Музыкальный аппарат - распятие
я была на этой вечеринке, но там ничего не происходило. несколько юнцов крутилось возле музыкального аппарата, освещенного неоновым светом. он был похож на гроб, в котором прокручивались голоса мертвецов. это была ничем не примечательная вечеринка. играл Джимми Хендрикс, и его дорожка была в 8 мм. шириной. девчонки рыдали и отмеряли это расстояние между пальцами. я вышла в прихожую и стояла там с чашкой чая. из местного транзистора доносилась "riders on the storm". какой-то мальчик поскользнулся, наступив на мыло, и приемник свалился в ванну. я слишком резко сглотнула чай, поперхнулась, закашлялась, и легкие стали откачивать жидкость как неуправляемый насос для надувных матрасов, выплевывая ее через нос…
я проснулась в пустой комнате, все разошлись, из приемника доносилась "riders on the storm", ди-джей прервал ее и сказал, что Джим Моррисон мертв. я нашарила рукой свое духовое ружье и мутными глазами стала искать цель. утки со своей музыкой, втравленной в маленькие восковые черепа, вращались на потолке. Камю сказал, что смерть придает истинную ценность героизму и игре, однако, мне больше нравится другое французское изречение - "живой негодяй лучше, чем мертвый праведник". я выключила на хрен это радио и стала смотреть тяжеловесную игру случая - местное лото - удивительно интересно - сорвет ли в этот раз кто-нибудь банк или нет…
Джонни Эйс был спокоен. он приехал на восток из техаса для того чтобы вытеснить из чартов "just a dream" своей "pledging my love". "dream" была хорошей нежной вещицей, но кто мог подумать, что она поднимется выше, чем Джимми Клентон? все девчонки натянули нейлоновый чулки, когда Джонни приехал в город. белые девчонки. тогда, в пятидесятых, не было черных. девчонки с маленькими хвостиками волос, с треугольниками шифоновых платочков, повязанных вокруг нежных трепещущих шеек, девчонки с изумительной плотью, плотью как свежий хлеб. и Джонни Эйс пел для них. герой. никакого там ритм'н'блюза, никаких испанских страстей, никакого пота. баллады, нежные как бостонский салат, нежные как детская кожа. канун Рождества, Синатра в черном бархате задержался ненадолго за кулисами. Эйс раскладывал свой пасьянс. Он вытащил из кармана смокинга кольт 45 калибра, раскрутил барабан, так словно прокручивал пластинку со своим хитом, и вышиб себе мозги.
кто-то сказал, что Владимир Маяковский был первой звездой рок'н'ролла. симпатичный двадцатидвухлетний подросток, русский поэт-анархист бегал по улицам с грустным лицом и выл. парень с зубами, огромными как клавиши фортепиано, и усилителем "marshall" в груди. он крушил все вокруг себя - церкви, барьеры, партии, бильярдные. а были ли в России бильярдные? кто их знает. но если были, то он разнес их все к чертовой матери. он был симифутовый задира, поэт, с голосом, зычным как труба. знал ли Бог о революционном ритме болезненных поэтических обетований? Маяковский знал, и тысячи русских качались в такт его рок'н'рольного ритма.
так продолжалось до тех пор, пока как-то утром, когда толпа ждала, когда их герой сочинит новую громогласную арию, он написал: "жизнь - мы с тобой квиты". и вытащил пикового туза, так же как наш Джонни Эйс. он подошел к окну в белоснежной щегольской рубашке, быть может, посмотрел в зеркало как русский Марлон Брандо, взвел курок, нажал на спусковой крючок и простелил насквозь свое сердце. русский гуляка был одним из "красных". похороны походили на огромный рок-фестиваль. вы помните, те последние выстрелы в монтерее - тогда, как ни странно, все было тихо. все женщины были в черных плащах. россия стала похожа на огромный женский монастырь под дождем. потому что Маяковский, возомнивший себя богом, так ничего и не сказавший своим фанатам, сдернул со своей жизни покров.
вам хочется попытать счастья, и вы ставите на кого-то еще. это как на скачках, где порой могут и заплатить, но рано или поздно вы все равно останетесь в одиночестве под дождем. быть гением значит забраться на самый верх и уйти прочь или навсегда исчезнуть. он стоит на зыбучем песке. чемпион не чемпион, пока он продолжает выигрывать. в тот момент, когда кто-нибудь положит его на ринге или выбьет из чартов - он вылетает. как написано на бутылке с пивом: "тебе никогда не достанется синяя лента за то, что ты занял второе место".
слушай, это типа того, как… только сначала дай мне отойти от метафор. в покере меня ни разу не удалось обставить. хотя как-то я видела сон, и я была вся забрызгана. мы в полном отстое со времен Бадди Холли Кеннеди. платиновый порш крошечные самолеты выкидной нож отрава субботний вечер распродажа мотоциклы внутривенный укол приход старый форд. вы когда-нибудь видели движения Джексона Поллока . это бычья хореография и покорение южного полюса. он все обдумал заранее, он не верил в несчастные случаи. его кровь брызнула как его боль, потому что как большинство героев он был безумным шофером. все в порядке, хотя были правила старой игры. а я… мне нужно признаться - я люблю фотографии. искореженная сталь, распростертая рука, сломанный пополам бампер. мгновенный повтор. Ли Харвей Освальд умер перед лицом телевизионных камер. они были ритмом громких убийств для нашего поколения.
но ритмы меняются, так же как и правила. что-то новое сходит к нам, и нужно быть начеку, чтобы заметить это. что-то новое, совершенный экстаз. вокруг я везде вижу власть экстаза. и я не хочу верить в то, что Хендрикс - это последние одержимые пальцы, что Джоплин - это последняя пьяная глотка, а Моррисон - это последний просветленный духом. неправда, что они сбросили свою кожу и перебрались ради нас в посмертные урны музыкальных автоматов.
они ушли, а мы продолжаем вращаться. как-то я пошла на могилу к Моррисону, а там не было ничего. ни надгробного камня, ни цветов, ни душевного трепета. только маленькая пластинка со словами AMI friend - единственное, что хотелось Джиму.
я отправилась в париж , чтобы изгнать демонов. тогда был какой-то ужас перед тем, чтобы идти вперед. у меня была тогда такая романтичная мысль, что возле его могилы можно услышать какой-то мотив. но там не было ничего. только дождь, и я сидела под дождем, пытаясь вызвать в себе хоть каплю горя или безумия. и тогда я вспомнила этот сон. и мне вдруг все стало ясно, и я разглядела человека в куске мрамора. это был Моррисон, и он был человеком. но его крылья поглотил мрамор. он стремился обрести свободу, но как и у Прометея свобода была за его спиной.
я просидела там пару часов. я вся была заляпана грязью и боялась пошевелиться. а затем все кончилось. просто потеряло смысл. в моем черепе пронеслись новые планы, новые мечты, путешествия, симфонии, краски. и мне захотелось уехать оттуда и вернуться домой. как можно скорее. и заняться собственным делом. сфокусироваться на ритме, звучащем внутри меня. я оправила юбку и сказала ему прощай. старуха в черном платье заговорила со мной на ломаном английском. как становится грустно, глядя на эту могилу! почему вы, американцы, не чтите своих поэтов?
ответ в голову пришел раньше, чем на уста. сон закончился. камень исчез и он ушел прочь. я отряхнула грязь со своего плаща и ответила:
потому что мы не оглядываемся назад.
© Patti Smith 1975
я проснулась в пустой комнате, все разошлись, из приемника доносилась "riders on the storm", ди-джей прервал ее и сказал, что Джим Моррисон мертв. я нашарила рукой свое духовое ружье и мутными глазами стала искать цель. утки со своей музыкой, втравленной в маленькие восковые черепа, вращались на потолке. Камю сказал, что смерть придает истинную ценность героизму и игре, однако, мне больше нравится другое французское изречение - "живой негодяй лучше, чем мертвый праведник". я выключила на хрен это радио и стала смотреть тяжеловесную игру случая - местное лото - удивительно интересно - сорвет ли в этот раз кто-нибудь банк или нет…
Джонни Эйс был спокоен. он приехал на восток из техаса для того чтобы вытеснить из чартов "just a dream" своей "pledging my love". "dream" была хорошей нежной вещицей, но кто мог подумать, что она поднимется выше, чем Джимми Клентон? все девчонки натянули нейлоновый чулки, когда Джонни приехал в город. белые девчонки. тогда, в пятидесятых, не было черных. девчонки с маленькими хвостиками волос, с треугольниками шифоновых платочков, повязанных вокруг нежных трепещущих шеек, девчонки с изумительной плотью, плотью как свежий хлеб. и Джонни Эйс пел для них. герой. никакого там ритм'н'блюза, никаких испанских страстей, никакого пота. баллады, нежные как бостонский салат, нежные как детская кожа. канун Рождества, Синатра в черном бархате задержался ненадолго за кулисами. Эйс раскладывал свой пасьянс. Он вытащил из кармана смокинга кольт 45 калибра, раскрутил барабан, так словно прокручивал пластинку со своим хитом, и вышиб себе мозги.
кто-то сказал, что Владимир Маяковский был первой звездой рок'н'ролла. симпатичный двадцатидвухлетний подросток, русский поэт-анархист бегал по улицам с грустным лицом и выл. парень с зубами, огромными как клавиши фортепиано, и усилителем "marshall" в груди. он крушил все вокруг себя - церкви, барьеры, партии, бильярдные. а были ли в России бильярдные? кто их знает. но если были, то он разнес их все к чертовой матери. он был симифутовый задира, поэт, с голосом, зычным как труба. знал ли Бог о революционном ритме болезненных поэтических обетований? Маяковский знал, и тысячи русских качались в такт его рок'н'рольного ритма.
так продолжалось до тех пор, пока как-то утром, когда толпа ждала, когда их герой сочинит новую громогласную арию, он написал: "жизнь - мы с тобой квиты". и вытащил пикового туза, так же как наш Джонни Эйс. он подошел к окну в белоснежной щегольской рубашке, быть может, посмотрел в зеркало как русский Марлон Брандо, взвел курок, нажал на спусковой крючок и простелил насквозь свое сердце. русский гуляка был одним из "красных". похороны походили на огромный рок-фестиваль. вы помните, те последние выстрелы в монтерее - тогда, как ни странно, все было тихо. все женщины были в черных плащах. россия стала похожа на огромный женский монастырь под дождем. потому что Маяковский, возомнивший себя богом, так ничего и не сказавший своим фанатам, сдернул со своей жизни покров.
вам хочется попытать счастья, и вы ставите на кого-то еще. это как на скачках, где порой могут и заплатить, но рано или поздно вы все равно останетесь в одиночестве под дождем. быть гением значит забраться на самый верх и уйти прочь или навсегда исчезнуть. он стоит на зыбучем песке. чемпион не чемпион, пока он продолжает выигрывать. в тот момент, когда кто-нибудь положит его на ринге или выбьет из чартов - он вылетает. как написано на бутылке с пивом: "тебе никогда не достанется синяя лента за то, что ты занял второе место".
слушай, это типа того, как… только сначала дай мне отойти от метафор. в покере меня ни разу не удалось обставить. хотя как-то я видела сон, и я была вся забрызгана. мы в полном отстое со времен Бадди Холли Кеннеди. платиновый порш крошечные самолеты выкидной нож отрава субботний вечер распродажа мотоциклы внутривенный укол приход старый форд. вы когда-нибудь видели движения Джексона Поллока . это бычья хореография и покорение южного полюса. он все обдумал заранее, он не верил в несчастные случаи. его кровь брызнула как его боль, потому что как большинство героев он был безумным шофером. все в порядке, хотя были правила старой игры. а я… мне нужно признаться - я люблю фотографии. искореженная сталь, распростертая рука, сломанный пополам бампер. мгновенный повтор. Ли Харвей Освальд умер перед лицом телевизионных камер. они были ритмом громких убийств для нашего поколения.
но ритмы меняются, так же как и правила. что-то новое сходит к нам, и нужно быть начеку, чтобы заметить это. что-то новое, совершенный экстаз. вокруг я везде вижу власть экстаза. и я не хочу верить в то, что Хендрикс - это последние одержимые пальцы, что Джоплин - это последняя пьяная глотка, а Моррисон - это последний просветленный духом. неправда, что они сбросили свою кожу и перебрались ради нас в посмертные урны музыкальных автоматов.
они ушли, а мы продолжаем вращаться. как-то я пошла на могилу к Моррисону, а там не было ничего. ни надгробного камня, ни цветов, ни душевного трепета. только маленькая пластинка со словами AMI friend - единственное, что хотелось Джиму.
я отправилась в париж , чтобы изгнать демонов. тогда был какой-то ужас перед тем, чтобы идти вперед. у меня была тогда такая романтичная мысль, что возле его могилы можно услышать какой-то мотив. но там не было ничего. только дождь, и я сидела под дождем, пытаясь вызвать в себе хоть каплю горя или безумия. и тогда я вспомнила этот сон. и мне вдруг все стало ясно, и я разглядела человека в куске мрамора. это был Моррисон, и он был человеком. но его крылья поглотил мрамор. он стремился обрести свободу, но как и у Прометея свобода была за его спиной.
я просидела там пару часов. я вся была заляпана грязью и боялась пошевелиться. а затем все кончилось. просто потеряло смысл. в моем черепе пронеслись новые планы, новые мечты, путешествия, симфонии, краски. и мне захотелось уехать оттуда и вернуться домой. как можно скорее. и заняться собственным делом. сфокусироваться на ритме, звучащем внутри меня. я оправила юбку и сказала ему прощай. старуха в черном платье заговорила со мной на ломаном английском. как становится грустно, глядя на эту могилу! почему вы, американцы, не чтите своих поэтов?
ответ в голову пришел раньше, чем на уста. сон закончился. камень исчез и он ушел прочь. я отряхнула грязь со своего плаща и ответила:
потому что мы не оглядываемся назад.
© Patti Smith 1975