Ещё табуреточки складные
Как ни странно на группе на этой неделе я собираюсь сказать, что почти перестала думать о смерти. По крайней мере, о смерти преподов. Касается живых преподов, конечно. Пришлось записать, что я про это думаю. Ощущения завершенности нет, но и как будто я его не допускаю. Зато мне пришла в голову мысль, что надо записать диалог, который мог бы быть с мёртвым преподом. Но думать об этом пока не удаётся, я начинаю плакать и всё. Где-то за этой запрудой должен быть новый вход или выход.
==.==.==
На лестничной площадке было три квартиры, с одной стороны был сосед Сашка, с другой - жили пенсионеры баба Катя и деда Ваня. У дед Вани не хватало руки, правой. Он всё время ходил в пиджаке, из пиджака торчала кожаная перчатка на какой-то твёрдой негнущейся основе. Баба Катя была живчиком, мама постоянно ставила её в пример, дескать до сих пор сама пол моет внаклонку, а не на четвереньках ползает. Хотя какая разница? Какие-то странные меры успеха.
Баба Катя ходила в церковь по воскресеньям. Баба Катя голодала один день в неделю. Баба Катя дала мне книжку Брегга про голодание и самоучитель по йоге.
Мы жили под крепостной горой, той, на которой стоит Кузнецкой крепость. От дома до крепости минут 20, максимум 30. На горе три дороги ярусами, между ними склоны с тропинками и погреба. На третьей, верхней, дороге гаражи и плохонький родничок. У крепости ещё одна дорога, она ведёт вниз до самой остановки, мимо моей улицы, мимо школы, мимо храма. За крепостью в рощице хороший родник, туда ходили за питьевой водой - тогда ещё отключали холодную воду летом на несколько дней.
Однажды, на какой-то праздник, на крепости устроили салют. Фейерверк. Вообще, там и пушки есть, но не помню чтобы они хоть раз стреляли. Мы услышали громкие хлопки, мама предположила, что это салют, и мы выбежали во двор посмотреть. Через некоторое время из подъезда вышел дед Ваня без пиджака, с топором в здоровой руке и баба Катя. Деревянная дверь подъезда открылась, с треском растянулась пружина, и баб Катя так и осталась стоять в дверях. Она сразу начала говорить жалобным голосом: «ой, а мы так испугались, думали, кто-то напал на вас, грохот такой, мы вышли, а у вас дверь нараспашку!.. Ваня взял топор, которым он мясо рубит, и мы побежали вас спасать, а вас дома нет!» Пустой рукав его рубашки свисал и болтался на ветру. Была тёплая летняя ночь, небо тёмное, но не чёрное. Крепость тогда недавно реставрировали, к годовщине основания Кузнецка.
Эта история часто вспоминалась потом - с большой восторженной благодарностью и легким подтруниванием... а потом он умер, и его тело положили в гроб, гроб поставили на стол в их квартире, и всех позвали прощаться. Прощаться, глядя на мертвое тело, все с той же чёрной кожаной перчаткой на месте где нет руки, прощаться, глядя на его лицо с закрытыми глазами. Я не помню его глаза. Потом его унесли по двору и везде раскидали гвоздики. Ненавижу гвоздики, я бы не хотела их видеть никогда. А ведь красивые цветы - если так-то, если как-нибудь не так. Но стебли... уродливые. Унесли по дороге на самый верх крепостной горы, где было кладбище.
Потом нас позвали на поминки - за тем же столом, в той же комнате, где недавно стоял гроб. Все эти люди, приехавшие прощаться, я их и не знала никого, кроме соседей-то... их конечно надо было кормить. Мама сварила борщ - она вкусно готовила, баба Катя попросила ее, и она сварила борщ в бачке, который трёхведерный. И всё равно было вкусно, талант. И был ещё этот странный сладкий рис с изюмом. Непривычно и невкусно, но надо есть - нельзя было оставить что-то на тарелке. И этот абсурд - есть за тем же столом странный сладкий рис и знать, но не понимать, что деды Вани больше нет, и что жизнь резко переменилась - неожиданно и неизвестно как, все это порождало напряжение. Взрослые о чём-то говорили - мало и негромко. Не знаю, знал ли кто-то его во-об-ще. И я начала смеяться, и мама шикала на меня, а потом сказала уйти. Я это запомнила как разрешение уйти (добби свободен).
Раньше мне казалось, что я странная, что я смеялась на похоронах. Но, кажется, я нормальная. Просто это были мои первые похороны, и я не знала, как это делать. Потом были и другие похороны - включая того самого препода. Он тоже лежал в гробу, на столе, в помещение похоронного дома. Гроб открывали только для родни - потому что прошло много дней пока его доставили сюда для похорон, и лицо его было отреставрировано и не похоже на того человека, которого я хотела увидеть. Но там я совсем не смеялась. Впрочем, ощущение бреда происходящего повторялось.
Баба Катя долго жила одна, а потом переехала к своей дочери, я уже заканчивала школу. Квартиру продали, её купил дядя Игорь, красивый мужик, толи вдовец, толи в разводе. У него была взрослая дочка... сам он казался спокойным и уверенным в себе человеком. Но я с ним особо не общалась, а после школы я уехала в новосиб. Игорь повесился. И мне казалось раньше, что это странно. Но это закономерно. Потому что мир наш, наше общество не учит обращаться за помощью. У нас даже есть выражение «создать семью». Но как может создать семью социальное животное, которое отродясь не должно было терять семью?
В соседнем квартале рядом с детской площадкой среди деревьев стоит старый стол - похожий на тот раскладывающийся советский стол. С одной стороны его стоит лавочка, с двух других - стулья, обычные старые стулья, слегка изогнутые ножки, три перекладинки в спинке. За столом собираются дедушки и играют в домино. Трындят о чем-то своём, иногда читают газеты, даже курят порой - но от них совсем не пахнет смертью. Такие дела.
А чуть дальше, по дороге в сторону почты, есть школа со стадионом, и там на самом краю, у ограды стоят стулья, укрытые полиэтиленом. Там собираются мужики и играют на беговой дорожке стадиона в городки. Некоторые приносят ещё табуреточки складные, как у рыбаков. Некоторые приводят внуков.
==.==.==
На этой неделе я думала, что в стрессе не только проваливаюсь в себя прошлую, но и других людей вижу ограниченно подобиями тех, кто был для меня раньше, в детстве. Ну, там, папа, мама, брат, сестра. Но когда говоришь об этом - начинаешь видеть разницу. Не знаю, почему так. Как будто по умолчанию в голове все обобщается, ищутся аналогии и подобия. Но говоришь - и включается критик, контроль, спорщик - и начинает возражать. Почему? 🤷🏼♀️
==.==.==
На лестничной площадке было три квартиры, с одной стороны был сосед Сашка, с другой - жили пенсионеры баба Катя и деда Ваня. У дед Вани не хватало руки, правой. Он всё время ходил в пиджаке, из пиджака торчала кожаная перчатка на какой-то твёрдой негнущейся основе. Баба Катя была живчиком, мама постоянно ставила её в пример, дескать до сих пор сама пол моет внаклонку, а не на четвереньках ползает. Хотя какая разница? Какие-то странные меры успеха.
Баба Катя ходила в церковь по воскресеньям. Баба Катя голодала один день в неделю. Баба Катя дала мне книжку Брегга про голодание и самоучитель по йоге.
Мы жили под крепостной горой, той, на которой стоит Кузнецкой крепость. От дома до крепости минут 20, максимум 30. На горе три дороги ярусами, между ними склоны с тропинками и погреба. На третьей, верхней, дороге гаражи и плохонький родничок. У крепости ещё одна дорога, она ведёт вниз до самой остановки, мимо моей улицы, мимо школы, мимо храма. За крепостью в рощице хороший родник, туда ходили за питьевой водой - тогда ещё отключали холодную воду летом на несколько дней.
Однажды, на какой-то праздник, на крепости устроили салют. Фейерверк. Вообще, там и пушки есть, но не помню чтобы они хоть раз стреляли. Мы услышали громкие хлопки, мама предположила, что это салют, и мы выбежали во двор посмотреть. Через некоторое время из подъезда вышел дед Ваня без пиджака, с топором в здоровой руке и баба Катя. Деревянная дверь подъезда открылась, с треском растянулась пружина, и баб Катя так и осталась стоять в дверях. Она сразу начала говорить жалобным голосом: «ой, а мы так испугались, думали, кто-то напал на вас, грохот такой, мы вышли, а у вас дверь нараспашку!.. Ваня взял топор, которым он мясо рубит, и мы побежали вас спасать, а вас дома нет!» Пустой рукав его рубашки свисал и болтался на ветру. Была тёплая летняя ночь, небо тёмное, но не чёрное. Крепость тогда недавно реставрировали, к годовщине основания Кузнецка.
Эта история часто вспоминалась потом - с большой восторженной благодарностью и легким подтруниванием... а потом он умер, и его тело положили в гроб, гроб поставили на стол в их квартире, и всех позвали прощаться. Прощаться, глядя на мертвое тело, все с той же чёрной кожаной перчаткой на месте где нет руки, прощаться, глядя на его лицо с закрытыми глазами. Я не помню его глаза. Потом его унесли по двору и везде раскидали гвоздики. Ненавижу гвоздики, я бы не хотела их видеть никогда. А ведь красивые цветы - если так-то, если как-нибудь не так. Но стебли... уродливые. Унесли по дороге на самый верх крепостной горы, где было кладбище.
Потом нас позвали на поминки - за тем же столом, в той же комнате, где недавно стоял гроб. Все эти люди, приехавшие прощаться, я их и не знала никого, кроме соседей-то... их конечно надо было кормить. Мама сварила борщ - она вкусно готовила, баба Катя попросила ее, и она сварила борщ в бачке, который трёхведерный. И всё равно было вкусно, талант. И был ещё этот странный сладкий рис с изюмом. Непривычно и невкусно, но надо есть - нельзя было оставить что-то на тарелке. И этот абсурд - есть за тем же столом странный сладкий рис и знать, но не понимать, что деды Вани больше нет, и что жизнь резко переменилась - неожиданно и неизвестно как, все это порождало напряжение. Взрослые о чём-то говорили - мало и негромко. Не знаю, знал ли кто-то его во-об-ще. И я начала смеяться, и мама шикала на меня, а потом сказала уйти. Я это запомнила как разрешение уйти (добби свободен).
Раньше мне казалось, что я странная, что я смеялась на похоронах. Но, кажется, я нормальная. Просто это были мои первые похороны, и я не знала, как это делать. Потом были и другие похороны - включая того самого препода. Он тоже лежал в гробу, на столе, в помещение похоронного дома. Гроб открывали только для родни - потому что прошло много дней пока его доставили сюда для похорон, и лицо его было отреставрировано и не похоже на того человека, которого я хотела увидеть. Но там я совсем не смеялась. Впрочем, ощущение бреда происходящего повторялось.
Баба Катя долго жила одна, а потом переехала к своей дочери, я уже заканчивала школу. Квартиру продали, её купил дядя Игорь, красивый мужик, толи вдовец, толи в разводе. У него была взрослая дочка... сам он казался спокойным и уверенным в себе человеком. Но я с ним особо не общалась, а после школы я уехала в новосиб. Игорь повесился. И мне казалось раньше, что это странно. Но это закономерно. Потому что мир наш, наше общество не учит обращаться за помощью. У нас даже есть выражение «создать семью». Но как может создать семью социальное животное, которое отродясь не должно было терять семью?
В соседнем квартале рядом с детской площадкой среди деревьев стоит старый стол - похожий на тот раскладывающийся советский стол. С одной стороны его стоит лавочка, с двух других - стулья, обычные старые стулья, слегка изогнутые ножки, три перекладинки в спинке. За столом собираются дедушки и играют в домино. Трындят о чем-то своём, иногда читают газеты, даже курят порой - но от них совсем не пахнет смертью. Такие дела.
А чуть дальше, по дороге в сторону почты, есть школа со стадионом, и там на самом краю, у ограды стоят стулья, укрытые полиэтиленом. Там собираются мужики и играют на беговой дорожке стадиона в городки. Некоторые приносят ещё табуреточки складные, как у рыбаков. Некоторые приводят внуков.
==.==.==
На этой неделе я думала, что в стрессе не только проваливаюсь в себя прошлую, но и других людей вижу ограниченно подобиями тех, кто был для меня раньше, в детстве. Ну, там, папа, мама, брат, сестра. Но когда говоришь об этом - начинаешь видеть разницу. Не знаю, почему так. Как будто по умолчанию в голове все обобщается, ищутся аналогии и подобия. Но говоришь - и включается критик, контроль, спорщик - и начинает возражать. Почему? 🤷🏼♀️