Няньки
На нашей маленькой Поповке, где домов было чуть больше десятка, в пяти семьях было по четверо детей, в четырёх - по трое. Старшие, как правило, помогали растить младших, но до тех пор, пока старшие не достигали сколько-нибудь сознательного возраста, семье иногда требовалась нянька.
В те годы не было длинного послеродового отпуска, и наша мама пошла на работу - тем более что она была учительницей и надо было начинать работать с сентября - когда мне исполнилось три месяца. Доверить младенца моим старшим сёстрам (шестилетней и четырёхлетней) она, естественно, боялась, наняли няньку.
Эту няньку я не помню, знаю её лишь по рассказам родителей и сестёр и по единственной семейной фотографии тех лет, она там запечатлена вместе со всеми нами. Дуся - так звали няньку - была дородной молодой женщиной с толстой тёмной косой, лицом она сильно напоминала Нонну Мордюкову в фильме «Молодая гвардия».
Сколько ей платили - не знаю, подозреваю, что не много, поскольку много платить было не с чего, да и не принято было в те годы баловать наёмных работников высокой оплатой. Кажется, Дуся была не приходящей няней, а жила у нас в доме.
Дуся только приглядывала за детьми, остальную работу по хозяйству делала сама мама, часть с утра, часть после работы. Видимо, Дусе было скучновато, поэтому иногда она устраивала себе праздник среди серых будней. Был ли у неё собственный запас горячительного, или, может, запас имелся у отца, а она его половинила, сейчас неизвестно. Да и не важно. Однажды во время её «праздника» к столу подошла одна из моих сестёр, четырёхлетняя, и Дуся от широты души налила и ей в гранёный стакан водочки, тяпнули вместе.
Что удивительно, с сестрой ничего особо страшного не случилось. В смысле - осталась жива. Родители, придя с работы, выяснили у Дуси, что с ребёнком, и, видимо, велели ей прекратить «праздники», но не уволили.
Очередной Дусин прокол был связан уже не с желанием выпить, а с желанием хорошо поесть. Мама по утрам ставила в печку чугунок с супом или щами, это была еда на весь день. Суп (или щи) варили с солониной. Когда резали поросёнка, мясо и сало засаливали, мясо делили на небольшие кусочки, стараясь растянуть его как можно на более долгий срок, желательно до следующего поросёнка. Конечно, до следующего не хватало, тогда суп варили «пустой».
А пока солонина была, перед варкой очередной кусочек вымачивали, чтоб ушла лишняя соль, и варили суп. Или щи. И вот, с некоторых пор, родители, приходя с работы, не могли обнаружить в чугунке никаких признаков мяса. Дуся каждый раз объясняла, что его съели дети. Так продолжалось до тех пор, пока Дусю не застали на месте преступления: она уже выловила мясо из супа, но съесть ещё не успела, только начала. После этого её уволили.
О дальнейшей судьбе Дуси ничего не знаю, думаю, она вообще была не из нашей деревни - видимо, сумела получить в своей деревне паспорт и работала «в наймичках». Обычно такие женщины и девушки (с паспортами) уезжали в город, их брали в богатые семьи домработницами и, конечно, няньками.
Следующую няньку я помню, это была бабка Варя, из местных.
Строго говоря, я помню только одно её занятие. Проделывала она это каждый день.
У нас в кладовке стояли два здоровенных портрета, просто огромных, больше метра в высоту - Ленина и Сталина. Откуда взялись портреты и почему они стояли в кладовке - не знаю. Кладовка была пыльной, из окна коридора через открытую дверь в неё проникали лучи солнца, и было хорошо заметно, как пляшет пыль в воздухе от бабкиных телодвижений. Бабка молилась на эти портреты, отбивая поклоны, периодически падая для этого на колени. Конечно, она молилась не Ленину и Сталину, а Богу, но, поскольку у нас в доме не было икон, она и использовала эти портреты. Иногда она меня ставила рядом и советовала делать, как она. Но мне интереснее было смотреть на неё, чем делать самой.
Вскоре необходимость в бабки Вариных услугах отпала, так как сёстры подросли, и за младшей мы уже могли присматривать все вместе.
Ещё три семьи в какой-то период имели нянек для детей, в двух семьях няньки были приходящие, временные, часто менялись. А в семье М. (Борисьевны) нянька была постоянная и довольно долго, звали её Ольга. Дети к ней сильно привыкли, и когда уже учились в школе - а Ольга к этому времени работала там техничкой (уборщицей) - обращались к ней не «тётя Оля», как все в школе, а «нянь Оль».
Тётя Оля была одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо видела. И её лицо было одним из первых, которое мне запомнилось.
В её внешности не просматривалось ничего ни цыганского, ни кавказского, ни индийского, ни вообще восточного, но при этом она имела роскошные, очень густые и очень длинные, чёрные волосы (такие я потом видела у узбечек и таджичек, когда жила в Ташкенте, и то далеко не у всех), чёрные глаза и вполне соответствующее им оформление из бровей и ресниц. Черты лица у неё были довольно крупные и очень чётко «прорисованные», явно не дрожащей рукой. Она сильно отличалась от других женщин не только чёткостью линий - даже выражение лица у неё было не характерное для нашей местности.
Практически у всех нас, жительниц Брянских деревень, а может, и всего Нечерноземья, были скорбные лица, этот опознавательный знак моих землячек неизменно появлялся у повзрослевших девушек, даже если в детстве они были хохотушками. Тётя Оля тоже улыбалась не часто, лицо её казалось строгим, но почему-то вселенская скорбь на нём не отпечаталась, несмотря на тяжёлую жизнь.
Кстати, к такому же типу относилась ещё одна женщина из нашей деревни, тётя Клава Д. Её младший сын Саша учился в одном классе с моей младшей сестрой, он был очень похожим на мать, очень «фактурным» парнем - что лицо, что фигура. Во время призыва в армию его сразу же определили в «кремлёвскую» часть (стоять в почётном карауле), где внешность имела значение.
Насколько я помню, тётя Оля и тётя Клава не были родственницами.
Работая в школе, тётя Оля носила вёдрами воду то из речки, то из далеко расположенного колодца (близко воды не было) - требовалось очень много воды, чтобы помыть всё двухэтажное здание школы. Без конца носила воду, в любое время года, и драила полы.
Весной 1986-го года мне самой довелось поработать нянькой.
Мы с сыном были в это время в деревне у моих родителей, сыну исполнилось 3 года, и по состоянию здоровья ему необходимо было некоторое время находиться в больнице, в стационаре. В то время все дети старше одного года лежали в больнице без мам, такие были правила. Но я смогла уговорить заведующего детским отделением, чтобы мне разрешили находиться вместе с ребёнком, больничный мне не требовался. Заведующий отделением согласился при условии, что я буду выполнять обязанности няньки (санитарки) для малышей, лежащих без мам. Бесплатно, конечно. Меня это устраивало.
Эти дети действительно нуждались в няньке. Штатная санитарка, пожилая, грузная и неповоротливая тётка, не справлялась, это было не так-то просто - всех вовремя посадить на горшки, помыть горшки, покормить малышей и т.п. Медсёстры занимались только лечением, выполняли процедуры, назначенные врачом. А мамы, которые находились в отделении с больными грудничками, занимались лишь своими детьми, им было не до чужих.
Через несколько дней меня попросили отвести-отнести одного из моих подопечных малышей в холл, к нему пришла бабушка. Это была тётя Оля. Я сразу её узнала, и она меня тоже узнала, хотя прошло уже 14 лет, как я закончила школу. Она, конечно, очень сильно постарела, вышла на пенсию, но, судя по всему, на пенсии ей особо отдыхать не приходилось.
Тётя Оля немного успокоилась, когда узнала, что её внук присмотрен, и рассказала, что она тоже очень просилась «лечь в больницу с малым», обещала всё делать, но заведующий не разрешил. Видимо, не прошла фейс-контроль. Хотя, на мой взгляд, надо было не только разрешить, но и просить, чтоб она согласилась работать в штате (правда, ей бы пришлось ездить на автобусе каждый день на работу) - равноценную тёте Оле няньку (я уж не говорю - лучше) найти в отделение было просто нереально.
В те годы не было длинного послеродового отпуска, и наша мама пошла на работу - тем более что она была учительницей и надо было начинать работать с сентября - когда мне исполнилось три месяца. Доверить младенца моим старшим сёстрам (шестилетней и четырёхлетней) она, естественно, боялась, наняли няньку.
Эту няньку я не помню, знаю её лишь по рассказам родителей и сестёр и по единственной семейной фотографии тех лет, она там запечатлена вместе со всеми нами. Дуся - так звали няньку - была дородной молодой женщиной с толстой тёмной косой, лицом она сильно напоминала Нонну Мордюкову в фильме «Молодая гвардия».
Сколько ей платили - не знаю, подозреваю, что не много, поскольку много платить было не с чего, да и не принято было в те годы баловать наёмных работников высокой оплатой. Кажется, Дуся была не приходящей няней, а жила у нас в доме.
Дуся только приглядывала за детьми, остальную работу по хозяйству делала сама мама, часть с утра, часть после работы. Видимо, Дусе было скучновато, поэтому иногда она устраивала себе праздник среди серых будней. Был ли у неё собственный запас горячительного, или, может, запас имелся у отца, а она его половинила, сейчас неизвестно. Да и не важно. Однажды во время её «праздника» к столу подошла одна из моих сестёр, четырёхлетняя, и Дуся от широты души налила и ей в гранёный стакан водочки, тяпнули вместе.
Что удивительно, с сестрой ничего особо страшного не случилось. В смысле - осталась жива. Родители, придя с работы, выяснили у Дуси, что с ребёнком, и, видимо, велели ей прекратить «праздники», но не уволили.
Очередной Дусин прокол был связан уже не с желанием выпить, а с желанием хорошо поесть. Мама по утрам ставила в печку чугунок с супом или щами, это была еда на весь день. Суп (или щи) варили с солониной. Когда резали поросёнка, мясо и сало засаливали, мясо делили на небольшие кусочки, стараясь растянуть его как можно на более долгий срок, желательно до следующего поросёнка. Конечно, до следующего не хватало, тогда суп варили «пустой».
А пока солонина была, перед варкой очередной кусочек вымачивали, чтоб ушла лишняя соль, и варили суп. Или щи. И вот, с некоторых пор, родители, приходя с работы, не могли обнаружить в чугунке никаких признаков мяса. Дуся каждый раз объясняла, что его съели дети. Так продолжалось до тех пор, пока Дусю не застали на месте преступления: она уже выловила мясо из супа, но съесть ещё не успела, только начала. После этого её уволили.
О дальнейшей судьбе Дуси ничего не знаю, думаю, она вообще была не из нашей деревни - видимо, сумела получить в своей деревне паспорт и работала «в наймичках». Обычно такие женщины и девушки (с паспортами) уезжали в город, их брали в богатые семьи домработницами и, конечно, няньками.
Следующую няньку я помню, это была бабка Варя, из местных.
Строго говоря, я помню только одно её занятие. Проделывала она это каждый день.
У нас в кладовке стояли два здоровенных портрета, просто огромных, больше метра в высоту - Ленина и Сталина. Откуда взялись портреты и почему они стояли в кладовке - не знаю. Кладовка была пыльной, из окна коридора через открытую дверь в неё проникали лучи солнца, и было хорошо заметно, как пляшет пыль в воздухе от бабкиных телодвижений. Бабка молилась на эти портреты, отбивая поклоны, периодически падая для этого на колени. Конечно, она молилась не Ленину и Сталину, а Богу, но, поскольку у нас в доме не было икон, она и использовала эти портреты. Иногда она меня ставила рядом и советовала делать, как она. Но мне интереснее было смотреть на неё, чем делать самой.
Вскоре необходимость в бабки Вариных услугах отпала, так как сёстры подросли, и за младшей мы уже могли присматривать все вместе.
Ещё три семьи в какой-то период имели нянек для детей, в двух семьях няньки были приходящие, временные, часто менялись. А в семье М. (Борисьевны) нянька была постоянная и довольно долго, звали её Ольга. Дети к ней сильно привыкли, и когда уже учились в школе - а Ольга к этому времени работала там техничкой (уборщицей) - обращались к ней не «тётя Оля», как все в школе, а «нянь Оль».
Тётя Оля была одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо видела. И её лицо было одним из первых, которое мне запомнилось.
В её внешности не просматривалось ничего ни цыганского, ни кавказского, ни индийского, ни вообще восточного, но при этом она имела роскошные, очень густые и очень длинные, чёрные волосы (такие я потом видела у узбечек и таджичек, когда жила в Ташкенте, и то далеко не у всех), чёрные глаза и вполне соответствующее им оформление из бровей и ресниц. Черты лица у неё были довольно крупные и очень чётко «прорисованные», явно не дрожащей рукой. Она сильно отличалась от других женщин не только чёткостью линий - даже выражение лица у неё было не характерное для нашей местности.
Практически у всех нас, жительниц Брянских деревень, а может, и всего Нечерноземья, были скорбные лица, этот опознавательный знак моих землячек неизменно появлялся у повзрослевших девушек, даже если в детстве они были хохотушками. Тётя Оля тоже улыбалась не часто, лицо её казалось строгим, но почему-то вселенская скорбь на нём не отпечаталась, несмотря на тяжёлую жизнь.
Кстати, к такому же типу относилась ещё одна женщина из нашей деревни, тётя Клава Д. Её младший сын Саша учился в одном классе с моей младшей сестрой, он был очень похожим на мать, очень «фактурным» парнем - что лицо, что фигура. Во время призыва в армию его сразу же определили в «кремлёвскую» часть (стоять в почётном карауле), где внешность имела значение.
Насколько я помню, тётя Оля и тётя Клава не были родственницами.
Работая в школе, тётя Оля носила вёдрами воду то из речки, то из далеко расположенного колодца (близко воды не было) - требовалось очень много воды, чтобы помыть всё двухэтажное здание школы. Без конца носила воду, в любое время года, и драила полы.
Весной 1986-го года мне самой довелось поработать нянькой.
Мы с сыном были в это время в деревне у моих родителей, сыну исполнилось 3 года, и по состоянию здоровья ему необходимо было некоторое время находиться в больнице, в стационаре. В то время все дети старше одного года лежали в больнице без мам, такие были правила. Но я смогла уговорить заведующего детским отделением, чтобы мне разрешили находиться вместе с ребёнком, больничный мне не требовался. Заведующий отделением согласился при условии, что я буду выполнять обязанности няньки (санитарки) для малышей, лежащих без мам. Бесплатно, конечно. Меня это устраивало.
Эти дети действительно нуждались в няньке. Штатная санитарка, пожилая, грузная и неповоротливая тётка, не справлялась, это было не так-то просто - всех вовремя посадить на горшки, помыть горшки, покормить малышей и т.п. Медсёстры занимались только лечением, выполняли процедуры, назначенные врачом. А мамы, которые находились в отделении с больными грудничками, занимались лишь своими детьми, им было не до чужих.
Через несколько дней меня попросили отвести-отнести одного из моих подопечных малышей в холл, к нему пришла бабушка. Это была тётя Оля. Я сразу её узнала, и она меня тоже узнала, хотя прошло уже 14 лет, как я закончила школу. Она, конечно, очень сильно постарела, вышла на пенсию, но, судя по всему, на пенсии ей особо отдыхать не приходилось.
Тётя Оля немного успокоилась, когда узнала, что её внук присмотрен, и рассказала, что она тоже очень просилась «лечь в больницу с малым», обещала всё делать, но заведующий не разрешил. Видимо, не прошла фейс-контроль. Хотя, на мой взгляд, надо было не только разрешить, но и просить, чтоб она согласилась работать в штате (правда, ей бы пришлось ездить на автобусе каждый день на работу) - равноценную тёте Оле няньку (я уж не говорю - лучше) найти в отделение было просто нереально.