ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЛО ЦИЦЕРОНА. Сцена третья
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Цицерон просыпается на берегу Тибра. Тоска в душе его и кривизна в лице, всё существо его влечёт куда-то подлечиться. Пройдя лишь несколько шагов, он падает, споткнувшись, в лужу. Встаёт, принюхивается.
Цицерон. Ну народ! Отливают где стоят. Весь город загадили. Весь мир загадили!
Грозит кулаком небесам. Те не остаются безучастными. Возле упомянутой лужи обнаруживается мирно спящий квирит*, а подле него две, очевидно полные блаженства, амфоры. Не поблагодарив небеса и стараясь не разбудить квирита, Цицерон умыкает сокровище, причём содержимое одной из амфор вливает в себя уже на бегу. Отбежав достаточно далеко и достигнув первого удовлетворения, он замедляет шаг. Заря разбухает в полнеба.
О, Аврора, музис амика.* Хороший знак. Вперёд, Цицерон! Народ ждёт тебя с распростёртыми… с ушами, что ли? Именно с ушами! Квоускве… Надо же, как назло вся латынь из головы вылетела. Лаборемус!* Труд - источник вдохновенья.
Идёт очень медленно, прихлёбывая и бормоча не вполне уверенно.
Арс аманди эст модус вивенди.* Хабент суа фата-моргана либелли.* Ляпсус мунди.* Конечно, ляпсус мунди!
Оживляется, говорит всё громче и прихлёбывает всё чаще.
Мала верба цито крескит - мама вербу ситом крестит.* Лупус нон мордет люпум - лупа лупу не мордует.* Мементо мори - не забудь умереть!*
Допивает, опрокидывает амфору, убеждаясь, что та пуста.
Сик транзит…* И всё-таки ин вино веритас,* а кто не понимает!.. (совершенно воодушевлённо) Карфаген должен быть разрушен!*
С восторгом бросает амфору о прибрежные камни; та, разумеется, вдребезги. Он вдруг тускнеет, опадает, как парус без ветра, начинает прихлёбывать из другой амфоры.
Ну, и кво ты вадис?* Конец-то всем известен - делириум тременс,** горячка белая. Де-ли-ри-ум тррре-менс! Тьфу! А-а, варварский язык! Угораздило же меня с моим умом и талантом! То ли дело Греция! Какие люди! Вот, хоть Гомер этот: и ничего вроде особенного, видимость одна, слепота куриная, а как изъяснялся, подлец!
Стаёт в позу.
«И море, и Гомер, всё движется…»
Шатается, едва не падает, ловит рукою воздух, садится на камни.
И вот Гомер молчит. Какие люди - и те…
Поднимает из-под ног булыжник, тупо его разглядывает.
Скажи мне, камень Демосфена,
зачем язык мой слаще хрена,
но горше редьки? На хрена
мне эта видимость дана?
Что моя тайная свобода,
когда перед мурлом народа
двух слов не свяжешь с бодуна!?
Камень Демосфена шмыгает носом, вздыхает, говорит с хрипотцой.
Камень. Алкоголизм… Хоть имя дико,
но мне оно ещё ласкает…
И время то напоминает,
когда он из небытия,
ничтожного, призвал меня.
Да-да, ласкает нюх и зренье
и, кажется, шестое чувство…
Цицерон. Какие чувства у тебя?
Ты камень! Хуже чем полено.
Камень. Э, нет, служивый! камень - да,
но не бесчувственная чурка -
Булыжник Свыше Вдохновенный!
Персона грата!*
Цицерон. Погоди!
Когда ж сумел ты вдохновиться?
И кто тебя?..
Камень. Вопрос законный.
Послушай исповедь мою!
Цицерон. Я весь внимание.
Камень. Пою
дела давно минувших дней…
Я молод был тогда, я лучше,
я чище был. Среди камней
других ничем не выделялся:
лежал себе на берегу,
скучал, под солнцем раскалялся,
а по ночам, поймав волну,
шуршал тихонько на луну
да помаленьку истирался…
Уныло жизнь моя текла.
У дальних родственников наших,
у глины или, там, стекла
всё интересней: то ли чашей,
то ли бутылкой, то окном -
их жизнь со смыслом протекает.
Ну, век недолог - но о том
у нас в родне не поминают,
поскольку…
Цицерон. Слушай, а нельзя
поближе к делу?
Камень. Не спеши!
Терпение - оно, служивый,
замена мудрости. С меня
песок уж сыплется, как видишь,
однако я не тороплюсь…
Ну вот опять! Что ты наделал!
Все рифмы от меня сбежали.
Где их теперь искать прикажешь?
Нет уваженья к старикам
у современной молодёжи.
Ну, бог тебя простит. О чём, бишь,
мы тут беседуем с тобой?
Цицерон. О вдохновенье. Как случилось,
что стал ты…
Камень. Свыше вдохновенным?
Цицерон. Вот именно.
Камень. Ну, этот просто.
Повадился к нам как-то в гости
ходить какой-то Демосфен.
Любил, видать, уединенье,
природу, там, а может - стен
не выносил: болезнь такая,
клаустрофобия, слыхал?
Цицерон. Слыхал, слыхал! Не отвлекайся!
Камень. Ну вот. Конечно, приносил
с собою амфору, закуску,
чин-чинарём…
Цицерон. Не может быть!
Камень. А как ты думал! Без поллитры
ораторы на брег не ходят.
Цицерон. Сам Демосфен - и в одиночку?
Камень. Зачем, бывало, и с гетерой,
а то с двумя, но это редко,
всё больше сам. Разложит, сядет,
приложится разок-другой
и начинает: песни, сказки,
реченья разных мудрецов,
преданья старины глубокой,
Гомера, слышь-ка, наизусть!
Я, почитай, с тех репетиций
его и вызубрил. Не хочешь
из Одиссеи строчек триста?
Цицерон мотает головой, как лошадь.
Ну, нет так нет, хозяин барин.
О чём я? Да! Так вот однажды,
заговорившись, размечтавшись -
не помню точно, врать не стану -
он, обмишурившись, меня
в рот положил. Такого чувства
ни до, ни после я не знал!
Такое воодушевленье
мной овладело! Вкус и запах,
и осязанье тёплой плоти,
и моря шум, как из ракушки,
и солнце, как со дна колодца,
всё в тёмных крапинках, и небо
бездонной синевы, и зубы,
с развалинами Трои схожи -
всё это вместе в миг единый
нахлынуло… О Демосфен!
Ты дал мне семь неверных чувств!..
Цицерон. Постой, постой! Откуда семь?
Пять чувств лишь есть у человека.
Камень. Когда б ты знал, какие тайны
заключены в камнях прибрежных,
ты не судил бы столь спесиво,
а в душу камня заглянул
и там увидел…
Цицерон, словно действительно заглянув в эти бездны, роняет обслюнявленный булыжник, валится на спину, ударяется головой, просыпается. Над ним стоит Красс и сквозь зубы плюёт через него, стараясь попасть в валяющуюся рядом амфору.
Цицерон. О, ваше высокопредпринимательство!
Приподымается, потирая затылок.
Красс. Опять нажрался, поц.
Цицерон. Тебе не понять, смертный. Это диоси… диосини… вакхическое отношение к жизни. Великий смысл!
Цицерон поднимает палец, как бы указуя направление этого смысла, и попадает им в амфору; ползёт к ней на коленях, заглядывает, расстраивается, заискивающе смотрит на Красса.
Тёзка, одолжи на лечение заслуженному политработнику.
Красс. Ты шо, в натуре, за лоха меня держишь? Отдавать как будешь?
Цицерон. Отработаю. Вот те крест** - отработаю! Любой закон, там, речугу где толкнуть… Не первый же раз!
Красс. Ша! Не ёрзай, фраер. Ходи со мной, там посмотрим.
Цицерон встаёт, поднимая и обтирая амфору.
Брось, дурила!
Цицерон. Это ж тара! Святое дело.
Красс. Брось, говорю. Перед людями противно.
Цицерон. А я за тебя покрасс-снею.
Красс. (поворачиваясь и говоря уже на ходу) Хрен с тобой. Тока топай сзади и не жмурься.
Цицерон. (убегая за Крассом на цыпочках) Авокадовый мой! За тобой хоть в Сибирь!**
Цицерон просыпается на берегу Тибра. Тоска в душе его и кривизна в лице, всё существо его влечёт куда-то подлечиться. Пройдя лишь несколько шагов, он падает, споткнувшись, в лужу. Встаёт, принюхивается.
Цицерон. Ну народ! Отливают где стоят. Весь город загадили. Весь мир загадили!
Грозит кулаком небесам. Те не остаются безучастными. Возле упомянутой лужи обнаруживается мирно спящий квирит*, а подле него две, очевидно полные блаженства, амфоры. Не поблагодарив небеса и стараясь не разбудить квирита, Цицерон умыкает сокровище, причём содержимое одной из амфор вливает в себя уже на бегу. Отбежав достаточно далеко и достигнув первого удовлетворения, он замедляет шаг. Заря разбухает в полнеба.
О, Аврора, музис амика.* Хороший знак. Вперёд, Цицерон! Народ ждёт тебя с распростёртыми… с ушами, что ли? Именно с ушами! Квоускве… Надо же, как назло вся латынь из головы вылетела. Лаборемус!* Труд - источник вдохновенья.
Идёт очень медленно, прихлёбывая и бормоча не вполне уверенно.
Арс аманди эст модус вивенди.* Хабент суа фата-моргана либелли.* Ляпсус мунди.* Конечно, ляпсус мунди!
Оживляется, говорит всё громче и прихлёбывает всё чаще.
Мала верба цито крескит - мама вербу ситом крестит.* Лупус нон мордет люпум - лупа лупу не мордует.* Мементо мори - не забудь умереть!*
Допивает, опрокидывает амфору, убеждаясь, что та пуста.
Сик транзит…* И всё-таки ин вино веритас,* а кто не понимает!.. (совершенно воодушевлённо) Карфаген должен быть разрушен!*
С восторгом бросает амфору о прибрежные камни; та, разумеется, вдребезги. Он вдруг тускнеет, опадает, как парус без ветра, начинает прихлёбывать из другой амфоры.
Ну, и кво ты вадис?* Конец-то всем известен - делириум тременс,** горячка белая. Де-ли-ри-ум тррре-менс! Тьфу! А-а, варварский язык! Угораздило же меня с моим умом и талантом! То ли дело Греция! Какие люди! Вот, хоть Гомер этот: и ничего вроде особенного, видимость одна, слепота куриная, а как изъяснялся, подлец!
Стаёт в позу.
«И море, и Гомер, всё движется…»
Шатается, едва не падает, ловит рукою воздух, садится на камни.
И вот Гомер молчит. Какие люди - и те…
Поднимает из-под ног булыжник, тупо его разглядывает.
Скажи мне, камень Демосфена,
зачем язык мой слаще хрена,
но горше редьки? На хрена
мне эта видимость дана?
Что моя тайная свобода,
когда перед мурлом народа
двух слов не свяжешь с бодуна!?
Камень Демосфена шмыгает носом, вздыхает, говорит с хрипотцой.
Камень. Алкоголизм… Хоть имя дико,
но мне оно ещё ласкает…
И время то напоминает,
когда он из небытия,
ничтожного, призвал меня.
Да-да, ласкает нюх и зренье
и, кажется, шестое чувство…
Цицерон. Какие чувства у тебя?
Ты камень! Хуже чем полено.
Камень. Э, нет, служивый! камень - да,
но не бесчувственная чурка -
Булыжник Свыше Вдохновенный!
Персона грата!*
Цицерон. Погоди!
Когда ж сумел ты вдохновиться?
И кто тебя?..
Камень. Вопрос законный.
Послушай исповедь мою!
Цицерон. Я весь внимание.
Камень. Пою
дела давно минувших дней…
Я молод был тогда, я лучше,
я чище был. Среди камней
других ничем не выделялся:
лежал себе на берегу,
скучал, под солнцем раскалялся,
а по ночам, поймав волну,
шуршал тихонько на луну
да помаленьку истирался…
Уныло жизнь моя текла.
У дальних родственников наших,
у глины или, там, стекла
всё интересней: то ли чашей,
то ли бутылкой, то окном -
их жизнь со смыслом протекает.
Ну, век недолог - но о том
у нас в родне не поминают,
поскольку…
Цицерон. Слушай, а нельзя
поближе к делу?
Камень. Не спеши!
Терпение - оно, служивый,
замена мудрости. С меня
песок уж сыплется, как видишь,
однако я не тороплюсь…
Ну вот опять! Что ты наделал!
Все рифмы от меня сбежали.
Где их теперь искать прикажешь?
Нет уваженья к старикам
у современной молодёжи.
Ну, бог тебя простит. О чём, бишь,
мы тут беседуем с тобой?
Цицерон. О вдохновенье. Как случилось,
что стал ты…
Камень. Свыше вдохновенным?
Цицерон. Вот именно.
Камень. Ну, этот просто.
Повадился к нам как-то в гости
ходить какой-то Демосфен.
Любил, видать, уединенье,
природу, там, а может - стен
не выносил: болезнь такая,
клаустрофобия, слыхал?
Цицерон. Слыхал, слыхал! Не отвлекайся!
Камень. Ну вот. Конечно, приносил
с собою амфору, закуску,
чин-чинарём…
Цицерон. Не может быть!
Камень. А как ты думал! Без поллитры
ораторы на брег не ходят.
Цицерон. Сам Демосфен - и в одиночку?
Камень. Зачем, бывало, и с гетерой,
а то с двумя, но это редко,
всё больше сам. Разложит, сядет,
приложится разок-другой
и начинает: песни, сказки,
реченья разных мудрецов,
преданья старины глубокой,
Гомера, слышь-ка, наизусть!
Я, почитай, с тех репетиций
его и вызубрил. Не хочешь
из Одиссеи строчек триста?
Цицерон мотает головой, как лошадь.
Ну, нет так нет, хозяин барин.
О чём я? Да! Так вот однажды,
заговорившись, размечтавшись -
не помню точно, врать не стану -
он, обмишурившись, меня
в рот положил. Такого чувства
ни до, ни после я не знал!
Такое воодушевленье
мной овладело! Вкус и запах,
и осязанье тёплой плоти,
и моря шум, как из ракушки,
и солнце, как со дна колодца,
всё в тёмных крапинках, и небо
бездонной синевы, и зубы,
с развалинами Трои схожи -
всё это вместе в миг единый
нахлынуло… О Демосфен!
Ты дал мне семь неверных чувств!..
Цицерон. Постой, постой! Откуда семь?
Пять чувств лишь есть у человека.
Камень. Когда б ты знал, какие тайны
заключены в камнях прибрежных,
ты не судил бы столь спесиво,
а в душу камня заглянул
и там увидел…
Цицерон, словно действительно заглянув в эти бездны, роняет обслюнявленный булыжник, валится на спину, ударяется головой, просыпается. Над ним стоит Красс и сквозь зубы плюёт через него, стараясь попасть в валяющуюся рядом амфору.
Цицерон. О, ваше высокопредпринимательство!
Приподымается, потирая затылок.
Красс. Опять нажрался, поц.
Цицерон. Тебе не понять, смертный. Это диоси… диосини… вакхическое отношение к жизни. Великий смысл!
Цицерон поднимает палец, как бы указуя направление этого смысла, и попадает им в амфору; ползёт к ней на коленях, заглядывает, расстраивается, заискивающе смотрит на Красса.
Тёзка, одолжи на лечение заслуженному политработнику.
Красс. Ты шо, в натуре, за лоха меня держишь? Отдавать как будешь?
Цицерон. Отработаю. Вот те крест** - отработаю! Любой закон, там, речугу где толкнуть… Не первый же раз!
Красс. Ша! Не ёрзай, фраер. Ходи со мной, там посмотрим.
Цицерон встаёт, поднимая и обтирая амфору.
Брось, дурила!
Цицерон. Это ж тара! Святое дело.
Красс. Брось, говорю. Перед людями противно.
Цицерон. А я за тебя покрасс-снею.
Красс. (поворачиваясь и говоря уже на ходу) Хрен с тобой. Тока топай сзади и не жмурься.
Цицерон. (убегая за Крассом на цыпочках) Авокадовый мой! За тобой хоть в Сибирь!**