Как нас лечили и от чего
Сложно было, в начале взрослой жизни, попадая на приём к врачу, отвечать на вопрос про анамнез. Что мы могли сказать о своих детских болезнях?.. Медицинских карт у нас не было.
Кажется, болела корью, мы все четверо ею вроде бы переболели… Ветрянкой, кажется, нет…
Воспалением лёгких одна из сестёр болела в детстве три раза, вторая - два, третья - один, я заболела пневмонией уже на севере, мне было за тридцать.
Мама умела по дыханию определять температуру и рассказывала, как ребёнок дышит при тридцати девяти градусах, как - при сорока, и даже знала, каким бывает дыхание, когда у ребёнка температура поднимается до сорока одного градуса. Тяжело переболевшие сёстры помнят свои кошмары, которые им виделись в бреду во время болезни. Повезло, выжили.
Не повезло первым, мама потеряла двоих, когда нас ещё не было (родители жили в том же районе, но в другой деревне). До медицины из деревни тогда было не добраться, а в нашем детстве в деревне уже был фельдшер. Кстати, фельдшер-акушерка и назвала меня в свою честь.
Родители какое-то время жили в райцентре, а приехали опять в деревню за несколько месяцев до моего рождения, старшим сёстрам было шесть лет и четыре года. Когда мама почувствовала, что пора звать акушерку, она послала детей «за тётей Валей». И они пошли, но не в сторону медпункта. Видимо, акушерка была тёзкой того врача, которого мои сёстры знали, когда жили в Дубровке, поэтому они пошли в Дубровку, до которой было 15 километров. Правда, далеко они уйти не успели, женщины-колхозницы их увидели и спросили, куда они идут. Сёстры сказали, что в Дубровку за тётей Валей, мама послала. Женщины всё поняли, отправили девочек обратно и сбегали за акушеркой.
Совершенно не помню, чем нас лечили при «простудах», гриппе. Вот если болел живот, то давали черничное варенье. Иногда его варили на зиму много, тогда мы ели его и без проблем с животом. А если варенья не было, обжигали хлебную корку дочерна и ели.
Кажется, малиновое варенье и чай, заваренный ветками малины, давали как жаропонижающее. Но и аспирин в доме был, помню эти таблетки. Вероятно, этим и лечили.
От глистов давали хлеб с пижмой: на ломтик хлеба «терюшили» жёлтенькие цветки пижмы.
К нарывам прикладывали печёный лук.
Очень многие дети младшего школьного возраста (не говоря уж о дошкольниках) страдали энурезом. Запах чувствовался даже в классе. Энурез тогда не лечили. (До Кашпировского с его телесеансами гипноза от энуреза было ещё далеко. Говорят, некоторым помогло…).
С годами, мне кажется, проблема энуреза вообще стала гораздо менее острой. Не знаю, беседуют ли сейчас представители военкомата с мамами призывников, но в то время беседовали - именно об этом. Если парень вырос, а энурез у него так и не прошёл, его в армию не забирали.
На мелкие травмы особого внимания не обращали. В четвёртом классе во время сбора металлолома мне уронили тяжёлую железяку на руку, при этом пострадал большой палец левой руки. Я сама замотала его бинтом. Когда палец перестал болеть и я его разбинтовала, выглядел он уже странновато. Как мне объяснили много позже - неправильно сросся после перелома.
Зрение иногда проверяли. Не помню, обследовали массово в школах, или же детей, которые очень плохо видели, родители сами везли к окулисту, но некоторые дети, очень немногие, начинали носить очки. Это для них было большой душевной травмой. Иногда их дразнили, да они и без того сильно комплексовали по поводу очков.
Сопли, насморк болезнью не считались. Кашель, впрочем, тоже особо не лечили, если не было высокой температуры. Я считалась довольно здоровым ребёнком, самой здоровой в семье, тем не менее, я кашляла всё детство в холодное время года, с середины осени и до мая. Родителей в какой-то мере это беспокоило, я слышала их реплики на этот счёт, но попыток избавить меня от кашля не предпринималось. Да и вряд ли удалось бы надолго избавиться. Осенью и весной ноги были мокрые - обувь промокала, а времени на улице я проводила очень много. Зимой мы все, когда были не в школе и не заняты домашней работой, катались на санках, на лыжах до полного обледенения одежды. Шаровары снимались вместе с валенками, так как всё сначала намокало, а потом смерзалось намертво. Лезли на печку, искали местечки погорячее и отогревались.
К утру на печке было уже не слишком тепло, кирпичи остывали, а в доме становилось вообще холодно.
В шесть утра мама растапливала печку, вечером топили плиту. В первые несколько часов после того, как протопят печку или плиту, кирпичи были приятно горячими. Прижмёшься всем продрогшим телом к ним - и чувствуешь блаженство. Печка была нашим физиокабинетом, так сказать.
Попариться в бане, разумеется, считалось делом полезным, в том числе - от простуды. Я баню любила. И париться любила, и в сугроб прыгать. Вот самая старшая сестра горячую баню не любила, плохо переносила её, мылась после всех, когда было не жарко. Другая старшая, наоборот, была большой любительницей пара и веника, и ей, похоже, это шло на пользу. У меня же была какая-то не взаимная любовь с баней - я после неё, даже летом, слегка заболевала как бы.
Через много лет мне врач как-то назначил при простуде ингаляции, и во время процедуры у меня образовался отёк в горле - оказалось, аллергия на пар, ингаляции можно было делать только сухие. Видимо, поэтому у меня с баней так не сложилось в детстве.
Из медицинских средств и лекарств, кроме аспирина, я помню сердечные мамины капли и градусник. С градусником я любила играть: разбивала кончик со ртутью и катала шарики ртути, они то рассыпались мелко-мелко, то сливались в один большой. Наверно, родители не видели эти игры, иначе отругали бы за то, что разбила градусник. Про вредность ртути тогда, может быть, и не знали.
Молочные зубы, если они начинали шататься или болеть, мы вырывали себе сами. По крайней мере, я точно делала это сама. В средних и старших классах у меня проблем с зубами не было, а те, у кого случались такие неприятности, ездили в районную поликлинику в Дубровку.
Однажды на перемене, в пятом классе, мы носились по коридору, кто-то толкнул Машу Ф., она ударилась нижней частью лица о батарею и отбила ползуба. С годами остаток зуба начал темнеть, синеть, но школу она так и закончила, не обращаясь к зубному врачу. Видимо, тогда это считалось мелочью, раз не болел.
Педикулёз тоже болезнью не считался, это была бытовая проблема.
Иногда кто-нибудь заболевал чесоткой, фельдшер назначала мазь.
Ещё была какая-то странная кожная болезнь: у многих детей появлялись болячки на бровях, брови полностью покрывались коркой, выпадали. Правда, потом отрастали заново. Судя по тому, что случалось это со многими, болезнь была инфекционной, но её не лечили. Ни родителей, ни учителей это почему-то не тревожило.
Многие неприятности со здоровьем объяснялись «сглазом». От «сглазов» лечили, а также применяли профилактические меры для маленьких детей - например, надевали им носки разного цвета. Кто и как лечил от сглаза во второй половине 60-х и позже - не знаю, а когда мы были маленькими, этим занималась бабка Агрипина, которую мы называли Рипиной. Она умела «шептать». Шептала бабка не только от сглаза. Когда у моей подруги, Томки С., на пятке вскочила какая-то шишка вроде здоровенного волдыря (все решили, что её укусил уж), Томку отправили к бабке, чтоб пошептала. Жаль, мне не удалось поприсутствовать на сеансе, хотя очень хотелось. В итоге шишка исчезла, только вот не помню, сразу после шептания или же потом сама собой.
Психические и интеллектуальные отклонения (на нашей маленькой улице из 12 домов) имели двое: Ваня Кеся и Ленька Битон.
Ваня был уже довольно взрослым по годам - он родился в самом начале войны. Говорят, когда на улице начались бои (из 2-х церквей, что тут стояли, сначала наши отстреливались, а в 43-ем, при отступлении, ещё более отчаянно отстреливалсиь немцы - улица была перепахана снарядами), тётя Моря, мать Вани, кинула его в погреб, спасая от обстрела, и он ударился головой. Может, так и было, а может, он уже родился с отклонениями.
Он был безобидный, помогал по хозяйству, в школе не учился совсем, не мог. Деньги считать умел.
Ему долго не давали пенсию по инвалидности, потому что ответы на те вопросы, которые задавали ему на ВТЭК, он знал, и честно отвечал. Но однажды кто-то из земляков его подучил, как надо отвечать на комиссии (неправильно), он ответил неправильно, и ему назначили пенсию.
В зрелом возрасте он начал пить и стал, как говорили, «совсем дураком», это уже в конце 70-х.
Лёнька Битон был нашим соседом и ровесником одной из моих старших сестёр, он даже учился с ней в одном классе. Учителя «натягивали» ему тройки по всем предметам, поскольку он был послушным и старательным, хоть ничего на уроках и не понимал. Его даже на второй год, кажется, не оставляли.
После школы его почему-то забрали в армию, все были поражены. Через несколько дней Лёнька вернулся домой «из армии», но уже был каким-то нервным, не уравновешенным. В детстве у него редко случались приступы агрессии, а после «армии» сильно участились. Но, тем не менее, он много лет работал в лесничестве, получал довольно высокую зарплату. После смерти родителей его забрала младшая сестра, так как в быту Лёнька был абсолютно не самостоятельным, базовых навыков не имел.
Чуть в стороне от нашей улицы жила семья, в которой была девочка (моя тёзка и примерно моя одногодка) со странными отклонениями. Учиться в школе - в обычном классе, коррекционных классов тогда не было - она не смогла. Просидела в первом классе несколько лет, но даже читать не научилась. Говорили, что ничего не понимает и не запоминает. Однако она запоминала все песни и арии из опер, что слышала по радио. Голос у неё был очень сильный и красивый, слух безупречный - воспроизводила она эти песни и арии мастерски, заслушаешься. Но в остальном - да, Валя имела серьёзные проблемы. Жаль, что и она, как и Ваня с Лёнькой, была вне поля зрения тогдашней медицины.
Мальчик с нашей улицы, Володя Ш., в семь лет заболел туберкулёзом, его возили на лечение куда-то к морю в специальную лечебницу, он выздоровел.
А один ребёнок на нашей улице умер, это было уже в 70-х. Его мама сказала, что он умер от ангины. Скорая из райцентра приехала слишком поздно.
Кажется, болела корью, мы все четверо ею вроде бы переболели… Ветрянкой, кажется, нет…
Воспалением лёгких одна из сестёр болела в детстве три раза, вторая - два, третья - один, я заболела пневмонией уже на севере, мне было за тридцать.
Мама умела по дыханию определять температуру и рассказывала, как ребёнок дышит при тридцати девяти градусах, как - при сорока, и даже знала, каким бывает дыхание, когда у ребёнка температура поднимается до сорока одного градуса. Тяжело переболевшие сёстры помнят свои кошмары, которые им виделись в бреду во время болезни. Повезло, выжили.
Не повезло первым, мама потеряла двоих, когда нас ещё не было (родители жили в том же районе, но в другой деревне). До медицины из деревни тогда было не добраться, а в нашем детстве в деревне уже был фельдшер. Кстати, фельдшер-акушерка и назвала меня в свою честь.
Родители какое-то время жили в райцентре, а приехали опять в деревню за несколько месяцев до моего рождения, старшим сёстрам было шесть лет и четыре года. Когда мама почувствовала, что пора звать акушерку, она послала детей «за тётей Валей». И они пошли, но не в сторону медпункта. Видимо, акушерка была тёзкой того врача, которого мои сёстры знали, когда жили в Дубровке, поэтому они пошли в Дубровку, до которой было 15 километров. Правда, далеко они уйти не успели, женщины-колхозницы их увидели и спросили, куда они идут. Сёстры сказали, что в Дубровку за тётей Валей, мама послала. Женщины всё поняли, отправили девочек обратно и сбегали за акушеркой.
Совершенно не помню, чем нас лечили при «простудах», гриппе. Вот если болел живот, то давали черничное варенье. Иногда его варили на зиму много, тогда мы ели его и без проблем с животом. А если варенья не было, обжигали хлебную корку дочерна и ели.
Кажется, малиновое варенье и чай, заваренный ветками малины, давали как жаропонижающее. Но и аспирин в доме был, помню эти таблетки. Вероятно, этим и лечили.
От глистов давали хлеб с пижмой: на ломтик хлеба «терюшили» жёлтенькие цветки пижмы.
К нарывам прикладывали печёный лук.
Очень многие дети младшего школьного возраста (не говоря уж о дошкольниках) страдали энурезом. Запах чувствовался даже в классе. Энурез тогда не лечили. (До Кашпировского с его телесеансами гипноза от энуреза было ещё далеко. Говорят, некоторым помогло…).
С годами, мне кажется, проблема энуреза вообще стала гораздо менее острой. Не знаю, беседуют ли сейчас представители военкомата с мамами призывников, но в то время беседовали - именно об этом. Если парень вырос, а энурез у него так и не прошёл, его в армию не забирали.
На мелкие травмы особого внимания не обращали. В четвёртом классе во время сбора металлолома мне уронили тяжёлую железяку на руку, при этом пострадал большой палец левой руки. Я сама замотала его бинтом. Когда палец перестал болеть и я его разбинтовала, выглядел он уже странновато. Как мне объяснили много позже - неправильно сросся после перелома.
Зрение иногда проверяли. Не помню, обследовали массово в школах, или же детей, которые очень плохо видели, родители сами везли к окулисту, но некоторые дети, очень немногие, начинали носить очки. Это для них было большой душевной травмой. Иногда их дразнили, да они и без того сильно комплексовали по поводу очков.
Сопли, насморк болезнью не считались. Кашель, впрочем, тоже особо не лечили, если не было высокой температуры. Я считалась довольно здоровым ребёнком, самой здоровой в семье, тем не менее, я кашляла всё детство в холодное время года, с середины осени и до мая. Родителей в какой-то мере это беспокоило, я слышала их реплики на этот счёт, но попыток избавить меня от кашля не предпринималось. Да и вряд ли удалось бы надолго избавиться. Осенью и весной ноги были мокрые - обувь промокала, а времени на улице я проводила очень много. Зимой мы все, когда были не в школе и не заняты домашней работой, катались на санках, на лыжах до полного обледенения одежды. Шаровары снимались вместе с валенками, так как всё сначала намокало, а потом смерзалось намертво. Лезли на печку, искали местечки погорячее и отогревались.
К утру на печке было уже не слишком тепло, кирпичи остывали, а в доме становилось вообще холодно.
В шесть утра мама растапливала печку, вечером топили плиту. В первые несколько часов после того, как протопят печку или плиту, кирпичи были приятно горячими. Прижмёшься всем продрогшим телом к ним - и чувствуешь блаженство. Печка была нашим физиокабинетом, так сказать.
Попариться в бане, разумеется, считалось делом полезным, в том числе - от простуды. Я баню любила. И париться любила, и в сугроб прыгать. Вот самая старшая сестра горячую баню не любила, плохо переносила её, мылась после всех, когда было не жарко. Другая старшая, наоборот, была большой любительницей пара и веника, и ей, похоже, это шло на пользу. У меня же была какая-то не взаимная любовь с баней - я после неё, даже летом, слегка заболевала как бы.
Через много лет мне врач как-то назначил при простуде ингаляции, и во время процедуры у меня образовался отёк в горле - оказалось, аллергия на пар, ингаляции можно было делать только сухие. Видимо, поэтому у меня с баней так не сложилось в детстве.
Из медицинских средств и лекарств, кроме аспирина, я помню сердечные мамины капли и градусник. С градусником я любила играть: разбивала кончик со ртутью и катала шарики ртути, они то рассыпались мелко-мелко, то сливались в один большой. Наверно, родители не видели эти игры, иначе отругали бы за то, что разбила градусник. Про вредность ртути тогда, может быть, и не знали.
Молочные зубы, если они начинали шататься или болеть, мы вырывали себе сами. По крайней мере, я точно делала это сама. В средних и старших классах у меня проблем с зубами не было, а те, у кого случались такие неприятности, ездили в районную поликлинику в Дубровку.
Однажды на перемене, в пятом классе, мы носились по коридору, кто-то толкнул Машу Ф., она ударилась нижней частью лица о батарею и отбила ползуба. С годами остаток зуба начал темнеть, синеть, но школу она так и закончила, не обращаясь к зубному врачу. Видимо, тогда это считалось мелочью, раз не болел.
Педикулёз тоже болезнью не считался, это была бытовая проблема.
Иногда кто-нибудь заболевал чесоткой, фельдшер назначала мазь.
Ещё была какая-то странная кожная болезнь: у многих детей появлялись болячки на бровях, брови полностью покрывались коркой, выпадали. Правда, потом отрастали заново. Судя по тому, что случалось это со многими, болезнь была инфекционной, но её не лечили. Ни родителей, ни учителей это почему-то не тревожило.
Многие неприятности со здоровьем объяснялись «сглазом». От «сглазов» лечили, а также применяли профилактические меры для маленьких детей - например, надевали им носки разного цвета. Кто и как лечил от сглаза во второй половине 60-х и позже - не знаю, а когда мы были маленькими, этим занималась бабка Агрипина, которую мы называли Рипиной. Она умела «шептать». Шептала бабка не только от сглаза. Когда у моей подруги, Томки С., на пятке вскочила какая-то шишка вроде здоровенного волдыря (все решили, что её укусил уж), Томку отправили к бабке, чтоб пошептала. Жаль, мне не удалось поприсутствовать на сеансе, хотя очень хотелось. В итоге шишка исчезла, только вот не помню, сразу после шептания или же потом сама собой.
Психические и интеллектуальные отклонения (на нашей маленькой улице из 12 домов) имели двое: Ваня Кеся и Ленька Битон.
Ваня был уже довольно взрослым по годам - он родился в самом начале войны. Говорят, когда на улице начались бои (из 2-х церквей, что тут стояли, сначала наши отстреливались, а в 43-ем, при отступлении, ещё более отчаянно отстреливалсиь немцы - улица была перепахана снарядами), тётя Моря, мать Вани, кинула его в погреб, спасая от обстрела, и он ударился головой. Может, так и было, а может, он уже родился с отклонениями.
Он был безобидный, помогал по хозяйству, в школе не учился совсем, не мог. Деньги считать умел.
Ему долго не давали пенсию по инвалидности, потому что ответы на те вопросы, которые задавали ему на ВТЭК, он знал, и честно отвечал. Но однажды кто-то из земляков его подучил, как надо отвечать на комиссии (неправильно), он ответил неправильно, и ему назначили пенсию.
В зрелом возрасте он начал пить и стал, как говорили, «совсем дураком», это уже в конце 70-х.
Лёнька Битон был нашим соседом и ровесником одной из моих старших сестёр, он даже учился с ней в одном классе. Учителя «натягивали» ему тройки по всем предметам, поскольку он был послушным и старательным, хоть ничего на уроках и не понимал. Его даже на второй год, кажется, не оставляли.
После школы его почему-то забрали в армию, все были поражены. Через несколько дней Лёнька вернулся домой «из армии», но уже был каким-то нервным, не уравновешенным. В детстве у него редко случались приступы агрессии, а после «армии» сильно участились. Но, тем не менее, он много лет работал в лесничестве, получал довольно высокую зарплату. После смерти родителей его забрала младшая сестра, так как в быту Лёнька был абсолютно не самостоятельным, базовых навыков не имел.
Чуть в стороне от нашей улицы жила семья, в которой была девочка (моя тёзка и примерно моя одногодка) со странными отклонениями. Учиться в школе - в обычном классе, коррекционных классов тогда не было - она не смогла. Просидела в первом классе несколько лет, но даже читать не научилась. Говорили, что ничего не понимает и не запоминает. Однако она запоминала все песни и арии из опер, что слышала по радио. Голос у неё был очень сильный и красивый, слух безупречный - воспроизводила она эти песни и арии мастерски, заслушаешься. Но в остальном - да, Валя имела серьёзные проблемы. Жаль, что и она, как и Ваня с Лёнькой, была вне поля зрения тогдашней медицины.
Мальчик с нашей улицы, Володя Ш., в семь лет заболел туберкулёзом, его возили на лечение куда-то к морю в специальную лечебницу, он выздоровел.
А один ребёнок на нашей улице умер, это было уже в 70-х. Его мама сказала, что он умер от ангины. Скорая из райцентра приехала слишком поздно.