The Fall
Более простой и, кажется, всё же, более американский, чем британский вариант именования этого времени года кажется красноречивее (хотя.. не то чтобы я хоть когда задавалась вопросом об этимологии "autumn" - ну и не буду сейчас).
Ну потому что да - всё же.. упадает, сверху вниз, всякое - со своей высоты и с разной скоростью-плавностью-звуком-характером - но тем не менее: листья - со всевозможных деревьев, яблоки с грушами - с избранных, температура воздуха - в ветеропоток, небо - поближе к земле: дневное - облачностью-грозностью, ночное - метеорными потоками.. Ну и так далее.
Но отчего-то именно в Москве на этой сезонной границе всегда наиболее заметна особая - голубиная - падучая. Гипноз и наркоз орнитоза.
Идёшь - а они замирают, как статуи. Всё более роденовские. Уже никуда не взлетают - и даже не идут. Всё глубже погружаются в эту болезненно-молчаливую статуарность и закатывают взгляд - снаружи внутрь. Капсулируются и коллапсируют. А потом бряк - и валятся набок. С совсем небольшой высоты - собственного скромного роста. Летячие же птицы - а умирают именно что так. Но всё равно - бряк: хоть и совсем невысокое, а всё равно падение. Созрели и отваливаются - только мелкие пёрышки и пух призрачно воспаряют с редкими паутинками.
Даже самые неблагополучные и полудикие кошки обходят эти тельца стороной - и умные вороны тоже не приближаются. Только грустные азиатские дворники, вздыхая, прибирают их перчаткой, когда, наконец, обратят внимание.
На самом деле, весь почти август (уж сколько лет подряд) я за ними наблюдаю - не трогаю, нет и не помогаю никак (потому что тут реально нечем) - но.. соприсутствую, что ли, их предсмертной грусти и сосредоточенности - и потом достаточно часто вновь застаю ту самую тушку, каковую свидетельствовала в её всё ещё одушевлённой ипостаси, уже на боку. Однажды и вот прям ко мне на балкон пришёл такой голубь, по лицу и всему, в целом, телу которого было видно, что тут-то он и собрался погрузиться в окончательную медитацию в этом своём воплощении - но я жестоко прогнала его - и он, из последних сил, улетел (да, мне не улыбалось выносить перчаткой оперённый трупик), но таки не упал-убился с хоть сколь-нибудь приличествующих полёту семи этажей. Московские голуби на границе лета и осени падают таки исключительно со скромной высоты - собственного роста. Набок. Бряк. The Fall. Такой сезон.
Я что сказать-то хотела.. Вот эти "созревшие" московские голуби - в свои роденовские предсмертные часы (не минуты, о нет) - они становятся чем-то очень похожи на.. людей. Пожалуй, сильно больше, чем большинство людей в течение своих, вроде как, длящихся-и-длящихся жизней, похожи на себя.
Ну и экзистенциальная рифма всему этому осеннему тоже, конечно, имеется - насчёт того, что ровно каждый, в конечном итоге, падает с высоты собственного роста - безотносительно к наличию или отсутствию крыльев, перьевых или ещё каких - как и высотных зданий по соседству.
Во всякий, в любой сезон. Обретающий особую ценность "The Fall" исключительно персонально - на тот краткий (эниуэй) миг, пока тушка окончательно и бесповоротно не соприкоснётся с землёй.
Ну потому что да - всё же.. упадает, сверху вниз, всякое - со своей высоты и с разной скоростью-плавностью-звуком-характером - но тем не менее: листья - со всевозможных деревьев, яблоки с грушами - с избранных, температура воздуха - в ветеропоток, небо - поближе к земле: дневное - облачностью-грозностью, ночное - метеорными потоками.. Ну и так далее.
Но отчего-то именно в Москве на этой сезонной границе всегда наиболее заметна особая - голубиная - падучая. Гипноз и наркоз орнитоза.
Идёшь - а они замирают, как статуи. Всё более роденовские. Уже никуда не взлетают - и даже не идут. Всё глубже погружаются в эту болезненно-молчаливую статуарность и закатывают взгляд - снаружи внутрь. Капсулируются и коллапсируют. А потом бряк - и валятся набок. С совсем небольшой высоты - собственного скромного роста. Летячие же птицы - а умирают именно что так. Но всё равно - бряк: хоть и совсем невысокое, а всё равно падение. Созрели и отваливаются - только мелкие пёрышки и пух призрачно воспаряют с редкими паутинками.
Даже самые неблагополучные и полудикие кошки обходят эти тельца стороной - и умные вороны тоже не приближаются. Только грустные азиатские дворники, вздыхая, прибирают их перчаткой, когда, наконец, обратят внимание.
На самом деле, весь почти август (уж сколько лет подряд) я за ними наблюдаю - не трогаю, нет и не помогаю никак (потому что тут реально нечем) - но.. соприсутствую, что ли, их предсмертной грусти и сосредоточенности - и потом достаточно часто вновь застаю ту самую тушку, каковую свидетельствовала в её всё ещё одушевлённой ипостаси, уже на боку. Однажды и вот прям ко мне на балкон пришёл такой голубь, по лицу и всему, в целом, телу которого было видно, что тут-то он и собрался погрузиться в окончательную медитацию в этом своём воплощении - но я жестоко прогнала его - и он, из последних сил, улетел (да, мне не улыбалось выносить перчаткой оперённый трупик), но таки не упал-убился с хоть сколь-нибудь приличествующих полёту семи этажей. Московские голуби на границе лета и осени падают таки исключительно со скромной высоты - собственного роста. Набок. Бряк. The Fall. Такой сезон.
Я что сказать-то хотела.. Вот эти "созревшие" московские голуби - в свои роденовские предсмертные часы (не минуты, о нет) - они становятся чем-то очень похожи на.. людей. Пожалуй, сильно больше, чем большинство людей в течение своих, вроде как, длящихся-и-длящихся жизней, похожи на себя.
Ну и экзистенциальная рифма всему этому осеннему тоже, конечно, имеется - насчёт того, что ровно каждый, в конечном итоге, падает с высоты собственного роста - безотносительно к наличию или отсутствию крыльев, перьевых или ещё каких - как и высотных зданий по соседству.
Во всякий, в любой сезон. Обретающий особую ценность "The Fall" исключительно персонально - на тот краткий (эниуэй) миг, пока тушка окончательно и бесповоротно не соприкоснётся с землёй.