Про чёрные-чёрные дыры и чёрные-чёрные рынки
В чёрном городе чёрной безлунной ночью на чернейшем из рынков всех червоточин существо вида «рюсски бабУшка» предлагает дырки от бубликов, сушек, баранок и плюшек, на которые не хватило начинки. У соседней «починки» на крылечке развешаны шали ажурные и дежурные шарфы ручной крупной вязки, всеми глазками выглядывающие в темноте, не идут ли те, кто.. ну те самые четверо, исполненные очей, - и гадающие, кто будет чей.
Серолицый чиновник в тугом пакете прячет пухлый гроссбух с дырой в бюджете, оплетая сверху суровой нитью, чтоб не ухнуть за горизонт событий преждевременно. Рядышком к стенке бочком прислоняется барышня с волосами торчком: в кулачке пучком - все её трещинки, низ примят, но встряхнёшь посильнее - ещё искрят.
Посреди перекрёстка стоит старик, его рост огромен и грозен лик, в белых пальцах сжимает одну иглу, через ушко которой из мглы во мглу караван дромадеров бредёт, качая на матрасах спин контрабанду. Стая ангелов вьёт мотыльковый танец над другим концом, крохотный протуберанец их движений даёт разряд вниз по дедовым пальцам: верблюды бредут назад.
Хитрый дворник с ухмылкой Манэки-нэко продевает в монету «начала века» ленту Мёбиуса: оба-на - и нету! - но топорщится из-под жилета край креатуры Малевича, чёрный рай кракелюр холста со стены музея. «Эти дырки квадратные так умеют», - говорит он довольно и смотрит косо сквозь монокль монетки на злую россыпь мелких бликов по мостовой: светает, снег опять идёт и совсем не тает..
«Порошок, не входи!» - побелели губы и носы дромадеров, в медвежьи шубы самых тёмных углов, где в ошмётках ночи спят те самые четверо, смежив очи, все попрятались, замерев недвижно в ожидании. Еле слышно звякнул тоненький серп, восходя над плечом крылатым, шаркнул старенький балахон сплошь в одних заплатах, приоткрылся - и прочь, прихвативши бирку с чьей-то щиколотки и ковыряя дырку ею в утлом кармане жнеца душ, созревших уже до конца.
Серолицый чиновник в тугом пакете прячет пухлый гроссбух с дырой в бюджете, оплетая сверху суровой нитью, чтоб не ухнуть за горизонт событий преждевременно. Рядышком к стенке бочком прислоняется барышня с волосами торчком: в кулачке пучком - все её трещинки, низ примят, но встряхнёшь посильнее - ещё искрят.
Посреди перекрёстка стоит старик, его рост огромен и грозен лик, в белых пальцах сжимает одну иглу, через ушко которой из мглы во мглу караван дромадеров бредёт, качая на матрасах спин контрабанду. Стая ангелов вьёт мотыльковый танец над другим концом, крохотный протуберанец их движений даёт разряд вниз по дедовым пальцам: верблюды бредут назад.
Хитрый дворник с ухмылкой Манэки-нэко продевает в монету «начала века» ленту Мёбиуса: оба-на - и нету! - но топорщится из-под жилета край креатуры Малевича, чёрный рай кракелюр холста со стены музея. «Эти дырки квадратные так умеют», - говорит он довольно и смотрит косо сквозь монокль монетки на злую россыпь мелких бликов по мостовой: светает, снег опять идёт и совсем не тает..
«Порошок, не входи!» - побелели губы и носы дромадеров, в медвежьи шубы самых тёмных углов, где в ошмётках ночи спят те самые четверо, смежив очи, все попрятались, замерев недвижно в ожидании. Еле слышно звякнул тоненький серп, восходя над плечом крылатым, шаркнул старенький балахон сплошь в одних заплатах, приоткрылся - и прочь, прихвативши бирку с чьей-то щиколотки и ковыряя дырку ею в утлом кармане жнеца душ, созревших уже до конца.