Герберт Хан. О гении Европы. Норвегия. Песни скальдов для крестьян и концертных залов
Многие мотивы, поэтически затронутые Ибсеном и Бьернсоном, не распространились бы так по всему миру, если бы не обрели музыкальные крылья. О них позаботился сколь тихий, столь же и общительный, серьезный и приветливый сочинитель музыки Эдвард Григ. Мы называем его сочинителем музыки с отчетливым ударением на первом слове, потому что поэтический элемент живет в его музыке, так часто и так удачно иллюстрировавшей творчество писателей. Если в произведениях Ибсена и Бьернсона чувствовались акценты народного духа, то в композициях Грига живет душа страны. И она, создавая образы при помощи звуков, все ближе подходит к сфере слов.
Когда автору довелось предпринять восхитительное путешествие из Осло в горы, в нем при виде грандиозных пейзажей все время начинали звучать мотивы из песен и музыкальных пьес Грига. Вскоре после этого в горах одна из родственниц композитора подарила автору фотографию. На ней Эдвард Григ лежит, почти утопая в траве, полностью отдавая себя природе. Образ только подтвердил то, о чем уже давно говорила сама музыка Грига.
С одной стороны, ее характерные черты могут быть поняты только тогда, когда мы узнаем о глубочайшей внутренней связи ее создателя с норвежским ландшафтом, и в первую очередь с северным светом. В тонкостях григовской гармонии этот свет создает бесконечную игру цветов. Но, чтобы при воспроизведении этой музыки суметь по-настоящему извлечь из звуков цвета и даже картины, нужно вдохнуть в себя нечто от северного света или, по крайней мере, иметь о нем представление. Иначе на месте кристально чистых при всей их нежности чувств будет проступать сентиментальность. А она и у нескандинавской публики создает в отношении композитора ничем не оправданное предубеждение.
Другой важный момент творчества Эдварда Грига станет нам понятен, если мы вспомним, что он сознательно исходил от народного искусства, от самобытности всевозможных народных песен, хороводов и танцев. Здесь дух народа уже поработал до него, а он с любовью погружался во все, что ему было даровано. Он принимал дары и одаривал сам. А было ли подаренное им настоящим, он проверял по оценкам, данным народом.
При посещении места в Трольхаугене, где жил Григ, помимо его дома особенно впечатляет еще и его садовый домик. Здесь в уединении к сочинителю музыки являлось особое вдохновение. Здесь же он собирал и сынов и дочерей своего народа, крестьян и крестьянок, в которых видел своих духовных братьев и сестер. Он им играл и радовался, когда исполненное нравилось, то есть когда оно входило в плоть и кровь. А когда желанного резонанса не было, он работал вновь. В иные часы сам он становился только слушателем, обращавшим внимание, например, на те таинства, которые можно извлечь из гарданговских скрипок.
Такая гарданговская скрипка нам была показана несколько лет тому назад при посещении этого домика. Она показалась не только символом художественного творчества Грига, но во многом и символом души северного народа вообще. Ее феномен в том, что при игре на верхних струнах нижние тоже вибрируют и звучат. Не сказано ли этим чего-то такого, что невозможно передать обстоятельными объяснениями?
Но теперь время вспомнить о том скоплении сказочных существ, на которых мы указывали и о которых тогда уже можно было чуть ли не споткнуться. Уже при посещении одной из национальных художественных галерей удивляешься, насколько естественно норвежские художники представляют разные стихии населенными всеми этими гномами, ундинами, русалками, водяными, сильфами и тому подобными их родственниками. То, что у этих художников зримо, можно у Грига услышать ухом. Эти карлики, гномы, тролли проявляют себя своей характерной жестикуляцией. Когда волшебство звука достигает высшей точки, Григ может даже заставить их танцевать. И вообще может показаться, что, представляя их, он исходит от танцевальных элементов народной музыки. Однако это никогда не происходит односторонне. В мир звуков постоянно вплетается жалобный, умоляющий момент, указывающий на сострадание композитора к существам, чью слепую природную силу он передает. В некоторых местах даже чувствуется, как бы он хотел для них избавления.
Когда музыка Эдварда Грига и вместе с ней еще и другие творения норвежской музыки стали широко известны в регионах страны, проявился своеобразный феномен. Европейская культура, обескровленная и уставшая от интеллектуализма и техницизма, жадно упивалась этим искусством, исходившим от свежих народных источников. Эта музыка получила доступ в концертные залы, где сама удачно облачилась в концертные наряды, дабы каким-то образом засвидетельствовать свое равноправие. Но каждый, слышавший глубинами своей души, мог заметить, что даже здесь волшебные дуновения родины не изменили ей.
Звуки с пробудившегося и полного юных сил севера вызвали эхо у тех европейских народов, у которых еще не иссякли источники народного искусства. Они содействовали тому, что было создано похожее и все-таки новое, исходившее из местных условий. Так из тихого садового домика в Трольхаугене изошло многое, обогатившее мир и сделавшее его более свежим.
Конечно, Григ не был музыкальным титаном. Однако был ли он только тем, что так буднично проявлялось в его непритязательном, любезном облике? Разве не могло случиться так, что в его мягкой душе воплотилась древняя сила старой нордической эпохи вместе с веяниями христианской культуры? Может быть, это был скальд, забывший строфы старинного божественного эпоса, но зато заново ощутивший чудесный мир природной музыки.
Такие мысли появлялись в голове, когда мы видели в Трольхаугене его могилу, вырубленную в скале над морем. Не обыкновенными поблекшими буквами, а заметными знаками, напоминающими рунические письмена, высечено там на самом крепком камне имя Эдварда Грига.
Когда автору довелось предпринять восхитительное путешествие из Осло в горы, в нем при виде грандиозных пейзажей все время начинали звучать мотивы из песен и музыкальных пьес Грига. Вскоре после этого в горах одна из родственниц композитора подарила автору фотографию. На ней Эдвард Григ лежит, почти утопая в траве, полностью отдавая себя природе. Образ только подтвердил то, о чем уже давно говорила сама музыка Грига.
С одной стороны, ее характерные черты могут быть поняты только тогда, когда мы узнаем о глубочайшей внутренней связи ее создателя с норвежским ландшафтом, и в первую очередь с северным светом. В тонкостях григовской гармонии этот свет создает бесконечную игру цветов. Но, чтобы при воспроизведении этой музыки суметь по-настоящему извлечь из звуков цвета и даже картины, нужно вдохнуть в себя нечто от северного света или, по крайней мере, иметь о нем представление. Иначе на месте кристально чистых при всей их нежности чувств будет проступать сентиментальность. А она и у нескандинавской публики создает в отношении композитора ничем не оправданное предубеждение.
Другой важный момент творчества Эдварда Грига станет нам понятен, если мы вспомним, что он сознательно исходил от народного искусства, от самобытности всевозможных народных песен, хороводов и танцев. Здесь дух народа уже поработал до него, а он с любовью погружался во все, что ему было даровано. Он принимал дары и одаривал сам. А было ли подаренное им настоящим, он проверял по оценкам, данным народом.
При посещении места в Трольхаугене, где жил Григ, помимо его дома особенно впечатляет еще и его садовый домик. Здесь в уединении к сочинителю музыки являлось особое вдохновение. Здесь же он собирал и сынов и дочерей своего народа, крестьян и крестьянок, в которых видел своих духовных братьев и сестер. Он им играл и радовался, когда исполненное нравилось, то есть когда оно входило в плоть и кровь. А когда желанного резонанса не было, он работал вновь. В иные часы сам он становился только слушателем, обращавшим внимание, например, на те таинства, которые можно извлечь из гарданговских скрипок.
Такая гарданговская скрипка нам была показана несколько лет тому назад при посещении этого домика. Она показалась не только символом художественного творчества Грига, но во многом и символом души северного народа вообще. Ее феномен в том, что при игре на верхних струнах нижние тоже вибрируют и звучат. Не сказано ли этим чего-то такого, что невозможно передать обстоятельными объяснениями?
Но теперь время вспомнить о том скоплении сказочных существ, на которых мы указывали и о которых тогда уже можно было чуть ли не споткнуться. Уже при посещении одной из национальных художественных галерей удивляешься, насколько естественно норвежские художники представляют разные стихии населенными всеми этими гномами, ундинами, русалками, водяными, сильфами и тому подобными их родственниками. То, что у этих художников зримо, можно у Грига услышать ухом. Эти карлики, гномы, тролли проявляют себя своей характерной жестикуляцией. Когда волшебство звука достигает высшей точки, Григ может даже заставить их танцевать. И вообще может показаться, что, представляя их, он исходит от танцевальных элементов народной музыки. Однако это никогда не происходит односторонне. В мир звуков постоянно вплетается жалобный, умоляющий момент, указывающий на сострадание композитора к существам, чью слепую природную силу он передает. В некоторых местах даже чувствуется, как бы он хотел для них избавления.
Когда музыка Эдварда Грига и вместе с ней еще и другие творения норвежской музыки стали широко известны в регионах страны, проявился своеобразный феномен. Европейская культура, обескровленная и уставшая от интеллектуализма и техницизма, жадно упивалась этим искусством, исходившим от свежих народных источников. Эта музыка получила доступ в концертные залы, где сама удачно облачилась в концертные наряды, дабы каким-то образом засвидетельствовать свое равноправие. Но каждый, слышавший глубинами своей души, мог заметить, что даже здесь волшебные дуновения родины не изменили ей.
Звуки с пробудившегося и полного юных сил севера вызвали эхо у тех европейских народов, у которых еще не иссякли источники народного искусства. Они содействовали тому, что было создано похожее и все-таки новое, исходившее из местных условий. Так из тихого садового домика в Трольхаугене изошло многое, обогатившее мир и сделавшее его более свежим.
Конечно, Григ не был музыкальным титаном. Однако был ли он только тем, что так буднично проявлялось в его непритязательном, любезном облике? Разве не могло случиться так, что в его мягкой душе воплотилась древняя сила старой нордической эпохи вместе с веяниями христианской культуры? Может быть, это был скальд, забывший строфы старинного божественного эпоса, но зато заново ощутивший чудесный мир природной музыки.
Такие мысли появлялись в голове, когда мы видели в Трольхаугене его могилу, вырубленную в скале над морем. Не обыкновенными поблекшими буквами, а заметными знаками, напоминающими рунические письмена, высечено там на самом крепком камне имя Эдварда Грига.