Друзья.(продолжение повести)
В темноте долго и надсадно тренькает телефон. Я лежу в позе «умри, лиса», но безмятежный Эдди на звонок не реагирует во-обще. Приходится идти мне…
- Юлька не пришла ночевать. Я обзвонил всех подружек, ее нигде нет, - обреченно объясняет наш друг Дима.
Звонить людям ночью очень неудобно, нарушение приличий. Поэтому беспокоят только того, кто вместо раздражения испытает сочувствие, в этом надо быть уверенным на все сто. Моему мужу - звонят.
Деваться некуда, зову Эдди. А дело в чем? Да в том, что Юлька, непутевый подросток с длинными ногами и короткими извилинами, испытывает отчима Диму на прочность довольно часто. После недолгих переговоров на тему, где может «тусить» малолетняя негодница, Эдди одевается и уходит. Мне страшно отпускать мужа одного ночью, но возразить я не смею. Это его природа - быть верным, безотказным, что с этим сделаешь? С доминантными качествами не договоришься. И еще потому я молчу, что очень горжусь тонкокостным, изящным, мужественным Эдди. Его просят о помощи, к нему испытывают это доверие, разве много таких людей живет в нашем городе?
Доверить беду трудно, а мечты еще трудней. В связи с этим хочу рассказать о ежедневном визите Ильи. Бывший однокурсник Эдди, чудаковатый парень с жесткими кудряшками, интересующийся квантовой механикой, китайскими шахматами, славянскими обрядами и финским языком… Он приходил всегда в одно и то же время, друзья чаевничали за беседой. С Эдди было легко делиться даже бредовой идеей, потому что в ответ шел благожелательный интерес, искреннее желание разобраться в хитросплетениях чужих умозаключений. Иногда мне казалось, что Илья любил друга гораздо сильнее, чем своего родного брата.
Насколько это важно, найти место, где твой внутренний мир расцветает под чьим то благожелательным взором? Мой «автоответчик», педантичный знайка, отвечает что-то вроде: «У нас есть Создатель, неравнодушный, любящий, совершенный…» так то оно так…Только скажите, много ли людей в миру живут близко к Богу? Я, например, всю жизнь иду и не могу приблизиться. Мне не на кого сетовать, если пирожное или секс отвлекают меня от подготовки к Причастию, но и не на кого опереться в такую минуту, несмотря не сильнейшую нужду в поддержке.
Если рядом есть человек, которому интересно твоя мысль, твоя боль, твоя радость - значит, рядом находится зеркало, в котором отражается Любовь. Многие годы у нас была возможность смотреться в это зеркало.
Подозреваю, что время, проведенное с Эдди, для многих было незабываемым. Я опять таки не противилась неизбежному - сильнейшей, как течение северной реки, тяги людей к Эдди.
Вот очень характерный эпизод из нашей жизни. Однажды мужу позвонил его «крестный» скульптор Петр и сказал, что договорился о выставке в северной столице:
- Собирай свои… вещички и дуй в Питер, - с добродушным матерком напутствовал он моего супруга.
Эдди обрадовался, поблагодарил, но, опустив трубку, крепко задумался. Проблема состояла в следующем: у нас не было денег, чтобы нанять фуру, а даже легкие, небольшие по размеру скульптуры в пару чемоданов не уложишь. Посовещались и решили узнать у друзей, кто может поехать в это время с нами в Питер, а заодно прихватить нашу поклажу. Позвонили по пятнадцати номерам. ВСЕ СОГЛАСИЛИСЬ! Дальше началось невообразимое. Ближе к вечеру, не сговариваясь, к нам приехало около двадцати человек в гости, поздравить Эдди с первой столичной выставкой. Мы жили в тесной малосемейке, наша «гостиная» составляла 11 квадратных метров. И вот, на этой площади началось пиршество. Гости принесли с собой море вина. Но не закуску! И как поделить на 20 человек два пакетика вермишели «Роллтон», три сосиски и три яблока? Да, была еще кастрюля пшенной каши. Ассортимент нашего холодильника не удивлял знакомых. Вся интелегенция в эти годы жила примерно также. Помню, в университете «историю исскуств» преподавала милейшая Наталья Николаевна. Глядя на нас сквозь двойные линзы запойно читающего человека, она рассказывала удивительные факты о художниках и их творениях, учила видеть и чувствовать намного больше, чем нам это удавалось до знакомства с ней. Наталья Николаевна одна растила сына и на свою преподавательскую зарплату жила так скудно, что не могла позволить себе обыкновенный сервиз. Когда все чашки в доме были перебиты, она пару дней пила чай из майонезной банки. Абсолютно спокойно, не расстраиваясь, а посмеиваясь над обстоятельствами.
Поглядев на наше «изобилие», гости приуныли. Ненадолго. Через пять минут энергичная Марина звонила мужу:
- Сережа, мясо готово?
- Готово, Мариночка, уже дошло.
- Сереженька, бери кастрюлю и дуй к нам. Пожалуйста... Есть нечего!
Есть безропотные чудесные люди, еще попадаются в этом мире. Сережа взял горячую кастрюлю, обернул ее в плед и повез к нам. Кашу и вермишель использовали в качестве гарнира, получилось чудесно. Затем уложили Арину и принялись танцевать «шепотом», т.е. при свете фонаря с улицы, с еле слышной музыкой, чтобы не разбудить ребенка. Потом поиграли в «ручеек» на одиннадцати квадратах и разошлись. Все радовались и ликовали, кроме Эдди. Его словно черная пелена покрыла. Когда все разошлись, я спросила:
- Что с тобой. Ты устал?
- Я скоро умру, - выдавил мой любимый.
Опять. Опять эта знакомая ерунда…Спрашиваю:
- Ты что-то знаешь? У тебя какая то болезнь, о которой мне ничего неизвестно?
- Нет, Вика, все в порядке со здоровьем, просто однажды мне не хватит воздуха, и я умру.
Тема смерти обыгрывалась моим мужем в разных вариантах уже давно, но ничего, кроме творческого маргинализма, я в этом не видела. Статуи смерти, надгробья, надпись на его полке « ПО живем ПОсмотрим, Умрем - Увидем», мной воспринимались как броские метафоры, не более. Вот и сейчас я не испугалась, а возмутилась:
- С жиру бесишься! Работа, семья, здоровье - во всем повезло, все в порядке! Как можно допускать до себя такие унылые мысли? Или ты интересничаешь передо мной?
Эдди тяжко вздохнул:
- Никто мне не верит. А я просто знаю, что у меня мало времени.
Спать совсем не хотелось. Мы лежали и смотрели в потолок с ночными грозными разводами. Меланхолия, синяя бесшумная дева с унылым носом, дотронулась холодными пальцами. Поэтому все, что я могла сделать - это обнять моего Эдди, погрузить его в сладкое тепло женского тела…Позже мы лежали и шептались. О Данииле Хармсе, любимом поэте моего мужа. Я терпеть не могла Хармса. Это даже не касалось творчества, а каких то человеческих реакций. Слишком безответственным, бесчувственным к любящим людям он мне казался. А еще мне не нравилось то слепое обожание, которое испытывал к нему Эдди. Диалог развивался примерно так:
- Его жизнь как мифотворчество, мне хотелось бы это повторить. Только по-своему.
- Он скотина!
- Он забавный.
- Он забавная скотина!
- Ему было страшно. Представь, ты родилась для одной эпохи, а тебя сунули в другую.
- Тоже самое и о нас можно сказать. Разве мы думали о перестройке? Или наши родители? В детстве мы знали, сколько стоит молоко и хлеб, наши родители были уверены, что можно рассчитывать на квартиру. А теперь? Каждый день новые цены, хотя перестройка вроде бы закончилась! Ты знаешь, на что мы будем жить в следующем году? Я - нет.
- Я не знаю, будем ли мы жить в следующем году
Немеет небо, сжимается желудок. Он словно танцует со смертью, говорит о ней, рассматривает со всех сторон, примеривается. Зачем?
- Мы еще так молоды, так трудно выживать, зачем ты думаешь о конце? А я тебе скажу! Потому что так легче, снимается ответственность. Вот и Хармс твой придуривался для этого. И популярность дешево достается, и уже не надо быть кормильцем, все равно, сыта ли жена, одета ли она подобающим образом…
- Ты укоряешь меня сейчас?
Как всегда, не слушает слова. Слышит меня. От этого еще больнее. Если ты все знаешь, то почему пренебрегаешь моими нуждами? Много ли я заработаю с болезненной девчонкой на руках?
Можно ли сердиться на Эдди, когда он целует в губы, пьянеет от долгой неспешной ласки? Можно ли сердиться на Эдди, если он играет на моем позвоночнике, словно на флейте, шумно вдыхает мой аромат, и я расцветаю, благоухаю от его нежности? Я любима, я люблю, я люблю…
- Юлька не пришла ночевать. Я обзвонил всех подружек, ее нигде нет, - обреченно объясняет наш друг Дима.
Звонить людям ночью очень неудобно, нарушение приличий. Поэтому беспокоят только того, кто вместо раздражения испытает сочувствие, в этом надо быть уверенным на все сто. Моему мужу - звонят.
Деваться некуда, зову Эдди. А дело в чем? Да в том, что Юлька, непутевый подросток с длинными ногами и короткими извилинами, испытывает отчима Диму на прочность довольно часто. После недолгих переговоров на тему, где может «тусить» малолетняя негодница, Эдди одевается и уходит. Мне страшно отпускать мужа одного ночью, но возразить я не смею. Это его природа - быть верным, безотказным, что с этим сделаешь? С доминантными качествами не договоришься. И еще потому я молчу, что очень горжусь тонкокостным, изящным, мужественным Эдди. Его просят о помощи, к нему испытывают это доверие, разве много таких людей живет в нашем городе?
Доверить беду трудно, а мечты еще трудней. В связи с этим хочу рассказать о ежедневном визите Ильи. Бывший однокурсник Эдди, чудаковатый парень с жесткими кудряшками, интересующийся квантовой механикой, китайскими шахматами, славянскими обрядами и финским языком… Он приходил всегда в одно и то же время, друзья чаевничали за беседой. С Эдди было легко делиться даже бредовой идеей, потому что в ответ шел благожелательный интерес, искреннее желание разобраться в хитросплетениях чужих умозаключений. Иногда мне казалось, что Илья любил друга гораздо сильнее, чем своего родного брата.
Насколько это важно, найти место, где твой внутренний мир расцветает под чьим то благожелательным взором? Мой «автоответчик», педантичный знайка, отвечает что-то вроде: «У нас есть Создатель, неравнодушный, любящий, совершенный…» так то оно так…Только скажите, много ли людей в миру живут близко к Богу? Я, например, всю жизнь иду и не могу приблизиться. Мне не на кого сетовать, если пирожное или секс отвлекают меня от подготовки к Причастию, но и не на кого опереться в такую минуту, несмотря не сильнейшую нужду в поддержке.
Если рядом есть человек, которому интересно твоя мысль, твоя боль, твоя радость - значит, рядом находится зеркало, в котором отражается Любовь. Многие годы у нас была возможность смотреться в это зеркало.
Подозреваю, что время, проведенное с Эдди, для многих было незабываемым. Я опять таки не противилась неизбежному - сильнейшей, как течение северной реки, тяги людей к Эдди.
Вот очень характерный эпизод из нашей жизни. Однажды мужу позвонил его «крестный» скульптор Петр и сказал, что договорился о выставке в северной столице:
- Собирай свои… вещички и дуй в Питер, - с добродушным матерком напутствовал он моего супруга.
Эдди обрадовался, поблагодарил, но, опустив трубку, крепко задумался. Проблема состояла в следующем: у нас не было денег, чтобы нанять фуру, а даже легкие, небольшие по размеру скульптуры в пару чемоданов не уложишь. Посовещались и решили узнать у друзей, кто может поехать в это время с нами в Питер, а заодно прихватить нашу поклажу. Позвонили по пятнадцати номерам. ВСЕ СОГЛАСИЛИСЬ! Дальше началось невообразимое. Ближе к вечеру, не сговариваясь, к нам приехало около двадцати человек в гости, поздравить Эдди с первой столичной выставкой. Мы жили в тесной малосемейке, наша «гостиная» составляла 11 квадратных метров. И вот, на этой площади началось пиршество. Гости принесли с собой море вина. Но не закуску! И как поделить на 20 человек два пакетика вермишели «Роллтон», три сосиски и три яблока? Да, была еще кастрюля пшенной каши. Ассортимент нашего холодильника не удивлял знакомых. Вся интелегенция в эти годы жила примерно также. Помню, в университете «историю исскуств» преподавала милейшая Наталья Николаевна. Глядя на нас сквозь двойные линзы запойно читающего человека, она рассказывала удивительные факты о художниках и их творениях, учила видеть и чувствовать намного больше, чем нам это удавалось до знакомства с ней. Наталья Николаевна одна растила сына и на свою преподавательскую зарплату жила так скудно, что не могла позволить себе обыкновенный сервиз. Когда все чашки в доме были перебиты, она пару дней пила чай из майонезной банки. Абсолютно спокойно, не расстраиваясь, а посмеиваясь над обстоятельствами.
Поглядев на наше «изобилие», гости приуныли. Ненадолго. Через пять минут энергичная Марина звонила мужу:
- Сережа, мясо готово?
- Готово, Мариночка, уже дошло.
- Сереженька, бери кастрюлю и дуй к нам. Пожалуйста... Есть нечего!
Есть безропотные чудесные люди, еще попадаются в этом мире. Сережа взял горячую кастрюлю, обернул ее в плед и повез к нам. Кашу и вермишель использовали в качестве гарнира, получилось чудесно. Затем уложили Арину и принялись танцевать «шепотом», т.е. при свете фонаря с улицы, с еле слышной музыкой, чтобы не разбудить ребенка. Потом поиграли в «ручеек» на одиннадцати квадратах и разошлись. Все радовались и ликовали, кроме Эдди. Его словно черная пелена покрыла. Когда все разошлись, я спросила:
- Что с тобой. Ты устал?
- Я скоро умру, - выдавил мой любимый.
Опять. Опять эта знакомая ерунда…Спрашиваю:
- Ты что-то знаешь? У тебя какая то болезнь, о которой мне ничего неизвестно?
- Нет, Вика, все в порядке со здоровьем, просто однажды мне не хватит воздуха, и я умру.
Тема смерти обыгрывалась моим мужем в разных вариантах уже давно, но ничего, кроме творческого маргинализма, я в этом не видела. Статуи смерти, надгробья, надпись на его полке « ПО живем ПОсмотрим, Умрем - Увидем», мной воспринимались как броские метафоры, не более. Вот и сейчас я не испугалась, а возмутилась:
- С жиру бесишься! Работа, семья, здоровье - во всем повезло, все в порядке! Как можно допускать до себя такие унылые мысли? Или ты интересничаешь передо мной?
Эдди тяжко вздохнул:
- Никто мне не верит. А я просто знаю, что у меня мало времени.
Спать совсем не хотелось. Мы лежали и смотрели в потолок с ночными грозными разводами. Меланхолия, синяя бесшумная дева с унылым носом, дотронулась холодными пальцами. Поэтому все, что я могла сделать - это обнять моего Эдди, погрузить его в сладкое тепло женского тела…Позже мы лежали и шептались. О Данииле Хармсе, любимом поэте моего мужа. Я терпеть не могла Хармса. Это даже не касалось творчества, а каких то человеческих реакций. Слишком безответственным, бесчувственным к любящим людям он мне казался. А еще мне не нравилось то слепое обожание, которое испытывал к нему Эдди. Диалог развивался примерно так:
- Его жизнь как мифотворчество, мне хотелось бы это повторить. Только по-своему.
- Он скотина!
- Он забавный.
- Он забавная скотина!
- Ему было страшно. Представь, ты родилась для одной эпохи, а тебя сунули в другую.
- Тоже самое и о нас можно сказать. Разве мы думали о перестройке? Или наши родители? В детстве мы знали, сколько стоит молоко и хлеб, наши родители были уверены, что можно рассчитывать на квартиру. А теперь? Каждый день новые цены, хотя перестройка вроде бы закончилась! Ты знаешь, на что мы будем жить в следующем году? Я - нет.
- Я не знаю, будем ли мы жить в следующем году
Немеет небо, сжимается желудок. Он словно танцует со смертью, говорит о ней, рассматривает со всех сторон, примеривается. Зачем?
- Мы еще так молоды, так трудно выживать, зачем ты думаешь о конце? А я тебе скажу! Потому что так легче, снимается ответственность. Вот и Хармс твой придуривался для этого. И популярность дешево достается, и уже не надо быть кормильцем, все равно, сыта ли жена, одета ли она подобающим образом…
- Ты укоряешь меня сейчас?
Как всегда, не слушает слова. Слышит меня. От этого еще больнее. Если ты все знаешь, то почему пренебрегаешь моими нуждами? Много ли я заработаю с болезненной девчонкой на руках?
Можно ли сердиться на Эдди, когда он целует в губы, пьянеет от долгой неспешной ласки? Можно ли сердиться на Эдди, если он играет на моем позвоночнике, словно на флейте, шумно вдыхает мой аромат, и я расцветаю, благоухаю от его нежности? Я любима, я люблю, я люблю…