...
Иногда я перекладываю вещи с места на место, нахожу блокноты, которые когда-то рассовал по углам, и не знаю, что с ними делать. В пенале полно ручек, одна прижимается к другой, не знаю, какую выбрать - в те редкие моменты, когда есть для чего выбирать. Рядом зачем-то стоят стаканы с канцелярией всякой, вот оттуда часто и берутся всякие ненужные, некрасивые, нелюбимые письменные принадлежности. Если же нужно записать - по работе ли, по желанию, или просто так, - обычно ничего не найти. Как и теперь, когда понадобилось записать всё одновременно.
На работе у меня есть пачка никому не нужных тонких альбомных листов, пять лет уже есть, я достаю по одному листу, сворачиваю каждый пополам, чтобы удобнее было их класть между клавиатурой и краем стола, а потом записываю разные рабочие замечания, которых, откровенно говоря, меньше, чем прочих бессмысленных замечаний, попыток мыслить не головой, а руками по бумаге. Почти все записи потом отправляются в корзину. Остаются только те, где рабочего больше. Складывать оставшиеся пополам свёрнутые листы в стопку доставляет удовольствие: было ведь, кроме прочего, дело для набора ручек и карандашей, которые перекатываются в сумке. Сейчас ничего не нашёл на столе, забрался в ящик, где, сколько себя помню, хранились тетради, альбомы, ручки, карандаши, линейки, дыроколы, чернила, кисточки, краски [...] - лежали и два маленьких альбома для рисования с Айболитом и зверями на обложке. Я совсем маленьким был, а они уже лежали. И сейчас оказались точно там. В одном из них я пишу эти слова, другой же остался на своём месте, слишком резко менять так долго длящееся нельзя, кажется.
Запись эта, в общем, почти ни о чём, как ни о чём и те предложения, что вместе с листами, свёрнутыми пополам, отправляются в корзину. За пределами «почти» же: мне не нравится писать тем, чем я пишу, а чем нравится писать, то не нравится само по себе, и это почему-то важно; детство умудряется прощаться со мной до сих пор много раз разными способами - в прошлый раз было сильное желание уехать из одного дома, который раньше дарил покой, на этот раз случилась трава в деревне, выросшая кое-где по уши мне, в остальных же местах по уши моему ребёнку, мешающая пройти к реке, а река тем временем оставляет по бокам песчаные берега там, где были заросли, и заросли там, где были песчаные берега; когда-то все поля были основательно изрисованы тропинками, теперь - единственная тропинка-одно-название осталась после нас, а наши ноги изрисованы красными линиями, которые, впрочем, скоро исчезнут; на другом берегу лес сделал ещё один шаг нам навстречу - тут и там в поле деревья, пока маленькие, но когда-то и березняк по краю леса был маленьким, сколько подберёзовиков мы в нём находили, а теперь я там теряюсь с полпинка. Это и неплохо. Я писал как-то, что городские дома в соседнем посёлке для меня выглядели неким рубежом, дальше которого город не должен был пройти, и мне то и дело снилось, как на том берегу реки строится посёлок с многоэтажными домами - это всегда был очень тревожный сон. Если вместо домов на другом берегу реки вырастет лес, будет лучше.
В деревню за собой ездить всегда было бесполезно. Там я теряю остатки себя в собственных карманах. Нахожу только по приезде в город, если что-то случайно не выкину вместе с прочими бумажками из кармана - тогда нахожу не всё. Задираю голову и падаю на спину... - нет , не падаю, меня поддерживают, не дают упасть, а чуть попривыкнув я ещё и часть фронтона дома, стоя на лестнице, умудряюсь покрасить не свалившись. Но вот последний мазок кистью, и я стою пустой, пока снизу не скажут «а ну-ка давай слезай быстрее».
Вокруг лежит всего больше, чем я могу притащить в ЖЖ. И многое из этого отправится в корзину, оторванное от корешка альбома с Айболитом и зверями или вынутое из-под клавиатуры. И не расскажешь никому толком, малоинтересно получается, бумага она и есть бумага, у кого её меньше? Но меня всегда завораживал вид рук, перебирающих эту бумагу, разве что многочисленные напечатанные отчёты не впечатляют, но это уже частности.