ИЗ ПАПКИ "КОРАЛЛОВОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ"
КОРАЛЛОВОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ
* * *
Вымарывать страницы дневника, выкраивать копейки для сынка, ходить в аля-китайской телогрейке, с провидицей гадать на мужика, курить ночами в форточку, пока влачится поезд по узкоколейке, и засыпать, уткнувшись в синтепон с глубоким вздохом, и мечтать сквозь сон о том, чтобы не встретиться случайно ни с кем из тех, кто был в тебя влюблен, чтоб круг замкнулся, чтобы погребен был облик, Богом данный изначально. Безжалостен и замкнут, как петля, твой адский круг по сути есть Земля, и пройден по диаметру навылет.
Но в форточке горит звезда-аля-поэзия: к исходу февраля она твое бессилье пересилит. Как с равным, разговаривать начнут с тобой века и цезари, твой труд обыденный, твой алчный сон - не боле, чем заговор души твоей, а тут вся жизнь твоя на несколько минут покажется оправданною, что ли.
*
Фотовспышка длится, длится.
Коромысло гнется, гнется.
Это просто наши лица:
Стрелки, ласточкины гнезда,
Креп, нейлон, платформа - десять…
Глянец, черно-белый глянец.
Это просто наши дети:
Рев, кривляние, румянец…
Это выцветшие предки,
И потомки цифровые.
На просушке, как на ветке,
Наши лестничные клетки,
Наши улицы кривые,
Миг материи мирской,
Мы - живые, мы - в полете,
Мы - не мы, в конечном счете,
Даже там, на обороте,
Нет отметки никакой.
ФАНТАЗИЯ
Камила состарилась. Все у Камилы не так.
Не как у людей, у Камилы, а люди в Грэйт Британ
Особенный выводок: каждый эсквайр - вурдалак,
А это имеет уже отношенье к гибридам.
Но против Гольфстрима Камила идет, как лосось.
У подданных течка и прет даунизм из забрала.
Со свадьбой осечка, вторая осечка, небось
Другая давно бы ему байстрюков нарожала.
Не боги горшки обжигают, и мы не у дел.
Такой уж удел у Камилы, такая планида.
Усопший, конечно, подпортить ее не хотел,
И, кстати, другая усопшая тоже - не гнида.
Каникулы Римские кончатся, весь перелет
И дня не займет, были тризны, наступят венчанья.
Любовница ждет, и любая любовница ждет,
Что выбор падет на неё за её-то старанья.
И пусть хоть одна из потерянных нас, из овец,
Насытится легализацией, ибо любовью
По горло сыта. И согласье на то, наконец,
К шестому десятку дано нелегальной свекровью.
Камила состарилась. Все у Камилы не так.
А коль не заладилась жизнь, то возьмутся откуда
Счастливые дни у Камилы, не чающей, как
И жизнь оправдать, и уйти из-под этого спуда.
* * *
Комары за окном запыленным.
Кублановский и Волгин вдали.
А откроешь - запахнет паленым,
Уж-то Гачевы жгут корабли?
Кабинет вроде пыточной в замке,
Наша дача в плюще и хвоще.
… А больнее кусаются самки,
Им труднее живется вообще.
ТИШИНА
1.
Тишина в квартале, как в хосписе Ватикана
В день соборования Иоанна
Павла второго. И чудится: по кварталу
Тень от тени идет, кардинал к кардиналу.
Выходила в город утром, не знала, куда податься.
Вдоль забора длинного, как исповедь итальянца,
Продвигалась, не могла перейти дорогу.
Никого не звала, никого не звала на подмогу.
Бесхребетной тварью искала, куда приткнуться,
Разродиться чтобы подобьем Божьим и улыбнуться.
Уф! Тяжко носить этот голос в сырой утробе,
В тишине христианской, в православной злобе.
Знать, как Отче наш, место в домашней библиотеке,
Где стоит Завет, но не нуждаться в Его опеке.
А всего и надо было зайти в церквушку.
Да Заветы, нечитанными здесь кладут под подушку.
И ответов точных на Руси не надо-ть,
Потому, куда как весело, в небо падать
Темной ночью, тихой и бессловесной
Вроде исповеди святоши.
Вблизи небесной
Иоанн разверзает губы и шепчет, и шепчет что-то.
Холодна ты обитель папская, и в лазарет неохота….
2.
Рим не резиновый. Но паства рвется к Папе
И наполняет площади сосуд,
И слез ее не видно: дело в шляпе,
Теперь его на небо отнесут.
Что Рим далекий нам, и что мы Риму?
Что Папа нам, не помнящим родства?
Мы Пасхой живы, Матерью хранимы;
Те Папою и чудом Рождества.
Что здесь важнее? Вот и подвернулся
Удобный повод Господа спросить.
Он за своим наместником вернулся
С лучами солнца, как и должно быть.
Но семь холмов, в молчании застывших,
Готовились к пришествию Его:
Расположились снайперы на крышах,
На взводе батареи ПВО,
Воздушные разведчики стеною,
На стреме истребители в кустах.
И Небо, медля с мессою отправною,
Все оставляет на своих местах.
Скульптурная композиция «Ромул и Рем»
на станции метро «Римская» в Москве
Вот эти мальчики, их каменные клоны
На гребне древней сломленной колонны
Разглядывают нас со всех сторон,
Того гляди покатятся с колонн.
Кто Рем, кто Ромул здесь? За водопадом
Не стережет ли материнским взглядом
Волчица, не таится ль за углом
Красноголовый дятел. Перелом
В их братстве не наметился покуда.
Они еще не найдены никем.
Они еще не царской крови. С тем
И удалимся.
Мальчики, отсюда
Не смейте отлучаться никуда!
…Но смотрит Ромул на куриный мрамор,
Рассеянно кивает: да, мол, да, мол.
И Фаустул уже идет сюда.
* * *
Тепло и ветрено. Зазимье без забот.
Вот разве за метелями метели.
- Митиль? - ты спросишь.
До конца недели
Закончим книжку: нужно ставить цели.
- Нет, не Митиль, метель, сынок, метет.
Вот к чаю бергамотовому торт.
Распахнуты объятья одеяла.
Ты тот, кого ждала, или не тот,
И кем проснешься завтра? Я мечтала
Об ангеле… Но так метель метет.
Заволокла, дохнула на стекло
Царица ночи, погребла тропинку,
Как пуповинку срезала. Травинку
Согрела снегом. Зло - не вечно зло.
«Метель», - Митиль лепечет Метерлинку.
Ликует царство радости, в лесу
Повержен дуб, и тополь рвется в город.
Теперь я знаю: как бикфордов провод
Век короток, а счастье только повод
Не умирать, и я тебя спасу.
* * *
Руки пощипывает, ладони, потом начинает жечь.
Это вскипает в каждом нейтроне, в каждом Нероне - речь,
Невыхоженный ребенок ласки, неспрошенная по долгам
Любовь той выдержки и закваски, которой и пары грамм
Довольно, как пули того же веса, чтобы сглотнуть слюну
И после уже без интереса выращивать седину.
Я бы тебе родила такую. Выбери срок родин.
Только спокойствием я рискую, ты - белизной седин,
Водоворотом дыры постельной, штилем и тишиной.
В струпьях и саже, в пыли смертельной, поговори со мной.
Будут ответы остры и метки, это, как мир, старо.
Разве не я до последней клетки чадо твое, ребро.
И не услышит никто из тех, кто слухом владеет здесь,
Шепот субъекта и стон объекта: Отче наш, дай нам днесь….
* * *
Спустилась ночь. Взошла моя звезда.
Блестит на трассе в свете фар ледница.
Из-под куста глядит на свет лисица,
Излишне любопытная. Кренится
Тень от столба подобием креста.
Черт знает где банальная Москва.
Здесь на семь верст не сыщется живого,
За исключеньем Духа мирового
Над впадиной за полем и второго
Стоящего на взгорке существа.
Вот кто мы есть в отдельности - столбцы! -
Когда б не кучковались в городищах.
Прочти меня звезда моя!
У нищих
Селений тусклый гаснет свет в жилищах.
Я с тьмой сольюсь, как с пашнею жнецы.
И ты не разберешь моих следов,
Ни буквочка, ни звук не просочится.
Я зверь твой на обочине, лисица,
Я теплое дыхание стогов,
Забытых в суете, как говорится...
ВОТКИНСК
За тридевять земель, точнее в середине
Земель Твоих, Господь, в середке, в сердцевине,
На берегу, где гладь, и кругом вдоль залива
Купеческие сны витают горделиво,
Купеческих сынков промаслены проборы,
И заводских ворот не смазаны затворы,
Под сердцем у Тебя, я говорю, под сердцем
Был первый взят аккорд болезненным младенцем.
В предгорьях, где для нас выращиваешь душу,
Спасибо, Боже мой, что сохранил Петрушу.
Что бесконечна жизнь, как берег этот синий,
Как музыка его над матушкой-Россией.
ВЫСОКОСНЫЙ ГОД
Процедура, известная в этом году високосном, повторяется сызнова. Взмок похоронный агент. Но по данным статистики время окажется сносным, по сравненью с грядущим, - не первый уже инцидент. Потому мы и дохнем, как мухи...
Ноябрь. Ностальгия прогрессирует в сырость. Идет перемена времен. Времена наступают другие, но мы не другие. О, за что ты отдал меня Господи в этот полон!
Я ручною гранатой работаю в этой растяжке на невидимых нитях, транзитник трагических вех: слева мать молодая, гнездом уложила кудряшки, справа нет никого - только нить убегает наверх.
11.11.04
ПРИМЕТКИ
1.
На краю постели моей
Посиди со мной Господи
Опустели долины твои
Низины бассейны рек
Склоны гор луга занесенные
Белым цветным покрывалом
Я шла издалека к Тебе
И ни с одним перевалом
Не было столько мороки
Как с этим последним
Вот мой очаг
Вот мое смертное ложе
Не то на котором умру
Но то на котором незримо я умираю
Там подо мной
Великие страны
Великие дети твои
Сядь и тихонько
Спой колыбельную им
Только голос тебе и послушен
Только голос и чудотворствует
В этой холодной пустыне
Сядь как придумал художник один
На камень постели моей
Так и усну
То ли картина припомнилась то ли
Профиль и руки усталые ежевечерне
Вижу во мгле
И смиренно лежу засыпая
В сладкой истоме
2.
А у нас в окно залетают птицы
Стаи птиц
И не знаю на что подумать
За кого молиться
Хотела перекреститься
Подумала - богохульство язычество
Одернула руку
Затаилась жду
3.
Было надо видимо богу
Чтобы вспомнила вдруг
В Измайловском парке дорогу
Тихое снежное утро
И монотонный скрип карусели
Под смешной негритянский мотивчик
Тебя сбежавшего из постели
Больничной сына глупенького папа папа
Медленно движется мирное это время
Черный тулуп расчищает лениво эстраду
Дог длинноногий скачет прыгает всеми
Лапами в прошлое что осталось у нас за спиною
4.
Гудит холодильник ночной
Передергивается от холода
Светит в впотьмах сотовый телефон
Подзаряжается
Облако в виде молота
Наползает на месяц как страшный сон
И я теряю память
От не проходящей усталости
5.
Сумерки жизни
Пахнут ванилью, перцем, корицей.
Бахыт Кенжеев
Вспоминаю мимику на твоем лице
Как елозит щетина морщинится переносица
Как сигарета теплится во хмельной руце
Как она пеплится на губу просится
Руку вяло перекидываешь ладонью кверху ладонью вниз
Загораживаешь лицо как в хороводе Кавказа
Молодежь напоена и упала ниц
И ничего не каплет из голубого глаза
6.
Я ждала тебя целую жизнь
И видимо не дождалась
Новая жизнь начнется с приходом твоим
И наверное будет короткой
Идут холода
Стаи птиц залетают в окно
Это плохая примета
А накануне
Кто-то подкинул большие часы
На дорогу мою
Подобрала
Тикают громко в прихожей
Птицы облюбовали
Стучат по ночам
Пробивают дупло во времени
Вот повеселимся с отцом
Молодым и зубастым
Под шелест парада ноябрьского
В восемьдесят четвертом
7.
До свидания до свидания
Как горох по стене мироздания
Нарисуй мне на этой стене
Свой пейзажик с луною в окне
Закиваю тебе Закимарю
Нарисуешь Елену и Марью
Накропаешь в Черкизове дом
Все пойдет своим чередом
Ну вернись с полдороги художник
Что там делать художникам в дождик
Ну возьми эту чертову кисть
Ты успеешь еще вознестись
Но отмыта до дна мастерская
Непосильная тяжесть мирская
Тело сброшено
Легкий вираж
Подсыхает последний пейзаж
На смерть Рея Чарльза
Вздернут на Рее коричневый галстук.
Картер как кратер. Кнут или Гамсун.
Мама меня приобщает к Мерлин,
Кроет Победу и хочет в Берлин.
Драйзер прорвался в хрущевские гетто.
Жизнь мне ломает его Дженни Герхардт,
«Дама с собачкой», Вивьен - Гамильтон,
легкая музыка радиоволн.
Не разбирая, где джазы, где блюзы,
Мы надеваем убойные блузы,
В ВУЗы идем и комсоргам даем
И комсомольские песни поем.
Черная музыка нас достигает.
Дрожью по коже уже пробегает
В час зарубежной эстрады ночной;
Маме видней - у нее выходной.
Мы не отравлены этой отравой,
Сыты Тухмановым и Окуджавой,
Мы прожигаем с зари до зари
Молодость, молодость, черт нас дери!
Где-то за дверью, в другом измеренье,
Зрелые люди в усталом боренье
В черной России, в молчальной квартире
Черную музыку ловят в эфире.
Черная музыка, хрип из гортани,
Душещекотка в Тверской глухомани,
Низкий, высоцкий, поди, с матерком...
Рей моросит над материком.
Но, проглотив свою молодость залпом,
С сиплой прожженною глоткой назавтра,
Взвоем и мы о прошедших веках:
Холидей! Холидей! Били-то как!
Как мы любили! Как жили мы бедно!
Тихая музыка жизни безвредна
И бесполезна, но в памятный час
Чарльз отпоет нас, ребятушки, Чарльз.
Счастливо кончим, и с хрипом предсмертным
Душу увидим в полете инертном -
Слева направо по клавишам вплоть
До высоты, где подхватит Господь.
Стихотворение из рассказа «Алька»
На Твоих руках засыпать спокойней.
Тяжелеет тело. Мельчают виды.
Проведи его колеей окольной
Прямо к лону матери Ираиды.
По-простому, Раи. Такая тонкость.
Белошвейки, кстати, по доле женской,
И уж если ряд продолжать достойно,
Уроженке площади Преображенской.
Раз прибрал к рукам, упокой дитятю,
чтобы хрипы стихли, и ему казалось,
что уткнулся он Ираиде в платье,
а не в пол каморки. Такая малость!
Это все, о чем бы тебя молила
За мгновенье до и мгновенье после,
А не в смысле места, где их могила
В Богородском, к слову сказать, погосте.
Ты сейчас его убаюкай с миром,
Передай родне из числа бестелых,
Пусть он спит по райским своим квартирам
На десницах матери огрубелых,
Доходной ребенок ее, махина.
Пусть он спит всегда на ладонях рая.
- Всё во сне проходит, - на ухо сына
Пусть она твердит без конца и края.
***
Согрешивший в помыслах - бейся лбом,
Согрешивший словом - готовься к аду.
Переставший божьим ходить рабом
Протестуй себе. Все идет, как надо.
У парада школьного еще та
Постановка хитрая бесовская.
По краям котла наросла тщета,
Накипела ненависть нелюдская.
А в котле самом, ошалев от яств,
Сатана добычу разделывает.
А кому теперь, да и кто воздаст,
Ни один спецназ не разведает.
Потому что агнцы попали в ад.
Колокольчики над роднёй звенят.
Филиппок ты мой, осетинский брат,
Понапутал что-то Аллах-акбар.
А у нас на море сезон гульбы,
И курортов вдоволь и задарма
Тем, кто смог спастись от стрельбы-судьбы,
Но вполне вероятно сошел с ума.
Стал и вправду черным Кавказ седой,
Смотрит черный даже из Космоса.
Филиппок ты мой, голышок ты мой,
Прости Господа, прости Господа!
ПОЛЕТ
* * *
Что ты содеял смерти,
Что ходит она теперь за тобой по пятам?
Перегибаясь через
Или заходя сбоку,
Заглядывает в глаза,
Заискивает,
Может, ищет случая побольнее ужалить,
Может, жалеет,
Соизмеряет себя с твоей жизнью -
Когда, мол, час равновесия?
Бум, Бум!
Ты и сам был смертью -
Присутствовал на расстрелах -
Выезжал на убийства -
Читал протоколы вскрытия
И эксгумации.
Так и ходишь кругами -
То ли вокруг смерти, -
То ли вокруг жизни.
Как же случилось, что
Хотя бы одно семя в тебе
Оказалось живым?
Кто даровал тебе сына
В эти-то годы?
Смерть наблюдала за вами,
Как акушерка,
И наготове стояла,
Чтоб подхватить одного
и нестись по лиловой пустыне.
Знак ли Всевышний тебе посылал, что дано искупленье?
Он ведь и сам при казнях и пытках
Состоит наблюдателем
От небесной конторы;
Стоит в сторонке, следит за законностью,
Чтоб не случилось подмены
Или вроде того.
Поутру сбор на углу авеню де ля морто,
Стакан алкоголя в утреннем заведенье для палачей,
Длинные коридоры с нехваткой света
И собственный взгляд, который нельзя отвести -
Попросту некуда.
Вот посмотри, Косматый,
Ты создал меня на пятый
Или шестой день.
Это твой Сын распятый.
Сделай ему тень.
Маленькое смешное
Облачко в вышине.
В этом столетье зноя
Сколько не надо мне.
Вон на твоем ребенке
Стражники струны рвут.
Ты тут постой в сторонке,
Жди, когда позовут.
1.
Дыши дуновеньем ветра в мое лицо
Я руки свои сплету вкруг тебя в кольцо
Ах только б успеть с молитвой своей успеть
Когда по пятам идет за тобою смерть
Кто в это утро молился еще со мной
О том, чтоб она опять прошла стороной
Замешкалась напоролась на волнорез
Раздумала опоздала сменила рейс
Входи осторожно в воду не спи ничком
А если в гортани ком под воротничком
Глуши его стоном проталкивай стопарем
Давай мы с тобой любимый мой не умрем
А если умрем то лучше уж в облаках
Чтоб ангелы отнесли нас в рай на руках
Целехоньких не судимых судом ничьим
А просто летевших рейсом одним ночным
2.
Лишь вещи в полет упакованы
А бабы уже гомонят
Слетаются старые вороны
На сотовый ночью звонят
В туманное лунное варево
Всплывают подлодки со дна
И челядь не спит государева
Осталась неделя одна
Мы все проходили на цыпочках
По августу и не дыша
Но вотчина смертью напичкана
Как печень того алкаша
И так почернела циррозная
Что горек ее чернозем
И Грозный стал призраком Грозного
Ивана глядевшего псом
Но даже когда закорючиной
Летят самолеты на гать
Тебе суицидник обученный
Россию умом не понять
Мы сами в себе не уместимся
И плачем и пьем впрозапас
Гром на небе! Крестимся, крестимся.
Весь август молебен у нас.
КРЫМСКАЯ ТЕТРАДЬ
В Москве даже асфальт зыбуч,
Даже вода - горит.
На море даже подобье туч
Бучей морской грозит.
Море выбрасывает изнутри -
Что не оно само.
Вот мы и выползли, а умри,
Нас,
словно ярмо,
Море потащит в стойло свое.
Плачут старухи, носят старье,
И понимают:
Их поджимают.
Новые люди их выживают.
Близость смерти, как близость волн,
Ставит все на места.
Ибо далеко уходит мол
В виде креста.
Керкинитида
Керкинитида - полис маленький,
Друг друга знает стар и млад.
Горшки на каменной завалинке
Двухсотлитровые стоят.
Растут левкои и подсолнухи.
Античный постоялый двор.
И ни кораблика в подзорную
Трубу не выследил дозор.
Купцов и первооткрывателей
Давно не видывал народ.
А что и здесь рожают матери
Еще не в курсе Геродот,
Еще у автора истории
Не обозначен местный пляж.
…Но крыши первых санаториев
уже испортили пейзаж.
* * *
Мотаться на’ угол и зазывать жильцов на царствованье. В белом человеке сквозит пренебрежение жрецов жнецами…
Заискрил, в конце концов, динамик у прибрежной дискотеки. Цари утихомирились. В окне хозяйка перепрятывает гривны. За сумасшедшим домом в стороне нехожены проулочки, зане здесь, на чужбине, все интуитивны. Вот так и выживаем мы, Господь. На каждой третьей розовая майка. Полно калек. И как не колобродь, потянет в гетто, но «туда не ходь», - промежду делом повторит хозяйка. Ее глаза на море не глядят, она лет пять о нем не вспоминала. А за зиму всю выручку съедят нахлебники, и вдоль прибрежных хат опять пойдет по миру зазывала.
* * *
Звезды всегда падают вверх.
Ибо звезды это спутники.
Если звезда - комета,
Тебе повезло.
Ребенок бросает вверх песок.
И как назло
Вырывается брань
Плеваться некрасиво…
И рукой не маши…
Маму зовут не маши-
на, а Маша.
А у твоей души
На губах не обсохла каша.
И мотылек, влетевший в окно
Ночью
Лишь подтвержденье догадки.
Если бы души переселялись,
Перебегали из тела в тело рысью,
Перелетали высью,
То влетела бы птица Феникс.
А девочка, разглядывавшая тебя на пляже,
Разглядывала бы тебя не с точки зрения анатомии,
А с точки зрения орнитологии.
Евпатория
Этот город заколдован.
Упадешь - считай прикован,
А пойдешь в чужой квартал -
Сердце вылетит в астрал.
Не вернешься ни к мечети,
Ни к пескам, где сушат сети,
И качается баркас.
Побожись, что в этот час
Ты не ходишь по отвесным
Стенам и по проводам
Оголенным, и по тесным
Страшным рыночным рядам.
Ни богам, ни бабам местным
Своего я ни отдам.
Слушайся экскурсовода,
В этой местности свобода -
Желтым косточкам в яру.
В лавке тетка угощает
И собой дитя стращает:
- У! К татарам заберу!
* * *
>Выпало в лихие времена
Мне родиться, но роптать не смею,
Что не тот народ, не та страна
И не то, мол, вытворяют с нею...
Максим Амелин
Ты говоришь, Каин и Авель, Ромул и Рем.
А я довольна всем, я довольна всем.
И, как в советской шутке одной, шепчу
Стенам, другой, мол, родины не хочу.
Милая, саблезубая сторона!
Мы засидимся, трезвые, дотемна,
И за горелым харчем и болтовней
Сообразим, что делать со стороной
Этой, где белый свет и в ушах трезвон,
Где окружают братья со всех сторон.
А ты твердишь: избита тема сия.
Скопом отстрелены праведные братья.
Но у неправедных, подозреваю я,
Новые нарождаются сыновья.
Эти младенцы сизые - мы и есть.
Хочешь узнать размеры коварства - взвесь.
Хочешь узнать размеры величья - жди.
Время покажет, что у тебя в груди,
Как обтачает Плотник Один твой крест,
Как породнит с ландшафтом пустынных мест
Твой силуэт, лицо твое, даже взгляд.
Вот они: личный ад и наличный брат,
Кровный, молочный, сводный ли по Отцу.
Да и ладшафт, выходит, тебе к лицу.
В смысле, земля сыра и небесный свод.
Так что и нос не казывай из ворот,
А и при свете дня сторонись братвы,
Время такое - балуют вкруг Москвы.
Времечко распрекрасное, согласись:
Некуда деться, кроме как вниз иль ввысь.
Вот и твержу тебе: каждому свой маршрут.
Пусть нам другого ада с небес не шлют,
Ибо довольны всем, как довольны, как!
... Сын у меня - один. И да будет так.
* * *
А. Кабанову
Не уходи вот так, не попрощавшись,
С тяжелой сумкой, давящей крыла.
Смотри, стоит любовь, к стене прижавшись.
Веди ее ко мне. Ее взяла.
Сегодня в летнем парке дождь и Дольский.
Смотри, еще крыло твое дрожит
От нежности, не вырвавшейся в свойской
Беседе.
Никуда не убежит
Твой Витебский, невольничий, галерный
Базар-вокзал. Ты горек со спины.
Твои крыла, как торбой безразмерной,
Судьбой поэта обременены.
Не уходи. Ты это слышишь, что ли?
Я так боюсь невыносимых лет,
Той тяжести небес, той светлой доли,
Которые легли на твой хребет.
* * *
Поднимайся на гору по длинной дороге асфальтной,
Вдоль болотистых мест, занесенных черникой и мхом.
Там, на этой горе, перед небом, в беседе приватной
Ставит жирную точку всяк сущий, живущий стихом
И стихом умирающий. Эка еще небылица,
Эка невидаль - слух разночинца всю жизнь услаждать!
Вот тебе палисадник литфонда, чужая больница
И погост, как у всех!
Но на гору пытаясь взбежать
Мы же вспомним с тобой, что изведали нечто такое,
От чего пробирает и мытаря смертная дрожь.
От чего пред Крестами, застыв над Невою-рекою,
Ты рыдаешь по сфинксам.
И в вечность тебе невтерпеж.
* * *
Натерло? Хромаем? И время в расчет не берем?
А время, а время такой одноместный паром.
Паром под парами, паром покидает причал.
А мы опоздал, мы таланты свои расточал.
Мы шьем и латаем, мы песни и пляски поем.
Домой возвращаемся, ибо у каждого - дом.
Супруги, дитя, постижение всех и всего.
А время уходит. Размерена поступь его.
Поди посмотри, ибо это положено нам,
Поэтам, глазеть, как паромы идут по волнам.
Размеренной поступью, сам же ни шагу к волне:
Поэту положено чуточку быть в стороне.
И в Черную речку Неву во хмельном кураже
Ногою - ни-ни! Проходили по волнам уже.
Комарово.
Как долго умирает день. Дождливо.
Извне сбивает с такта товарняк
Работу сердца, сжавшейся в кулак
Сердечной мышце больно. Риск надрыва
Преследует от самого залива.
Мы все болеем: кто-то изнутри,
А кто-то болью мучеников многих.
Ты помнишь небо сосен тонконогих?
Над Финским дождь? Смотри мне, не умри
Моею смертью - смертью одиноких.
Преследует товарного состава
Тяжелая, беременная сталь.
Всё сотрясает землю. Виртуаль
ный Бог идет, чтоб здесь, сменив октаву,
Устроить суд, не скорый на расправу,
Такой, как в Комарово, в глубине
Подтопленного паводком, рябого
Погоста ведомственного.
Любого
Есть повод пожалеть и нам, зане
Оборотиться прахом даже Слово,
Не говоря уже о трепотне
Паломников, бредущих в Комарово.
* *
Все по уму в этом мире, мой ангел,
Так и скажи Ему.
Грех возводить напраслину
На тюрьму и суму.
На маковую росинку,
На отчизну в горьком дыму.
Пусть Он не плачет, ангел мой,
В мире все по уму.
Он не ошибся, ангел мой,
Так Ему и скажи.
Это от ветра падают
Сотые этажи.
Это дурному случаю
Послана жизнь в замес.
Никто Его не осудит
С каких-то еще Небес.
Бес его знает, ангел мой,
Что же Он плачет так!
Правильно спроектирован
Солнечный наш Спитак.
Стройматериалом порченым
Обусловлен итог...
Он неподсуден, ангел мой:
Срок исковой истек.
* * *
Едкость лука осела, наверное, на ресницах.
Вот слезится окно, и чернеет его роговица
С реактивным хрусталиком боли. В твоих рукавицах
Мерзнут пальцы, отроковица.
Мама варит дома борщок, да опять получается зелье.
Вот откуда в свой срок наступает твое невезенье.
Невезенье вообще. А за ним проступает зевота,
Потому что бороться за жизнь никому неохота.
Жуй-ка ты витамины, питомица овощебазы.
Если сверху смотреть, одинаково все мы щербаты,
Одинаковоглазы и одинаково склизки.
Все одною напоены городскою системой очистки
Наших душ.
Ну-ка спрячься иди в гардеробе,
Как во гробе или в утробе, прислушайся к дроби
Барабанных твоих перепонок, дыши на костяшки,
Отогрей свою душу, а дальше читай по бумажке:
Пахнет домом, и мамой, и кухонной этой готовкой,
Со сноровкой снаряда мелькнет твоя жизнь с остановкой
На рождение сына и смерть твою в дни листопада.
...Мама манит к столу, потому что, мол, кушать-то надо...
* * *
«... единственный способ предсказать будущее с какой
бы то ни было точностью - это когда на него смотришь
сквозь довольно мрачные очки».
И.Бродский
Тятенька, маменька, вот ваши сети.
Мертвые дальше плывут.
Ни на кого не похожие дети
В семьях вчерашних растут.
Из всевозможных предложенных родин
Выбрали б детский приют.
И за копейку во тьме подворотен
Резали б каждого тут.
Окна выходят на узкоколейку.
Кушай и в лес не смотри.
Маменька, тятенька, дайте копейку,
Так, поиграть до зари.
Так, поиграть на земле голопятым
В тысячелетье своем.
В третьем, в глухом и немом, в тридевятом.
Все мы туда уплывем.
В век инквизиторов, смертников, судей,
Частников и солдатни.
Дети играют в войну из орудий,
Созданных в прежние дни.
Дети хотят юридических знаний.
Дети на судей идут.
Тятенька, маменька, жди наказаний.
Суд приближается, суд.
* * *
Полон не ответов, но вопросов,
Торопясь к последней литургии,
Бегает по кладбищу Иосиф,
Ищет место свято для Марии.
Ищет место пусто для ночлега.
Просит разрешенья у начальства.
А начальство пучит от нахальства:
Пусть себе возносится на небо.
А ее в соборе отпевают,
А куда везти, еще не знают.
Потеснитесь кости на погосте.
За стопарь удавятся лопаты.
Ты куда теперь, Мария? - В гости.
Господа пути витиеваты.
Спи, Мария, местная бродяга.
Все на свете выдержит бумага.
* * *
Ты мне не все сказал,
Когда я уходила.
И мысленно еще
Свой собирала скарб.
О боли там, где я
Под утро растопила
Сердечный твой нарыв.
И в боли этой сила,
Такая, что запьет
Бессильный эскулап.
Ты мне не все сказал
О том, что предначертан
Нам параллельный путь
По разным берегам.
О том, что ты не Бог.
О том, что не бессмертен.
И нет мостов, где я
Прильну к твоим ногам.
Ты мне не все сказал
О том, как пробирался
На этот свет с того
В осевших поездах,
В осипших городах
Как ты обосновался,
Как бесновался ты,
Разбитый в пух и прах.
Ты мне не все сказал
О том, что немотою
Повержен на пути -
Заразные дела.
О том, что я тебе
Могла бы стать сестрою
Минуту до того,
Как вещи собрала.
ОКА ЛУГОВАЯ
Проспект, заканчивающийся распадом,
Впадающий водопадом в Оку Луговую,
Я изучала по магазинам и складам
Оптовой торговли - напропалую
Всем, чем попало. Направо средневековый замок
В смысле, средины века
прошлого, источает запах
Мертвого имярека.
Налево пойдешь - к вокзалу
Ходит все, что может передвигаться.
Впрочем, то, что сюда попало,
Не подлежит возврату, квитаться
Не с кем. А повернешь обратно,
Думая, что попадешь к началу проспекта,
Снова придешь к Оке, что вдвойне приятно,
Вроде зарядки для мускул и интеллекта.
И не найти объекта, чуждого взору,
Вредного для ранимых и слабонервных,
Разве что антикварный ларек, в который
Столько икон снесли, что голяк в тавернах,
Где по углам экраны, и бьют неверных.
ВОЙНА
А у нас - война.
Я отдала пацана
Маме.
Теперь они - под врагами.
А сама машу рукавами
Длинными и пустыми
И кричу холостыми
В мартовскую тишину.
А враг говорит, жизнь мою отнимая,
Что же ты развязала войну
Безрукая и немая?!
* * *
Инне Кабыш
Классная дама,
Ева Адамовна,
Личико с кулачок.
Я готова по всем предметам.
Но пока не спросят об этом -
Я об этом молчок.
Как молитву в одном куплете,
Повторяешь ты «дети, дети»
Выпьешь, и снова «де…»
Ну, поставь мне свое «отлично».
Я старалась, жила прилично,
Словно шла по воде.
Я ведь тоже ребенок чей-то,
Добрым словом меня согрей ты,
Взрослую до того,
Что охота реветь хореем.
В смысле хором, что мы умеем,
Лучше всего.
Сто детей у тебя ранимых,
От не наших, от нелюбимых,
Писанных между строк.
Ты все молишься - сотня! сотня!
А сама-то спала сегодня?
Или тоже - сестра Господня -
Зубрила урок.
На цитаты его растащат.
«…всякий страждущий да обрящет» -
истово - Боже мой! -
выводила, судьбу губила,
На уроке потом твердила
Детям, себе самой.
* * *
Д. Быкову
Весенняя линька с работы: как будто трагический кто-то веселую песню поет.
На дудочке, на барабане. Врекевручейкевокеане - мы тонем: отсутствует брод.
А там, в глубине мирозданья, пузырики - наши дыханья, моллюски - название нам.
Без нас на поверхности нету вопросов, любви без ответа, вопросов, посланий врагам,
Метаний, мечтаний, вопросов, ни мало-, ни великороссов, ни тех, кто вопросы строчит,
Как белые строчки на ткани. Мы все - в мировом океане. Он нами о рифы стучит.
Такая весна - заливное. Затопленное, внеземное, неясное счастье, ты где?
Ты где? Ты куда утонуло, какая морская акула, с тобой заигралась в воде?
Я тоже вода, возвращайся. Не дай растерзать себя, счастье, по вешнему ветру пустить.
Ты видишь подобие точек на волнах? Здесь мой островочек, владенья, тудыть-растудыть.
Работа, детишки, гулянки, три церкви в районе Таганки, погосты, мужья, немужья,
Папирусы, вирусы, вирши, и я, в окруженье своих же простых атрибутов жилья.
Раззявила рот и застыла. Я снова тебя упустила. Блеснул в отдаленье хребет.
Ты, судя по всплескам, большое, еще не открытое мною, и вроде не страшное, нет!
* * *
«Ад - это слово, которое символизирует… вечную смерть, Смерть, которая все время происходит».
М. Мамардашвили
Видишь, я выжила: даже смеюсь подчас.
Даже молюсь на эру «за нашей» - третью.
Жизнь начиналась сызнова несколько раз
И никогда не заканчивалась со смертью.
Смерть преломляла память. И в тот излом,
Словно древесный гриб, заселивший древо,
Снова - аул к аулу - лепился сонм
Сирот библейских, которых рожала Ева.
Вот и твержу тебе, что не упомню зла.
Тихо спускаясь по опаленным склонам,
Я сберегла молитвы, им нет числа,
На языке мне искони незнакомом.
Да и о ком молиться не вспомню впредь.
Просто спускаюсь - тонет тоннель в улитке.
Бег через твердь - это я постигаю смерть.
Ты ее знаешь так, что берут завидки.
Знаки ее, повадки ее, язык,
Звуки ее, ее времена и сроки.
… Вздрогнет посуда на столике - рельсов стык;
Скрипнет закрытой двери петля навскрик,
Новое древо впитает земные соки.
Поздний младенец Господу отойдет.
Не дозовешься через толпу у храма.
Кто тебя ждет, Мария, кто тебя ждет?
Ждал хоть один тебя со времен Адама?
30.03.04
* * *
«Ибо у Бога не останется бессильным никакое Слово»
Евангелие от Иоанна
Когда иссякнет список кораблей,
Начнутся круги ада.
Колизей,
Опустошенный варваром, зияет
Под новым небом. Этот мир - музей,
И всяк в него по слову добавляет.
Скажи мне слово и прибавь мне сил.
Уже предъявлен миру Божий сын.
Но где-то в недрах новых генераций
Еще Овидий пользует румын,
Всего лет восемь, как почил Гораций,
Катулл ушел. Здесь все предрешено.
Дряхлеющая Лесбия в окно
Следит за катафалком рифмоплета.
И там, где будет Русь, уже темно,
И птицы не летают на болота.
Иисус, мой мальчик, ты ли отражен
В моем дитяте? Новый мир рожден
В сиянии беззвездного пространства!
И только мы - носители времен.
И не идут мессии в наши царства.
Лишь мрачно дремлет древний алфавит.
Потрескивают крепкие на вид
Стволы на кратковременных могилах.
И ведает разросшийся Аид
Работой серафимов шестикрылых.
ПРОВИНЦИЯ
Провинция - иное измеренье.
Переходи в него по пустоте
Полей и рощ. Да будет озаренье
Твоей душе, привыкшей к мерзлоте,
А после - адаптируется зренье
В потусторонней - здешней - темноте.
Зачавшая поэта от поэта
В самой себе, там женщина живет.
Там две реки подобием валета
С игральной карты, там круговорот
Забот земных, обшарпанная эта
Глубинка - глубь земная, переход
К молчанию, оратор плодовитый.
Смотри через оконное стекло:
Вот океан пустынный ледовитый,
Его ночным туманом занесло,
Три дома, в полутьме фонарь разбитый,
И женщина идет через село.
И женщина, живущая в забвенье,
Растоптанная некогда тобой.
Но - помнишь? - здесь иное измеренье.
Пойдешь налево - мертвенный прибой,
Пойдешь направо - сколько хватит зренья
Вода, как жизнь чужая под стопой.