Девушка с бурундучком, или по следам Виталия Бианки в Петербурге и окрестностях.
В 2019 году я отправился в очередное литературное путешествие - на этот раз к берегам Финского залива. В моём литературном чек-листе были места связанные и с Виталием Бианки. Перед началом поездки я для себя отметил 13 фактов о нем, которые меня удивили больше всего.
1. Автор более 300 произведений общей численностью 40 миллионов особей.
К сожалению, я не нашел обложку книги литературного дебюта, который состоялся в 1923 году с рассказа «Путешествие красноголового воробья».
2. Родился в здании Академии наук.
3. С детства писал стихи. Сохранилось стихотворение датированное 1913 годом.
Дон Кихот
Образ страдальческий в сумерках серых
Часто является мне:
Полный безумной отваги и веры
Рыцарь на тощем коне.
В толпы уродливых призрачных теней
Метит подъятым копьем.
И непонятно, безумье иль гений
Правят бессильным конем.
4. Серьезно увлекался футболом. Обладатель весеннего кубка Петербурга.
Виталий - второй справа в нижнем ряду. В 1913 году в составе одного из сильнейших клубов России того времени - «Унитаса» - стал обладателем весеннего кубка Петербурга.
5. Гимназию удалось окончить только в 21 год.
6. Во время войны охранял Царскосельскую сокровищницу.
7. Активный член партии эсеров.
В феврале 1917 года избирается в Совет солдатских и рабочих депутатов как член партии эсеров. Депутат Царскосельский думы от партии левых эсеров . Работал в комиссии по охране художественных памятников Царского Села.
8. Мобилизован в армию Колчака. Как итог - долгие странствования по Сибири и смена (перевод) фамилии, которая до конца жизни значилась в его паспорте. Фамилия семьи переводилась не один раз. Утверждается, что предком Бианки был швейцарец по фамилии Вейс (Белый), после эмиграции в Италию он перевел свою фамилию на обыденную на Апеннинском полуострове - Бианки. Заметая следы своей связи с Колчаком Виталий переводит ее на русский - Белянин.
9. С такими заслугами неудивительно, что 6 раз подвергался арестам и как-то даже хвастался, что нет в Москве и Ленинграде тюрьмы, где он бы не сидел.
10. Воспользовавшись служебным положением отца, отведал суп из мамонтятины. Не впечатлило.
Отец был хранителем Зоологического музея. В то время в музей привезли и на сегодняшний день уникальную находку - тело Березовского мамонта, полностью сохранившееся в сибирском холодильнике. Кстати, вот тот мамонт, из мяса которого и был сварен суп.
11.Одна из первых научных работ связана с Беларусью - исследования проходили в Оршанском уезде.
Отец увлек его биологией. Особенно изучением птиц. Первая экспедиция, куда был направлен Виталий - Оршанский уезд Могилевской губернии, где он изучал разнообразие птиц. Сегодня эти места находятся в смоленском приграничье, но звучное название работы сохранилось.
12. Издавал самую странную газету в СССР - на первой полосе не было лозунга «Пролетарии всех стран соединяйтесь».
13. Итог такой жизни - два инсульта, инфаркт, диабет...
***
АКАДЕМИЯ НАУК. ЗООЛОГИЧЕСКИЙ МУЗЕЙ. «ОТЧЕГО Я ПИШУ ПРО ЛЕС».
Отец Виталия Бианки получили квартиру № 27 в музейном флигеле Императорской Академии наук в 1893 году, став штатным ученым хранителем энтомологического отделения Зоологического музея - напротив места своей работы. Здесь 30 января (11 февраля) 1894 года родился Виталий.
…Прекрасно это здание, как греческий храм. Оно расположено квадратом. В замкнутом квадрате здания - два прохода, в них железные ворота. И храм похож на крепость. Это и есть и храм, и крепость - храм Афины Паллады, собор ее и крепость. Я тут родился в семье жреца того храма… (Виталий Бианки)
Здесь всё по-прежнему, только вместо жилых квартир различные институты Академии.
Особое место в жизни Виталия занимал Зоологический музей, который он часто посещал. Валентин Львович создавал экспозиции музея. Говорят, что композиция с аистами сохранилась с того времени. В переломные 1917-1918 годы отец заведовал музеем. Свою "Лесную газету" Виталий позже посвятит отцу. Как видно из очерка "Отчего я пишу про лес", в музее мало что изменилось.
Помню себя маленьким. Мать ведёт меня за ручку через улицу от четырёхугольного дома, где мы живём. Вводит в другой дом - длинный, громадный, в нём могли бы поместиться сотни изб. С улицы ступеньки вниз. Сумрак и сырость в первом этаже этого дома. Мы долго идём будто подземным ходом с каменными сводами. Глухой ряд больших шкафов делит его вдоль пополам. Шкафы, шкафы, шкафы…
Мать открывает дверь под тёмным сводом. Комната со шкафами, сверху из-под каменного потолка - мутный свет. От большого стола под окном идёт к нам отец.
Отец ведёт нас дальше по подземному ходу, впускает в высокий каменный колодец с лестницей. Ведёт по лестнице вверх. Чем выше, тем светлее, светлее - и вдруг - площадка с прозрачной стеной и там - за стеной - снег, в снегу разбитая лодка. Около лодки стоит на четвереньках белый медведь, другой опёрся на его спину передними лапами и озирается, высматривает что-то вдали блестящими глазками.
Отец за спиной у меня стучит в дверь. Дверь отворяется, нас впускают в чудесное здание. Из громадных окон льёт солнечный свет. Воздух вокруг меня ломается на блестящие четырёхугольники. Всюду звери, звери, звери. Люди ходят между ними, таращат на них глаза. А звери не пугаются, не бегут, не шевелятся. Но я уже не вижу людей, вижу одних только зверей.
Вот кусочек леса, два бурых медвежонка схватились в обнимку, медведь побольше - пестун, говорит отец, - сидит, не спускает с них глаз, а медведица развалилась на пригорке, дремлет.
Вот громадный чёрный слон за загородкой. Мне очень хочется дотронуться до его хобота, но отец сердито говорит: “Не сметь трогать!” Я отдёргиваю руку.
Лось продирается к лесу… Два волка встретились… Два тигра - один на скале, другой под ним - оскалили зубы, сейчас кинуться друг на друга. Отходя, всё гляжу на них: нет, не кидаются!
Бегу за отцом назад - мимо слона, которого нельзя погладить. Начинаются птицы. Утка вылетает из травы, с гнезда, а в гнезде - яйца. Орёл поймал большую рыбину…Грифы - крючконосые, с голыми шеями - пируют на дохлой собаке. Голый куст усыпан до того крошечными пташками, прямо не верится, что настоящие. Они ярких, всевозможных цветов. Отец говорит - американские колибри. И гигантская птица с лошадиными ногами - страус африканский. Залезть бы на спину ему - вот прокатил бы!
Дальше, дальше!.. Проплыл высоко над головой чёрный страшный аллигатор - крокодил с длинной, как щипцы, зубастой мордой. Сверкнула голубым брюхом косоротая акула. Застыли в воздухе рыба-молот, рыба-пила, и рыба-меч.
Поворот. Громадный скелет кита - через всё здание. Плывут по воздуху белуха-кит, косатка-кит и грузная, белая морская корова.
Вверх по широкой лестнице. Киты уже внизу подо мной.
Кругом - бабочки с крыльями величиной с мои ладони - и такими цветами переливают, что глаз не оторвать. Жуки с рогами… Чудовищные раки…
Звонит звонок. “Домой!” - говорит отец. Спускаемся к китам, идём мимо гигантских змей, мимо черепах со стол ростом…
Птицы опять. Вот аист стоит на крыше. Окошечко - и там, в соломке, уютно-уютно свернулась тёплым кружком - кошка.
Ну, эту-то можно погладить. Отец с матерью не смотрят. Быстро протягиваю руки и - стук! - пальцы больно ударяются в крепкое, холодное. Стекло! Кошечка, аист - все звери и птицы за стеклом.
- Чучела, - говорит отец.
Пусть! Всё равно, я не поверю, что они - мёртвые. Я знаю: они нарочно так заколдовались: потому что люди кругом.
Вот уже нет людей. Только дядьки в серых куртках, похожие на отставных солдат, ходят от окна к окну: задёргивают громадные занавески на окнах. И звери, птицы погружаются в темноту.
Вот узнать бы такое слово: чтоб разом всё расколдовать. Скажешь - и вдруг задвигаются звери, полетят птицы, бабочки, киты поплывут - писк, рёв, шум поднимется.
Ух, здорово! И страшно: вдруг на меня кинутся?.. И радостно: а может быть, ничего - погладить себя дадут.
Но мы уже спускаемся вниз - в подземелье со шкафами.
Но верил я неподвижности этого удивительного собрания животных. В душе поднимался бунт: так мучительно хотелось, чтобы птицы пели и летали, чтобы звери бегали, чтобы всё ожило. И как же тянуло из этого мёртвого мира в лес, в луг, на волю - живую волю!
Этот застывший мир собранных со всего света неживых животных назывался - Зоологический музей Академии наук.
В нижнем, полуподвальном, этаже работали учёные и хранились научные коллекции. Отец мой тоже работал там: он был орнитолог - учёный, специалист по птицам. Отец и был моим первым и главным лесным учителем. ("Отчего я пишу про лес")
***
ЛЕБЯЖЬЕ
Большую роль в становлении Бианки-натуралиса, Бианки-писателя сыграло поселение Лебяжье. Имя писателя и сегодня помогает местным жителям бороться с тем беспределом, который здесь происходит.
Виталий Бианки говорил: «Что посеешь в детстве - взрастишь в зрелые годы». В детстве у него были летние месяцы, которые он проводил на берегу Финского залива. Здесь определились характер, интерес и склонности.
Первую дачу семья снимала в Лебяжьем с 1897 года в Лоцманском селении. Снимали дом на протяжении 5 лет у одного из лоцманов. Ряд небольших домов и сейчас стоит. Бианки жили в первом из них. Заползший в комнату хозяйки желтопузик стал причиной отказа в даче в 1903 году.
Елена Бианки вспоминает: «Родители (отец - заведующий Орнитологическим отделением Зоомузея) снимали дачу в Лоцманском селении пять лет: с 1897 по 1901 гг. Ездили из Петербурга через Кронштадт. В середине Лоцманского селения была пристань.
Пятнадцать ярко-желтых домиков с красными крышами, с садиками за зелеными заборами, стояли вдоль песочного пляжа, резко выделялись на фоне темно-зеленого парка. Все 15 домов соединены мостками.
Лоцманский домик
Параллельно им протекает маленькая речка, за ней - парк, в котором вдоль большой дороги стоит еще 12 домов; а дальше - лес, большой огороженный участок которого тоже относился к Лоцманскому селению.
Место первой дачи Бианки.
«Нашей» оказалась самая крайняя справа дача, под № 1. Четыре комнаты и кухня.
Вид на море, до которого - рукой подать.
Маленький садик на песке, обнесенный штакетной изгородью, веранда.
Все дома заселены семьями лоцманов, служащих в Кронштадте. Должность важная, а зарплата невелика: большинство лоцманов были вынуждены сдавать свои дома на лето дачникам, приезжавшим, главным образом, из Кронштадта, а также и из Петербурга. А сами лоцманы с семьями переселялись на летние месяцы в соседнюю деревушку - Лебяжье, где за комнаты в избах платили пустяки.
Лоцманское селение на лето превращалось в дачный поселок. Дачники скоро познакомились друг с другом, молодежь играла, купалась, каталась на лодках, а по вечерам устраивала концерты и танцы в помещении домашней лоцманской церкви. Отец, приезжая из города, ходил с нами на экскурсии в лес».
В 1982 году во время половодья дом подняло на фундаменте, повернуло и опрокинуло. После чего дом был разобран в целях безопасности. И теперь камни от фундамента живописно лежат вдоль берега залива, предохраняя другие постройки от приливов.
В 1903 году семья снимает дачу Свиньиной в устье реки Лебяжей (между устьем речки Лебяжьей и мысом Якубовичем) в светлом березняке, отделенном от моря низкими, поросшими соснами дюнами. Четыре комнаты и кухня - внизу, еще три комнаты наверху. Снимали «желтую» дачу 4 года, пока Свиньины не уехали из Лебяжьего. Сегодня это место современной застройки. Дача не сохранилась.
Рябина - первая моя невеста ведь! В Лебяжьем под моим окном росла и когда расцветала не было удержу мечтам. Аромат ее опьянял меня, белый цвет в белые ночи казался фатой, кружевная тень тонко изрезанных листьев была легка и воздушна. Неоцененное дерево! Право, я должен был посвятить ей книжку или хоть рассказ. (Дневник)
Лебедей в Лебяжьем я не увидел. Но они есть. Не в то время приехал. Они массово останавливаются на пролете для отдыха весной и осенью. За их обилие в это время селение и получило своё название.
…все детство провел в деревне Лебяжье на южном берегу Финского залива. Неспроста эта деревня носит такое поэтическое название. Искони ранней весной, когда еще не весь залив освободился ото льда, против этого места на песчаных отмелях останавливаются стада лебедей. Серебром отливают их могучие крылья, и серебряными трубами звучат в поднебесье их могучие голоса. Здесь пролегает «великий морской путь» перелетных из жарких стран на родину - в студеные полночные края. Осенью здесь тоже валом валит морская птица, совершая обратный путь с рожденной у нас молодежью.
По всему побережью здесь живописные названия мест: Лебяжье, Красная Горка, Черная Лахта, Серая Лошадь. И есть у этих мест еще одно свойство: поразительное сочетание моря и леса.
…Здесь - на золотом берегу Лебяжьего, в его прекрасных борах и рощах вырастали люди, влюбленные и в лес и в море, становились певцами их.
(Предисловие к книге Алексея Ливеровского «Журавлиная родина»)
Последние дни в поднебесье, над озером, шли лебеди. Их могучие ликующие голоса покрывали собой все другие весенние звуки, песни и крики. Волновали они меня необычайно своей неописанной красотой.
Я читал в книжках: крик лебедя сравнивают с серебряной трубой. В жизни не слыхал труб, сделанных из чистого серебра. Но трубы - какие-то большие, неведомые, сказочные трубы - клики лебедей действительно напоминают, хоть не слыхал я и сказочных труб.
Три дня назад, утром, эти победные трубы ворвались в мой сон и властно прервали его. Мне показалось, они прогремели совсем низко, над самой крышей моей избушки.
Я спал не раздеваясь и сейчас же выскочил с биноклем на берег.
Двенадцать великолепных птиц, величаво поднимая и опуская широкие крылья, косым углом плыли уже над противоположным берегом озера. В ярком свете солнца, поднимающегося из темного леса, их белоснежные тела и крылья отливали ослепительным серебром.
«Вот отсюда и взялось сравнение с серебряными трубами», - подумал я.
(«О Аулей, Аулей, Аулей!»)
Третья дача сохранилась. С фасада - это новострой по улице Мира, 27 с памятной табличкой под "фонарем Бианки".
В 1907г. это дача П.П. Григорьева в Петровском хуторе.
Неподалеку арендовал дачу старший хранитель Петербургского Зоологического музея Академии наук - Валентин Львович Бианки. Дача Бианки недалеко от моря, - в штормовую погоду в комнатах слышны гул и всплески прибоя. В доме всегда звенят птичьи голоса. (Алексей Ливеровский)
В детстве Виталия называли Бибишкой (как и барсука из «Клуба колумбов»).
Самое интересное в этой даче прячется с тыла - старая часть дома. Снимали дачу до 1915 года - до смерти матери.
Елена Бианки: «Уже в 50-е Лебяжье так изменилось, что я часто думаю, как хорошо, что отец после 1915 года там не бывал, и Лебяжье в его памяти осталось прежним «лесом у моря».
Библиотека в Лебяжьем носит имя писателя.
В Лебяжьем Бианки получил неоценимый литературный аванс, который он реализовал позже.
Повесть «Одинец» - воспоминание о детстве в Лебяжьем и о последнем лосе поселка, который переплыл Финский залив, а это 28 км.
Один год подружился я в деревне с пастушком - хроменьким веснушчатым пареньком лет четырнадцати. Звали его Андрюшкой. Он пас коров у одной небогатой помещицы в красивом диком лесу. Он был не из этой местности и на следующий год ушёл куда-то на заработки.
Одно только лето провёл я с ним. Мы построили себе шалаш на пригорке. В дуплах толстый пней, прикрывая мхом, хранили наши вещи: топор, чайник, сковородку.
Сирота-пастушок особенной какой-то - тихой и восторженной любовью любил зверей и птиц. И животные, казалось, понимали его, доверчиво к нему приближались.
Бывало, заиграет Андрюшка на дудочке - а играл он мастерски, только всегда печальные были у него песни - и к нему слетают птицы, совсем без страха скачут в двух шагах, весело поглядывают на нас одним глазом. А раз случилось - пришел дикий козёл с козлухой, стали в кустах и тоже слушают.
Косуль этих мы стали приваживать солью: густой раствор поваренной соли наливали в ямку. До соли все копытные очень охочи, и нам много возни было с коровами: то и дело гоняй их от солонца. Косули повадились ходить к нам на солонец каждый день и если в ямке недоставало соли, козёл гневно бил точёным копытцем о землю, сердиты фыркал и кашлял. Косули совсем нас не боялись.
Гость пострашней повадился ходить к нам на солонец: громадный лось-одинец из казённого леса. (Одинцами называются старые лоси - быки, угрюмые животные, живущие отдельно от стада.) Он держал себя с нами строго, не позволял близко к нему подходить. Его жизнь, насколько пришлось узнать её, я описал в повести «Одинец». («Отчего я пишу про лес»)
Другие произведения, основанные на материале из Лебяжьего:
- «Водяной конь». (История с лосем и рыбаком. Случай из Лебяжьего, но место действия перенес в Сибирь).
- «О, Аулей, Аулей»
- «За ястребом»
- «На Великом морском пути» (Над поселком проходит Великий Беломоро-Балтийский перелетный путь, многочисленные пернатые находят места стоянок в прибрежной зоне и озерах и болотах в окрестностях поселка. Использованы, собственные наблюдения, сделанные в юности на южном берегу Финского залива, а также сведения полученные от отца).
- «Уммб!»
- «Чайки на взморье»
- «Птичий язык»
- «Про одного мальчика» (все рассказы - «Дробинка», «Птичья песенка», «Голубые лягушки», а также «Сумасшедшая птица» - из детства писателя).
Деревня, где жили …, стояла возле большого леса. Лес был глухой… («За ястребом»)
Все это было давно, лет двадцать назад.
В огромном лесу, куда забрались молодые охотники, водились и медведи, и лоси, и множество пернатой дичи. Но охотиться в нем было строго-настрого запрещено.
Владел им один очень богатый и знатный помещик - герцог. Герцог никому не разрешал трогать дичь в своих владениях. Все его охотничьи угодья были разделены на участки, к каждому участку был приставлен сторож-лесник. («Птичий язык»)
«В детстве родители на все лето увозили меня из города на берег моря. Оттого жизнь моя распалась надвое, как жизнь тех птиц, что дважды в год пролетают высоко над моим городом. Кто вырос у моря, век его не забудет. И пусть потом вся жизнь его пройдет в сухопутных скитаниях, - всё будут сниться ему морские дали, и плеск волны о берег, и корабли, и чайки. Теперь, когда жизнь прошла, я вижу: море сделало меня мечтателем...» (Дневник)
Рано утром, когда в дачном поселке все еще спали, на берег моря вышел человек с седеющими висками, с глубокими, но сияющими, как у ребенка, глазами. Широкополая шляпа едва ли могла бы удержаться на его непокорных волосах, если бы дул хоть небольшой ветер. Но был штиль.
Когда-то в детстве этот человек провел одно лето здесь - на взморье. Теперь он приехал издалека: ему пришла фантазия вновь посетить это памятное ему место.
Всё изменилось тут. Где были сосны да жалкие лачуги рыбаков, теперь рядами стояли нарядные дачи горожан, цвели сады. Лишь руководствуясь очертаниями берега, мог он узнать места, где купался, ловил пескарей, колюшек, играл с товарищами.
Да и его вся жизнь изменилась с тех пор до неузнаваемости. Чем он был тогда? Одиноким, обиженным судьбой мальчиком, А теперь?..
Но море - море осталось тем же. Лишь отмели на нем несколько переместились. И так же над ним летали белые чайки.
Чайки кричали.
Человек прислонился спиной к столбу, сложил на груди руки, закрыл глаза.
Чайки кричали.
Призрачный сон воспоминаний охватил человека… («Чайки на взморье»)
Еще одно место из Лебяжьего, описанное в рассказе "Морской чертенок" - скалы Пять братьев.
Между банок торчат из воды камни, все известные: Плес кун, Пять Братьев, Рваный, Плешка, Малые и Большие Лоцманские, - много их. Летом, в тихую погоду, хорошо доплыть до камня, зацепиться пальцами, подтянуться, выбраться на теплую верхушку и лечь отдохнуть. (Алексей Ливеровский)
Правда, если присмотреться, скал теперь двенадцать и называются они Двенадцать братьев.
Сам теперь не пойму, как я отважился на эту отчаянную поездку. Один!
Море было грозно, вдали по нему ходили злые барашки.
Две стихии - море и ветер, - казалось, сговорились, чтобы не дать мне достигнуть цели и погубить меня. Я изо всех сил наваливался на весла, волны рвали их у меня из рук, а ветер, накидываясь то с одной, то с другой стороны, старался повернуть лодку назад к берегу и, поставив бортом к волне, опрокинуть ее.
Целью моего плавания были запретные Пять Братьев. Так назывались пять скал, пять камней, дружной грудой возвышавшиеся над волнами невдалеке от берега.
Я сказал: "невдалеке"; правда, преодолеть это расстояние при тихой погоде было бы не трудно. Но сейчас оно казалось огромным.
Несмотря на ветер, пот лил с меня градом. И вдруг я почувствовал облегчение: лодка подошла под прикрытие Пяти Братьев, и тут - в заветерках - сразу перестало рвать ее из стороны в сторону.
Однако пристать к скалам с береговой стороны не было никакой возможности. Надо обогнуть их с запада, войти в проход между двумя старшими Братьями - самыми большими из камней. Это я знал, потому что мне уже дважды пришлось побывать на Пяти Братьях. Я знал, что ворота - очень опасное место: прибой там бьет с удесятеренной силой и может в щепки разбить лодку, бросив ее на камни.
Придержав лодку на месте, я немного отдохнул: надо было набраться сил для последнего, самого рискованного перехода.
…Наконец я собрался с духом и направил лодку в каменные ворота. («Морской чертенок»)
Еще одно место находится недалеко от Лебяжьего - высокий обрывисты берег возле Красной Горки.
Он и дал старт профессиональной литературной деятельности Бианки, описавшего приключения красноголового воробья в журнале "Чиж". Позже он назвал это произведение "Красная горка". Здесь до сих пор живут гостеприимные ласточки-береговушки.
Имя Бианки и сегодня выручает местных жителей. Несколько лет назад берег Лебяжьего попал в поле интересов "бедных бандитов Питера" и началась застройка, которая перекрывала берег моря. Местные жители сплотились и организовали здесь заказник "Поляна Бианки". Среди многих знаменитых дачников они выбрали, как им казалось, политически нейтральное имя...
Постройка, сплотившая местных жителей, с требованием убираться из залива.
***
ПЕТЕРБУРГ
Но это было летом. В более прохладные месяцы Виталий посещал филологическую гимназия при историко-филологическом факультете университета.
Братья Бианки учились в классической гимназии при Историко-филологическом институте. Лев закончил её с золотой медалью, Анатолий учился хорошо, а Виталий, с трудом дойдя до старших классов, совсем отказался учиться. Анатолий Валентинович вспоминает: "Обладая очень живым, неустойчивым характером, Виталий быстро, прямо на лету схватывал новые знания, но если они не заинтересовывали его, не давал себе труда продумать их до конца и закрепить в памяти. Не удивительно, что в схоластической, с её мёртвыми языками Филологической гимназии он не находил для себя ничего интересного".
Позже отец переводит его в частную гимназию Столбцова. Это двор дома 102 по Невскому проспекту.
Там он увлёкся уроками литературы, но по-прежнему игнорировал математику». Можно добавить - предпочитал, сидя на задней парте, писать стихи.
Осенью 1915 года Виталий поступил на естественное отделение Петербургского университета; занятия шли плохо. Вся обстановка того времени никак не способствовала учению, и сам Виталий уделял ему мало внимания. Казалось, что сейчас это не главное, учиться можно будет и позже. Виталий увлекался новыми знакомствами и почти не бывал дома.
В том же 1915 году не стало и матери, с чьей смертью оборвалась и связь с Лебяжьим. Отпевали мать, как лютеранку, в Петрикирхе.
Похоронена на Шуваловском кладбище вместе со своими детьми - Соней и Люшей. Позже здесь похоронят и отца.
***
ЛЕНИНГРАД
Здание по Кутузовской набережной, где размещалось издательство "Детгиз" в котором вышли первые книги писателя.
Город казался мертвым. В разных направлениях его пересекали серокаменные перегородки, крытые буро-красным железом. Разных размеров четырехугольные и косые клетушки вплотную примыкали друг к другу.
Длинные, прямые, узкие улицы между ними напоминали сухие русла канав. Посредине города сверкала река, сжатая прямыми гранитными берегами. Там, где она разбивалась на два рукава, по сторонам ее высились две тонкие золотые иглы.
…Городской сокол с торжествующим криком помчался за сапсаном. Погоня продолжалась до тех пор, пока сапсан не вылетел за черту города. Тут его преследователь отстал и вернулся к себе домой, под золотой купол, где впервые его заметила казарка.
Здесь он жил среди шумного, людного города. Смелый до дерзости, как все соколы, он часто хватал голубя или галку над самой головой прохожих. Горожане даже не подозревали, что этот смелый хищник живет рядом с ними в столичном городе. Многие из них видели, как стая голубей, вспугнутая внезапным появлением сокола, с шумом проносилась у них перед глазами. Но они не догадывались поглядеть вверх или просто не замечали ни внезапного смятения голубей, ни быстрого нападения хищника. («На Великом морском пути»)
Маркизовой Лужей исстари зовется часть Финского залива между устьем Невы и островом Котлином, где Кронштадт. Тут любимая охота ленинградских охотников.
Сходите на речку Смоленку. На берегу ее, у Смоленского кладбища, вы увидите странной формы белые или цвета воды лодки. Дно у них совсем плоское, нос и корма загнуты кверху, и вся лодка невелика и непомерно широка.
Это - охотничьи челны.
Может быть, под вечер вам посчастливится увидеть и охотника. Он столкнет свой челн в речку, положит в него ружья и другие вещи и поплывет по течению, гребя одним кормовым веслом - правилкой.
Через двадцать минут охотник в Маркизовой Луже.(«Лесная газета»)
Ленинградский зоопарк никогда не нравился Виталию Бианки.
«6 апр. 24 г. был в Зоологическом саду. Вынес очень тяжелое впечатление».
Тягостное посещение зверинца вылилось в одно из самых интересных произведений - "Мурзук". Пожалел затворницу рысь. Повесть стала первой переведенной на иностранный язык - издана в 1937 году в Англии и имела хорошие отзывы. В 1929 году стала первой по читаемости среди детей. Печаталась шрифтом для слепых.
Осенью 1924 года семья Бианки переехала на 3-ю линию Васильевского острова, где в доме № 58, на углу Малого проспекта были прожиты все дальнейшие годы.
В день столетия под окном бывшего кабинета открыта мемориальная доска.
В квартире вместе с женой. Читателям "Лесной газеты" она известна как лескор Верика.
На протяжении всей жизни сохранял любовь к футболу и, как говорилось выше, был отличным игроком. Вот как об этом вспоминает Алексей Ливеровский: Витька Бианки! Неудержимый правый край нашей дачной команды "Лебедь"! Надо было видеть, как он, высокий красавец, не снимая с головы красной, с черным хвостиком фески, мчится, в два финта обыгрывает кажущегося неуклюжим бека-защитника и хлестко, неотразимо бьет в девятку. Популярность, не только у мальчишек, футболиста Бианки была велика и обоснованна. Он действительно был игрок высочайшего класса. Его петербургским клубом был "Унитас" - это по нашим масштабам вроде "Зенита", но, вероятно, лучше, потому что в те годы Петербург по футболу был самым передовым городом, имея еще такие команды, как "Спорт", "Коломяги", "Нарва", "Тярлевцы". Играл Виталий и в сборных города в матчах с Москвой. В "Унитасе" Бианки играл правого края, в этом же амплуа его ставили в сборную города. Он бил с обеих ног, славился резким рывком и точной прострельной передачей. Великолепно подавал угловые резаным ударом прямо на ворота.
Был заядлым болельщиком и старался не пропускать футбольные матчи. Благо стадион был рядом - только Тучков мост перейти.
***
КОМАРОВО
Отдыхал он однажды и в знаменитом Комарове.
Но невзлюбил, чем вызвал насмешки у недоброжелателей - мол, про лес пишет, а в лесу так и не смог жить. В письме к Алексею Ливеровскому Виталий Валентинович напишет об этом следующее:
И скажу: не по душе мне эта страна!
И потом долго думал: что мне тут не нравится, чего не хватает?
Наконец понял. В сухопарых здешних лесах нет кудрявых ольх и у озёр - ласковой лозы, ракит, ив. Озёра здешние - просто дырки в граните, а острова их - камни.
Нет, не по душе мне Похьёла и не желал бы я такой родины своим внукам! То ли дела милая Новгородчина с её обильной, а не как здесь будто по карточке отпущенной берёзой и осиной, с её зарослями весёлых ив (тальника - по-сибирски) вокруг мягкобережных озёр, с целыми рощами самого, казалось бы, никчемушнего на свете дерева - чёрной и белой ольхи по болотам! Сколько ласки и радости в том пейзаже, сколько интимной прелести в наших речушках, пробирающихся из смешанного леса, где седовласые, дремучие ели создают таинственную глубину, шуршит под ногами опавший лист ольхи, рдеет рябина, трепещет осина, рыжим огнём горят на закате мачтовые сосны по холмам, - строгий храм соснового бора, оттуда выбегают в луг с живописно разбросанными по нему куртинками остролистых ив, оттуда в белоствольную берёзовую рощу, а там бегут бесконечными полями ржи, пшеницы - и опять вбегают в разнопородный лес, где на радость зайчишкам и молодым медведям прячутся участки овсяных полей.
Нет! Хочу скорей на Городно, где в лесу лешаки, в озере - русалочки, а на прекрасных болотах - смешные разные шишиги и кикиморы. И пусть оно станет настоящей маленькой родиной моим внукам, какой была для нас когда-то Лебяжье, - и вырастут на берегу его избушки на курьих ножках в усадьбе под названием Внуково, или Дедо-Внуково, - чтобы было и мне где сложить свои усталые косточки в мать-сыру-землю новгородскую.
В 1959 году в Комарово он встретил свою последнюю весну...
***
К БОГОСЛОВСКОМУ КЛАДБИЩУ
Умер Виталий Бианки 9 июня 1959 года от рака милиарного характера, который был обнаружен в последние дни при госпитализации в больницу Эрисмана.
12 июня прошла гражданская панихида в Доме писателей.
По дороге к могиле писателя на Богословском кладбище остановился еще у одной могилы.
С Евгением Шварцем их связывала дружба.
В 1940 году Бианки написал "Письмо с пером жар-птицы", которое посвятил Шварцу. Тогда посвящение было таким: «Евгению Шварцу - автору «Снежной королевы» и «Тени» - сказок с хорошим концом». Эти пьесы-сказки шли в те годы с большим успехом на сцене и очень нравились В. Бианки. В 1959 году, когда рассказ был включён в сборник, посвящение было изменено в связи с кончиной Е.Л. Шварца:
Дорогой памяти Евгения Шварца
- Птицы никогда не лгут.
«Снежная королева»
И вот Сосновская дорожка и памятник авторства Жермена Меллуи - человеку и писателю...
Мечтающая девушка с бурундучком на плече. Правда, бурундучка давно нет, но на его месте появляются игрушки различных грызунов.
Но увидеть того бурундучка можно. Прощаясь с городом Бианки, загляните в окно писательской квартиры на 3-ей линии Васильевского Острова...