"Добровольный" отказ
Когда младенец тянется к матери в поисках любви и удовлетворения, он хочет от нее взаимности, нужного ему отклика. Но как часто мы не можем ответить любовью на любовь, так же и не всегда матери могут удовлетворить потребность своего ребенка во взаимности и любви. А когда такие сбои взаимности могут быть слишком сильными и ребенок слишком часто натыкается на недовольство, отвержение или равнодушие, то это ранит его очень сильно. И раз за разом не получая того, что ему требуется, он ранится снова и снова. Если такая невзаимность или недовольство или какой-то другой, ранящий этого конкретного ребенка отклик, повторяется слишком часто, ребенок постоянно не находит у матери желаемого, то в крайних случаях, исчерпав свои силы переносить боль, страдание и фрустрацию, ребенок отказывается от самих попыток сближения, может отказываться от груди, может замкнуться или выглядеть незаинтересованным или обманчиво спокойным, конформным и нетребовательным.
Так как на самом деле ребенок не может отказаться от взаимодействия с матерью, то его ищущая любви и стремящаяся к удовлетворению часть самости откалывается и уходит в глубь его бессознательного, инкапсулируясь там во имя избегания дальнейшей травматизации и боли, словно в анабиозе, без возможности взаимодействия с внешним миром. Он словно становится нечувствительным к собственной потребности во взаимности.
Фактически в этот момент ребенок уже сломлен, переживает последствия травматичного контакта, он условно-добровольно отказывается от своего объекта, потому что в поиске любви получает слишком много боли. После такого отказа ребенок часто прибегает к различным способам самоуспокоения, и приходит в депрессивное состояние. Многим, если не всем, знаком тот тип садо-мазохистского сценария в отношениях, когда боль есть любовь. И именно в младенчестве эти два понятия неразрывно сплавляются в контакте с отвергающей, недовольной или неуравновешенной матерью. во взрослом возрасте этот первичный сценарий.
Такие люди склонны в дальнейшем к зависимости от хронического повторения этой довербальной травмы, к поиску и воспроизведению боли в любовных отношениях, к рискованным способам получения острых ощущений на грани страдания и боли и попыткам внешнего воссоздания (отыгрывания) травмы и совладания с ней. Также они часто приходят к трудности создания постоянных близких отношений из-за того заряда страданий и боли, застрявших в их бессознательном и отравляющих их жизни, который происходит из той склейки любви и страдания, которая свойственна травме, пронизывающей первичные отношения и не имеющей выхода в сознательную плоскость.
Когда первичный объект, дающий нам жизнь и все ресурсы к выживанию, одновременно с этим причиняет сильную боль, мы становимся слишком амбивалентными чтобы вместить разницу между плохим и хорошим в один внутренний мир и тем более не можем объединить плохую и хорошую ипостаси объекта в один целостный. А как следствие не можем увидеть и себя как связного реального человека, не идеального и не ужасного, и нуждающегося и автономного одновременно. Чем раньше возникает такая амбивалентность, тем она мощнее расщепляет личность на черное и белое, тем ярче ее проявление как раскола вИдения мира как исключительно плохого или исключительного хорошего, чьи стороны никогда не пересекаются. Раскалывается как эго, так и объект.
Такое расщепление защищает от слишком многого, но в первую очередь от осознания своей потребности в любви или невозможности ее реализовать; зависимости (хотя бы в прошлом) от объекта, своей нуждаемости в нем, и обнаружения и принятия собственной конечности и невозможности влиять и изменить все, что не нравится.