Ужас, ужас!
- Есть в нашем полку Перфильев, в третьем эскадроне, имя его вот не помню, чудное такое, какие редко и встречаются.
- Пимон. Рыжие усы, ростом чуть меня повыше.
- Верно, Пимоном зовут его. Ну раз такое дело, то уж откроемся. Угадал, дядя Савелий, к своим пробираемся. А уж в передряге-то побывали в такой, што и вспомнить страшно,- и тут Егор рассказал о том, что произошло в пади Тарской, как из полутора тысяч расстрелянных белыми карателями только вот им троим удалось уйти от смерти!
Кончил Егор, и зловещая тишина воцарилась у костра, только вскипевшая вода бурлила в котле да потрескивали, разгораясь, дрова, ярким пламенем освещая сидящих вокруг, притихших людей. Потрясенный страшным рассказом, старик словно окаменел, полными ужаса глазами смотрел на Егора. Молчали и недавние смертники. Егор, сгорбившись, обхватив руками колени, смотрел мимо костра, и чудилось ему, что тени погибших витают над ним. А в глазах - Тарская, вагон, откуда вместе с другими кинулся он навстречу смерти, штыки карателей, залпы, тела убитых, стоны, кровь. Раздобреев с окровавленной доской в руках! Дрова потрескивают в костре, а Егору слышится - хряст, хряст от ударов доской Раздоб-реева...
- Ох, Кеша, дорогой наш Кеша,-со стоном выдохнул Егор, распрямившись, упираясь руками в землю.- Кабы не ты, дорогой наш друг, не сидеть бы нам у костра этого.
- Не сидеть бы,- эхом отозвался Номоконов.
- Вот человек был,- прошептал Федоров,- царство ему небесное!
- Ужас, ужас! - очнулся от оцепенения старик.- Шибко, знать, молят за вас богу родные, шибко! Из какого аду вырвались, боя^е ты мой милостивый! Слушаю, и волосья дыбом встают,- ужас! И как только земля-то носит злодеев этих, казните л ей!
- Но ничего,- помотал головой Егор, словно отгоняя от себя страшные видения,- отольются им слезы сиротские и кровь погибших товарищей наших. Рассказывать будем народу нашему, штобы еще больше восставали против палачей проклятых, мстили палачам нещадно!
После все молча принялись за еду. Хозяин так же, как и вечером, ковригу хлеба разделил начетверо, роздал гостям и сыну поровну, себе от четвертинки, которая досталась сыну, отрезал тоненький ломтик.
- Себя-то обделил, дядя Савелий! - сказал ему Егор.