Рок'н'ролл летающих тарелок
I
Простыни намокли. Мокрая пижама приклеилась к горячему животу. Я перевернулась и вытащила из укромного местечка под матрасом фонарик. Да, мой живот оставался таким же пугающе розовым, он обжигал руку, стоило к нему прикоснуться. Я прижала фонарь к руке, чтобы посмотреть на розовый ореол света, образующийся при этом вокруг пальцев. Я перегнулась через кровать, чтобы достать камертон и стетоскоп, но от резких движений началась кружиться голова. Я попыталась успокоиться и привести мысли в порядок, чтобы быть в состоянии все рассказать им, когда они придут. Логика накатывалась волнами синих стеклянных шариков. Простыни были мокрые, мои волосы тоже, но жар в теле не проходил. Значит лихорадка не вышла из меня вместе с потом. И следовательно придется ставить клизму с теплым отваром, снова ощущение скользкой трубки в прямой кишке. Это было невыносимо. Во тьме начали возникать какие-то амебообразные формы. Где мой фонарь?
Кто-то был в моей спальне. Это не могла быть мама, потому что она все еще была в больнице. Это было какое-то женское существо, вроде Леди из холодильника Амана, только с шелковистой лисьей мордочкой. Ее огромная голова качалась, а стеклянные глаза не отражали света. Она протягивала поднос с блестящими предметами - миниатюрным снаряжением ныряльщика, светящимися дисками и черным пластиковой дудочкой сигарообразной формы. Еще там были ослепительные бриллианты и наушники, подсоединенные к какому-то источнику звука, похожему на тихий гул электрогитары, но я потянулась к дудочке. Мой рот пересох от жара. Мне было очень трудно дуть в нее, потому что я долго кричала перед этим, но я пыталась снова и снова до тех пор, пока не получилось, и тогда сияние вырвало меня из жара в серую прохладу и вернуло в складки черного занавеса.
Стефани умерла. Они не успели вернуться домой. Их глаза были красными от слез, но не такими красными как мой живот. Я была достаточно вредной, как и все дети, и прервала их печаль зловещими симптомами - красная сыпь на животе, потоки серы из ушей и возможное воспаления глаз. Доктор сказал, что это скарлатина, но я знала лучше. Он поместил меня в карантин, и сестра могла посмотреть на меня разве что в телескоп.
Время прошло. Мои платья съежились. Это было в 1957. Стефани умерла, рок'н'ролл набирал обороты, и я в первый раз увидела НЛО. Оно было похоже на одиннадцатилетнюю девочку с бесцветными глазами.
Они отдали мне ее комиксы и коньки, но я так и не притронулась к ним. Они излучали ее желтую энергию. Я просто лежала там и трогала скользкую поверхность дудочки. Она была очень приятна на ощупь - как тыльная сторона шеи мальчика. Я лежала там много лет. От столь длительной лежки я научилась видеть спиной, чтобы общаться с ними. Я лежала и слушала будущую музыку, которая усыпляла меня и уносила прочь от того одиночества и неопределенности, которое называют детством.
II
Мама говорила, что я родилась старухой. У меня всегда была эта манера - важно рассуждать о будущем и до патологии фотографическая память прошлого. Я могла бы вспомнить свои ощущения еще в чреве матери. Падал снег. Хендрикс пел: "Are you experienced?" Я обожралась наркотиков и блевала в море, чтобы хоть как-то прийти в себя, и музыка встала передо мной стеной, наркотический ритм и дыхание прямо возле моего лица, мгновение нерешительности и колокола, солдаты, салют из 21-дюймовых орудий, чувство переполненности каким-то обетованием, и тот первый животный крик любви, и та музыка похожая на тихий гул электрогитары.
Меня беспокоила моя судьба. Я никогда не спала. Я лежала и смотрела в ночь, пытаясь разгадать будущее. Грифы гитар как штыки были воткнуты в землю. Война звуков. Александр, пришедший завоевывать тарелками и гитарой. Я знала, что происходит, и хотела участвовать в этом. Я знала, что это пришло и ушло, а я так и не побывала там.
Я была на той вечеринке. Я знала только одного Джеймса Брауна, и кто-то включил "Third Stone From The Sun". Все смотрели на меня, и я вытащила свою дудочку, напоминающую по форме сигару с черным мундштуком. К концу "Foxy Lady" полетела колонка. Они бились башками о стену, а я истерично хохотала. Мне особенно понравился один тип, который сорвал парик и неистово бился об стену своим лысым черепом. Это напомнило мне о чем-то, но мой мозг был в таком тумане, что я не могла заставить себя вспомнить, о чем. Я не участвовала в этом, и я не могла этого вынести. Я не была рождена зрителем.
Это было в 66, 67 и 68. Куда бы я не поехала, там был кто-то еще. Я не могла жить в настоящем. Оптимистический ритм прошлого и глянцевые картинки оттуда поработили нас, а мы ждали будущего. Будущее, я иду к тебе, чтобы овладеть тобой. Я видела, как все проносится мимо словно по огромному желтому шоссе. Они проносились мимо, как трубы, скрипки - машины, мириады машин, отрывающихся от земли, яркие, похожие на сигары, и радио просто выталкивало их под зад. Брусчатые мостовые, автомагистрали, они просто сводили меня с ума, потому что я не могла понять, что происходит. ELP, ELO - все ненастоящее, за исключением НЛО. В этой неопределенности должна была произойти настоящая рок-война. Но ее не было и не будет. Рок должен был выйти из этого застоя. Было ощущение, что огромный пузырь повис под балдахином небес, и нужно было, чтобы он лопнул и его содержимое рассеялось, как дым.
Это было на все той же вечеринке. Я положила дудочку на поднос, и он начал вертеться. Я была на пределе от наркотиков, но это не так важно. Я делала то же, что и все вокруг меня, "мое поколение" - не стоит гнуть голову перед этими 60-ми. Все происходило совсем иначе.
- Это твои часы?
- Нет.
- Ты чем занимаешься, ты артистка?
- Нет.
- Свободная художница?
- Нет.
Нет-нет-нет монотонно звенел колокольный бом. Я смотрела на руки Хендрикса. Они были такими огромными. Казалось, они могут все разнести в прах, оставить неизгладимый след и пронзить насквозь позвоночник неба. Ой, прости! Я споткнулась и схватилась за его руку. Моя рука была словно мушка и вонзилась в его руку колючей проволокой, как четвертая струна. Все можно было легко трансформировать в струны - волосы, траву, пальцы, светящиеся буквы. Тогда все было чем-то иным. Звук был пространством, упругостью плоти, эластичностью ткани, ее натяжением, смехом, поцелуем…
Я должна была выбраться, я выбиралась, я выбралась. Прочь старую драпировку, у нас будет новый праздник. И на него придут дети, они скатятся по снежной горе, включат прожектор и новые ощущения будут полны экстаза. И судьба наша будет как снаряжение ныряльщика, она разрежет нашу грудь и снимет тяжесть с сердец, и будет качать и качать и качать нас сквозь вены вселенной, и душевное радио сольется с блеском снежинок, вторя ритму мелодии сердца мальчишки с бесцветными глазами и шеей такой же как тыльная сторона дудочки.
Выдох-выдох. Играй на дудочке. Так теперь работает диафрагма. Теперь можно встать с постели. Здесь такие сырые стены и обои отваливаются со стен. Картинки стратокастеров, телекастеров, мастеров джаза, а также кратеров и воронок, тарелкообразных с высоты птичьего полета, все вырезанные из журналов, соскальзывают с кровати и падают на пол. Кофе. Сигареты. Слышно, как за стенкой ходит мама. Я поливаю кактус. Из своего окна на седьмом этаже я вижу другое окно, а в нем - улыбается мальчик, а справа - нету ни облаков, ни солнца, ни камней - нет ничего, и только множество черных сигарообразных тел тихо ноют на розовой коже неба.
© Patti Smith 1975
Простыни намокли. Мокрая пижама приклеилась к горячему животу. Я перевернулась и вытащила из укромного местечка под матрасом фонарик. Да, мой живот оставался таким же пугающе розовым, он обжигал руку, стоило к нему прикоснуться. Я прижала фонарь к руке, чтобы посмотреть на розовый ореол света, образующийся при этом вокруг пальцев. Я перегнулась через кровать, чтобы достать камертон и стетоскоп, но от резких движений началась кружиться голова. Я попыталась успокоиться и привести мысли в порядок, чтобы быть в состоянии все рассказать им, когда они придут. Логика накатывалась волнами синих стеклянных шариков. Простыни были мокрые, мои волосы тоже, но жар в теле не проходил. Значит лихорадка не вышла из меня вместе с потом. И следовательно придется ставить клизму с теплым отваром, снова ощущение скользкой трубки в прямой кишке. Это было невыносимо. Во тьме начали возникать какие-то амебообразные формы. Где мой фонарь?
Кто-то был в моей спальне. Это не могла быть мама, потому что она все еще была в больнице. Это было какое-то женское существо, вроде Леди из холодильника Амана, только с шелковистой лисьей мордочкой. Ее огромная голова качалась, а стеклянные глаза не отражали света. Она протягивала поднос с блестящими предметами - миниатюрным снаряжением ныряльщика, светящимися дисками и черным пластиковой дудочкой сигарообразной формы. Еще там были ослепительные бриллианты и наушники, подсоединенные к какому-то источнику звука, похожему на тихий гул электрогитары, но я потянулась к дудочке. Мой рот пересох от жара. Мне было очень трудно дуть в нее, потому что я долго кричала перед этим, но я пыталась снова и снова до тех пор, пока не получилось, и тогда сияние вырвало меня из жара в серую прохладу и вернуло в складки черного занавеса.
Стефани умерла. Они не успели вернуться домой. Их глаза были красными от слез, но не такими красными как мой живот. Я была достаточно вредной, как и все дети, и прервала их печаль зловещими симптомами - красная сыпь на животе, потоки серы из ушей и возможное воспаления глаз. Доктор сказал, что это скарлатина, но я знала лучше. Он поместил меня в карантин, и сестра могла посмотреть на меня разве что в телескоп.
Время прошло. Мои платья съежились. Это было в 1957. Стефани умерла, рок'н'ролл набирал обороты, и я в первый раз увидела НЛО. Оно было похоже на одиннадцатилетнюю девочку с бесцветными глазами.
Они отдали мне ее комиксы и коньки, но я так и не притронулась к ним. Они излучали ее желтую энергию. Я просто лежала там и трогала скользкую поверхность дудочки. Она была очень приятна на ощупь - как тыльная сторона шеи мальчика. Я лежала там много лет. От столь длительной лежки я научилась видеть спиной, чтобы общаться с ними. Я лежала и слушала будущую музыку, которая усыпляла меня и уносила прочь от того одиночества и неопределенности, которое называют детством.
II
Мама говорила, что я родилась старухой. У меня всегда была эта манера - важно рассуждать о будущем и до патологии фотографическая память прошлого. Я могла бы вспомнить свои ощущения еще в чреве матери. Падал снег. Хендрикс пел: "Are you experienced?" Я обожралась наркотиков и блевала в море, чтобы хоть как-то прийти в себя, и музыка встала передо мной стеной, наркотический ритм и дыхание прямо возле моего лица, мгновение нерешительности и колокола, солдаты, салют из 21-дюймовых орудий, чувство переполненности каким-то обетованием, и тот первый животный крик любви, и та музыка похожая на тихий гул электрогитары.
Меня беспокоила моя судьба. Я никогда не спала. Я лежала и смотрела в ночь, пытаясь разгадать будущее. Грифы гитар как штыки были воткнуты в землю. Война звуков. Александр, пришедший завоевывать тарелками и гитарой. Я знала, что происходит, и хотела участвовать в этом. Я знала, что это пришло и ушло, а я так и не побывала там.
Я была на той вечеринке. Я знала только одного Джеймса Брауна, и кто-то включил "Third Stone From The Sun". Все смотрели на меня, и я вытащила свою дудочку, напоминающую по форме сигару с черным мундштуком. К концу "Foxy Lady" полетела колонка. Они бились башками о стену, а я истерично хохотала. Мне особенно понравился один тип, который сорвал парик и неистово бился об стену своим лысым черепом. Это напомнило мне о чем-то, но мой мозг был в таком тумане, что я не могла заставить себя вспомнить, о чем. Я не участвовала в этом, и я не могла этого вынести. Я не была рождена зрителем.
Это было в 66, 67 и 68. Куда бы я не поехала, там был кто-то еще. Я не могла жить в настоящем. Оптимистический ритм прошлого и глянцевые картинки оттуда поработили нас, а мы ждали будущего. Будущее, я иду к тебе, чтобы овладеть тобой. Я видела, как все проносится мимо словно по огромному желтому шоссе. Они проносились мимо, как трубы, скрипки - машины, мириады машин, отрывающихся от земли, яркие, похожие на сигары, и радио просто выталкивало их под зад. Брусчатые мостовые, автомагистрали, они просто сводили меня с ума, потому что я не могла понять, что происходит. ELP, ELO - все ненастоящее, за исключением НЛО. В этой неопределенности должна была произойти настоящая рок-война. Но ее не было и не будет. Рок должен был выйти из этого застоя. Было ощущение, что огромный пузырь повис под балдахином небес, и нужно было, чтобы он лопнул и его содержимое рассеялось, как дым.
Это было на все той же вечеринке. Я положила дудочку на поднос, и он начал вертеться. Я была на пределе от наркотиков, но это не так важно. Я делала то же, что и все вокруг меня, "мое поколение" - не стоит гнуть голову перед этими 60-ми. Все происходило совсем иначе.
- Это твои часы?
- Нет.
- Ты чем занимаешься, ты артистка?
- Нет.
- Свободная художница?
- Нет.
Нет-нет-нет монотонно звенел колокольный бом. Я смотрела на руки Хендрикса. Они были такими огромными. Казалось, они могут все разнести в прах, оставить неизгладимый след и пронзить насквозь позвоночник неба. Ой, прости! Я споткнулась и схватилась за его руку. Моя рука была словно мушка и вонзилась в его руку колючей проволокой, как четвертая струна. Все можно было легко трансформировать в струны - волосы, траву, пальцы, светящиеся буквы. Тогда все было чем-то иным. Звук был пространством, упругостью плоти, эластичностью ткани, ее натяжением, смехом, поцелуем…
Я должна была выбраться, я выбиралась, я выбралась. Прочь старую драпировку, у нас будет новый праздник. И на него придут дети, они скатятся по снежной горе, включат прожектор и новые ощущения будут полны экстаза. И судьба наша будет как снаряжение ныряльщика, она разрежет нашу грудь и снимет тяжесть с сердец, и будет качать и качать и качать нас сквозь вены вселенной, и душевное радио сольется с блеском снежинок, вторя ритму мелодии сердца мальчишки с бесцветными глазами и шеей такой же как тыльная сторона дудочки.
Выдох-выдох. Играй на дудочке. Так теперь работает диафрагма. Теперь можно встать с постели. Здесь такие сырые стены и обои отваливаются со стен. Картинки стратокастеров, телекастеров, мастеров джаза, а также кратеров и воронок, тарелкообразных с высоты птичьего полета, все вырезанные из журналов, соскальзывают с кровати и падают на пол. Кофе. Сигареты. Слышно, как за стенкой ходит мама. Я поливаю кактус. Из своего окна на седьмом этаже я вижу другое окно, а в нем - улыбается мальчик, а справа - нету ни облаков, ни солнца, ни камней - нет ничего, и только множество черных сигарообразных тел тихо ноют на розовой коже неба.
© Patti Smith 1975