимо б я, да за ограду
Тенью быстрою мелькнул!
Край родной повидеть нужно
Да жену поцеловать,
И пойду под шелест дружный
В лес зеленый умирать!.."-
"Рад помочь! Куда ни шло бы!
Божья тварь, чай, тож и я!
Пуля, барин, ничего бы,
Да боюся батожья!
Поседел под шум военный...
А сквозь полк как проведут,
Только ком окровавленный
На тележке увезут!"
Шепот смолк... Все тихо снова...
Где-то бог подаст приют?
То ль схоронят здесь живого?
То ль на каторгу ушлют?
Будет вечно цепь надета,
Да начальство станет бить...
Ни ножа! ни пистолета!..
И конца нет сколько жить!
24 февраля-20 марта 1850,"Арестант", Николай Огарев.
Сраженный пулей роковой,
Я умирал на поле битвы,
И надо мною ангел мой
Творил последние молитвы.
Чуть жизнь во мне еще цвела…
Сквозь полусомкнутые вежды
Я видел белых два крыла
И серебристые одежды.
Но я не сожалел себя,
Я пал за праведное дело,
И лишь, родная, за тебя
Душа томилась и болела.
Я знал, что ты должна страдать,
Что будет жизнь тебе лишь мукой,
И мне хотелось увидать
Тебя пред долгою разлукой.
И осенил архистратиг
Меня крылом и, умирая,
Я увидал в последний миг
Твои черты в посланце рая.
1915 г. 24 февраля. Вторник. Москва. Николай Минаев.
Прошумел по листьям дождь… Отгремел за речкой гром…
Разгорелась ярко алая полоска…
В роще пахнет сыростью и весенним вечером
И стволы березок кажутся - из воска.
И когда нечаянно схватишься за деревце,
Будешь вмиг обрызган россыпью жемчужной,
И по-детски весело и наивно верится,
Что для жизни больше ничего не нужно…
1919 г. 24 февраля. Понедельник. Москва. Николай Минаев.
Тяжела твоя дрема, земля,
словно дух перегарный с похмелья
поздней ночью, где нет ни огня,
ни сухого сверчкового пенья,
ни звезды, одичавшей в ветрах
поселковых, угрюмых, рогожных…
И бродить в промежуточных снах
мне вслепую почти, осторожно.
Ну, а в них - несусветная дурь…
Только изредка в сумерках клейких
просияет хитона лазурь
средь сутулых фигур в телогрейках.
Лишь в снегу, в глубине февраля
вдруг замру я под веткою клена,
не родством с тобой тяжким, земля, -
этой веткой седой осветленный.
24 февраля 2009 года, Сергей Пагын.
Ты не спрашивай, куда их гонит кнут беды.
Рад приветствовать невзгоду голый, как сокол.
Тот, кто смыслит в сиволдаях - враг простой воды:
падок на святую воду нищий богомол.
Закипает сторублевкой гривенный ручей.
Детской лапкою проворной вычищен карман.
Царствует над Серпуховкой кесарь щипачей -
знаменитый Осип Черный и его шалман.
Процветает славный Осип, дел невпроворот:
тут что шкет, что уголовник - а опять же грош.
Кабы дело было в спросе б, так наоборот:
тут харчевня, тут клоповник, тут не пропадешь.
Здесь наседок примечают, так что будь здоров.
Здесь майданщики жируют, и при них бабьё,
Здесь умело обучают юных шниферов.
Осип Черный тренирует юное ворьё.
Подыщи любых сословий хворого мальца,
иль найди среди ярыжек мамок и папань,
ну, а тот, кто потолковей, не сбледнув с лица,
из капустных кочерыжек делает шампань.
А другой поставит кружку, он себе не враг,
у него простой обычай - плакать про семью.
Собирает на косушку, яко благ и наг,
и приперчивает притчей болтовню свою.
Любят люди побирушек, хоть и бьют порой.
Много надо ли для пьянки, вот и не скучай:
набери кошель полушек, разживись махрой.
будут водка, и баранки, и богатый чай.
Для врагов недосягаем дудошник, гусляр,
упиваясь дармовщинкой, в холод босиком,
бродит с драным попугаем русский савояр,
то с морской ученой свинкой, то ли с барсуком.
Должность бабе незамужней - возле общака,
чтоб, коль выпадет монетка - так немедля в крик:
Чем ты старше, тем ненужней, сказка коротка.
Много лучше малолетка, нежели старик.
Так и надо обормоту, севшему в вагон!
Хвост зеленый и послушный тянет паровоз.
Тут берется за работу и берет разгон
славный мастер поездушный, сущий виртуоз.
От судьбы тебе, небога, хоть какой-то прок:
но следи: нужна сноровка, не испорти трюк:
зарабатывает много, кто совсем без ног,
но просить не больно ловко без обеих рук.
Береги, дружок, удачу дела своего,
попадешься ты едва ли, ежели в былом
за профессию щипачью и за мастерство
школа Осипа в подвале выдала диплом!
От корчмы поход недолог до другой корчмы,
не к цыганам и не «Яру» ты гоним судьбой,
и, задергивая полог на пороге тьмы,
скажет вечность савояру: твой сурок - с тобой.
Популярный журналист конца позапрошлого века А.Свирский, изучавший жизнь “дна” изнутри (для чего облачался в тряпье и посещал периодически злачные места), опубликовал в газете “Россия” в 1900 г. ряд статей под названием “Московская голь”. Он описал обнаруженную им в Москве еще в 1892 г. и действовавшую на протяжении многих лет “школу нищих”. Ее содержал под видом постоялого двора некий человек по кличке Осип Черный. Заведение находилось за Серпуховской заставой. В нем в чайной “без крепких напитков” тайно торговали водкой, тут же были “харчевня” и “клоповник” (ночлежный дом). Осип Черный являлся как бы антрепренером громадного нищенского предприятия - укрывая лиц, незаконно проживавших в Москве, он изымал у постояльцев значительную часть выручки и богател с каждый днем.
24 февраля 2016 года, «ОСИП ЧЕРНЫЙ ТРЕХПОЛУШЕЧНАЯ ОПЕРА 1892»,
Евгений Витковский, Eugen Witkowsky witkowsky