Экокруиз по Европе с Гербертом Ханом. Эскиз одиннадцатый. Четвертая зарисовка об Испании.
ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ КРУИЗ ПО ЕВРОПЕ ДЛЯ УЧАСТНИКОВ СООБЩЕСТВА «ЭКОЛОГО-ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ДВИЖЕНИЯ» ПО МАТЕРИАЛАМ НЕ ПУБЛИКОВАВШЕГОСЯ В РОССИИ ТРУДА ГЕРБЕРТА ХАНА «О ГЕНИИ ЕВРОПЫ». ЭСКИЗ ОДИННАДЦАТЫЙ. Четвертая зарисовка об Испании, после которой мы отправимся в Португалию. Но, как и в Италии, мы заключим знакомство со страной в уединении, которое нам создаст одна уникальная испанская «площадь» (а скорее дворик) и гений великого испанского писателя Лопе де Вега.
В душе каждого испанца сидит рыцарь, который прочно держится в седле, - кабальеро в позе сосиего. Кто в состоянии правильно перевести это удивительное слово? В нем есть нечто, никогда не уловимое полностью, как в немецком слове «Gemut». Но среди прочего в нем благородная небрежность, не имеющая в себе ничего фаталистического. Испанец, как и итальянец, движим силами душевных ощущений. Но в движении он больше пребывает в самом себе, он начинает движение от пункта «я». И это умение внутренне «держаться в седле», это проверенное во всех случаях жизни сосиего, - они почти неизменны во всех слоях населения. Они обнаруживаются у бедного пастуха и у торговца на рынке так же, как и у офицера, и даже “gitanos” - цыгане во всей их пестрой нищете тоже получили что-то от этого качества…
Скорость, с какой ныне преодолеваются большие и маленькие расстояния, затрудняет восприятие достопримечательных мест на земле в их истинной основополагающей атмосфере. Достигая их слишком уж легко, мы не воспринимаем их достаточно органично. Если приближаешься к массиву Монтсеррат от Монистроля, расположенного в пятидесяти километрах от Барселоны на дороге в Сарагосу, то каждый раз поражаешься, когда перед тобой внезапно вырастает скалистый собор с изъеденным фасадом, сложенный из гигантских частей. Кажется, он не столько вырос на местности, сколько поставлен на нее исполинскими руками. Невольно вспоминаешь слова, которые Рихард Вагнер в «Рейнгольде» вкладывает в уста великану, который произносит их, указывая на Вальгаллу: «Вот стоит то, что мы держим».
Сегодня канатная дорога или лифт быстро поднимают к монастырю, если с другой стороны не заезжать по-быстрому ввысь на своей машине или автобусе по хорошо ухоженным дорогам. Но можно хорошенько задуматься о прежних временах, когда путник должен был с трудом подниматься по безлюдной крутой тропе. Скалистые стены, становившиеся все более грандиозными в их обрывистости и величавости, казались, видимо, недоступными. Наверняка появлялось что-то от настроения, которое веет в первых словах “Сказания о Граале” Лоэнгрина: “В стране далекой, недоступен вам, вознесся замок…”
Очевидно, когда в свое время Вильгельм фон Гумбольдт взбирался вверх к Монтсеррату, то именно чувства такого рода настоятельно заставили его вспомнить о пути брата Маркуса к увитому розами кресту в стихотворении Гете “Таинства”. Позднее ему захотелось написать самому Гете об этом сильном внутреннем переживании:
“Когда я поднимался к монастырю по тропе, которая медленно извивается у склонов скал, я услышал колокола прежде чем увидеть монастырь, и мне показалось, что я вижу пред собой Вашего набожного паломника. А когда я из глубоких заросших зеленью ущелий взглянул вверх и увидел кресты, воздвигнутые смелыми руками на головокружительных высотах на голых вершинах скал, в доступе к которым, кажется, человеку отказано, то взгляд мой не скользил с обычным равнодушием по этому знаку, непрестанно повторяющемуся по всей Испании. Мне в самом деле показалось, что
перед тысячами душ обязавшись,
с теплом стремимый к тысячам сердец.
А как могло быть иначе? Величие природы и глубина одиночества наполняют сердце такими чувствами, что хочется придать значительный смысл даже самому пустому иероглифу…»…
И еще раз мы почувствовали страстное благоговение при посещении самобытной скульптурной группы «Христос среди фонарей» на площади Де лос Долорес в Кордове. Эта площадь несколько удалена и обычно невзрачна. Можно только отчасти догадаться, почему именно здесь появилось место духовного прибежища, одинокого собрания. Фонари с их изогнутыми, будто бы от боли согнувшимися, усеянными шипами подставками окружили Christo de los Dolores, Христа- мученика, словно тернистой оградой, на которой собирались раскрыться почки роз. Ни один из тысяч столбиков с распятием у места гибели людей на прекрасных дорогах альпийских стран не мог произвести впечатления, подобного этому. Полностью забываешь о гротескности самой затеи представить божественного мученика в таком окружении фонарей. Чувствуется только движение сжавшейся боли, из которой при всем одиночестве должно что-то расцвести. И, оглядываясь в душе на два столетия, видишь закрытые и закутанные лица тех, кто прокрадывался ночью к этим фонарям, дабы совершать здесь исповеди и вести с глазу на глаз беседы, неподсудные каким-либо официальным инстанциям. И одновременно возникает чувство, что ни один из искавших по-настоящему не ушел с этой площади, не найдя чего-то, невыразимого словами…
Одна из многих заслуг Карла Фосслера в том, что он обратил внимание на раннее появление в испанской литературе мотивов одиночества. Но одиночество можно познать лишь тогда, когда раскрываются глубины «я», когда ощущается пропасть индивидуальности. Человек прежних времен ощущает себя в плоском измерении бесконечного эпического действия. Только впоследствии он уже чувствует себя в драматизме судьбы и истории. Эоловая арфа лирики начинает звучать, лишь когда на нее повеет дыханием пробуждающегося «я». Это «я», познающее в своем уединении доселе неведомые силы, испытывает и все страхи одиночества. В процессе дальнейшего развития одиночество приводит к новому отношению к Богу, к новому отношению к людям. Общество, которое ищет человек нового времени, может быть построено только из одиночества.
Джакомо Леопарди, стихотворение которого об «одиноком холме» мы упоминали в связи с трансапеннинской Италией, был в конце концов дитя начинавшегося девятнадцатого века. Он был современником лорда Байрона, Александра Пушкина. Мы не очень удивимся, что в его творчестве одиночество поет свою песню. Но Лопе де Вега жил с 1562 по 1635 год, то есть при переходе к семнадцатому столетию. Тридцатилетняя война в средней Европе еще не окончилась, когда он умер.
Мы уже приводили его стихотворение об одиночестве, когда совершали небольшой экскурс в сферу языка. Здесь чувство одиночества в классической манере соотнесено с его самой глубокой основой, с основой «я».
Вспомним еще раз эти волнующие стихи:
A mis soledades voy
De mis soledades vengo,
porque para andar conmigo
me bastan mis pensamientos
Одиночеством к людям гонимый,
Прихожу к одиночеству снова -
Ибо, кроме моих размышлений,
Не встречал я друга иного.
Как необыкновенно выразительно описано несколькими словами величие молодого ощущения самого себя: ведь прихожу я от себя самого, а это далеко, так далеко.
