Д.В. Засухин. Кушва в 1905-м году (Из воспоминаний учителя)
КУШВА в 1905-м году
(Из воспоминаний учителя)
Первые волны событий 1905 года бледно отразились в жизни и сознании рабочих Кушвинского завода. Всё отражение их выразилось в нахлынувшем из центра потоке революционных журналов, газет, литературы.
Волна революционной литературы вызвала сознание ненормальности своего положения среди весьма небольшого числа рабочих. Вся их остальная масса находила забвение от тяжёлого дневного труда в вечерних похождениях, в гуляниях целыми ватагами с песнями и гармошкой, в драках и побоищах под покровом ночи.
В одно из обычных учебных занятий автор этих заметок - тогда преподаватель одного из учебных заведений Кушвы - был вызван в корридор одним из родителей учащихся - рабочим весьма почтенных лет с большой окладистой и серебристой от седины бородой. Получив ответ на интересующий его вопрос об успехах своего, кажется, внука, почтенный дед неожиданно тянется со своей бородой к моему уху и таинственно сообщает истинную цель своего посещения:
- Где-то там, далеко в центре, кипит непонятная нам жизнь. А мы здесь ничего не знаем. Помогите нам - расскажите, что происходит; раз"ясните смысл всего, что описывается в газетах…
Мы условились относительно места и времени собрания - в доме одного рабочего на краю заводского поселения.
В назначенное для первого собрания время я впервые увидел подлинное лицо уральского рабочего. Обветренное лицо; довольно миролюбивый взгляд ещё не говорил о суровой решимости итти на все лишения по пути завоевания лучших условий труда. Скорее всего, в этих глазах светилось желание получить ответ на недоумённые вопросы, выдвинутые современностью. Характерно, что среди этих бородачей почти не видно было молодёжи - песни и звуки гармошки за окном говорили о том, что их запросы были далеки от запросов их отцов-бородачей.
Я быстро прикинул в уме план подхода к сознанию [3] этих загубленных в условиях тяжёлой работы умов, по-видимому, не слыхавших живого слова. Мы начали с чтения в газетах тех наиболее ярких моментов, которые заставили рабочего промышленных центров пойти на борьбу за улучшение положения трудящихся ценой своей жизни. К какому-либо выражению героизма, подогреванию пафоса здесь ещё не било места. Целью первой беседы было выяснение того положения, что на пути рабочего в его завоеваниях политических и экономических прав стоит царизм, бывший ещё до январских событий 1905 года смутной надеждой на улучшение бесправного положения рабочего и ставший ненавистным рабочему с момента январских расстрелов.
Стало ясным, что в сознании рабочего нужно было закрепить положение, что январский расстрел рабочих чаяний и надежд - не результат случайности, а неизбежное следствие столкновения двух непримеримых лагерей; что вся история России есть единая многовековая иллюстрация иногда глухой, временами явно открытой борьбы эксплоатируемых со своими угнетателями.
Ближайший план работы был построен поэтому на необходимости осветить отдельные этапы борьбы русского крестьянина с крепостничеством в условиях натурального хозяйства. Затем нужно было выяснить нарождение капитала и рабочего класса, а вместе с тем и наростание противоречий, которые возникали в недрах капиталистического строя. Выяснить особенности тех моментов борьбы между крепостничеством и молодым русским капитализмом, в которые казалось, что рабочий мог бороться рядом со своим эксплоататором за обладание политическими правами.
Первые же громы революции показали, что русский рабочий не может останавливаться на полдороге в борьбе за половинчатые требования; что несомые им жертвы оправдываются необходимостью более серьезных завоеваний, вплодь до захвата власти Советами рабочих депутатов. Отсюда вывод: рабочий является единственной революционной силой, которая имеет чётко и ясно поставленные цели - борьба за социализм через диктатуру пролетариата.
Нужно было видеть, с каким интересом посещали рабочие наши собрания, как быстро росло сознание кушвинских рабочих. Всё более росло число желающих работать в кружках; [4] появились творцы стихов, в которых ярко отражалось революционное самосознание рабочих. Для дальнейшего развёртывания работы потребовалось увеличение актива, могущего принять участие в здоровой пропаганде идеи диктатуры пролетариата. С этой целью возник среди служащих Кушвинского завода кружок, на собраниях которого ставились доклады, освещающие программные вопросы социал-демократической партии.
С осени 1906 года работа по тому-же плану начала перекидываться с соседний В-Туринский завод с той лишь разницей, что в кружок готовящегося к работе актива входили учащие В-Туринских школ и медицинские служащие.
Чувствовалась потребность завязать связи с ближайшими революционными центрами - Н. Тагилом и, главным образом, Екатеринбургом. Активнейшие революционные работники Н-Тагила приглашались для освещения в докладах и прениях наиболее актуальных вопросов современности. В начале 1907 года прибывший в Кушву представитель Екатеринбургской организации Р.С.-Д.Р.П. фракции большевиков предложил завязать непосредственные сношения м организацией, оставив шифр для сношения и ключ.
Вместе с тем развернувшаяся среди рабочих революционная работа не могла не обратить на себя внимание полиции и жандармерии в небольшом заводе.
Усыпить бдительность полиции было весьма трудно, ибо работа развёртывалась, литература и газеты ходко распространялись среди рабочих. Разгон первой Думы, финляндское совещание членов Думы, выборы во 2-ю Думу, непрекращающиеся революционные вспышки подхлёстывали полицию и заставляли её всюду искать крамолу.
В самом начале 1907 года я получил с почты анонимное письмо, предупреждающее о том, что полиция установила за мной слежку. Уже после, в бытность мою в тюрьме, я узнал, что это письмо было написано письмоводителем в канцелярии местного полицейского пристава - знаменательный факт, показавший, что и в недрах самой полиции зародился глухой протест против её режима. [5]
Во время одного из собраний с рабочими, в самый разгар беседы, торопливо вызывается один из участников беседы - рабочий. Возвратившись - весь трясущийся и бледный - рабочий сообщил, что полиция нагрянула с обыском в его квартиру. Наступила глубокая тишина. Взоры всех участников были устремлены на меня. Привыкнувши отдельные моменты революционной борьбы дискуссировать на наших собраниях, рабочие не могли уйти с собрания, не осветив в своём сознании неожиданно ворвавшегося факта, до сих пор как-то ускользавшего из поля внимания. Заслушав совет - с полным спокойствием и стойкостью встретить этот первый вызов полиции - рабочие сосредоточенно и задумчиво расходились.
Хорошо было участвовать в дискуссиях и прениях по поводу отдельных революционных моментов. Но эти моменты являлись экспериментами на живом теле рабочего революционных центров. Теперь эти эксперименты подкатывались под наружное благополучие рабочего глухого завода. Нужно было или бежать от опасностей, вытекающих из столкновения с полицией, или смело принять вызов. Было ясно, что в мозгу рабочих переваривался - каждым по своему - этот факт, и потому такими сосредоточенными угодили рабочие с собрания. Оно было последним, где мы встречались с рабочими Кушвы.
В моё отсутствие полиция произвела обыск в моей квартире, закончившийся с моим приходом личным обыском и обыском в училище. Захвачены были лишь проэкт наказа депутатам в Думу и шифр. По счастию, полиция не оказалась настолько настойчивой, чтобы заставить администрацию училища отворить шкафы библиотеки, где хранился главный склад распространяемой литературы.
Составив протокол, полиция удалилась, оставив меня на свободе до распоряжения жандармского ротмистра. На другой после обыска день литература была сплавлена в надёжное место, и вместе с тем наведены справки о результатах полицейского налета в жилища рабочих. Оказалось, что обыски велись две ночи подряд - в одну из них среди рабочих [6] Кушвы, и в другую - среди рабочих и служащих В-Туры. Оснований и материалов для ареста рабочих у полиции было слишком мало, и всё, что могла сделать жандармерия в результате обыска, это пресечь наше общение с рабочими, заключив меня в Николаевские исправительные роты - сорок вёрст к северу от Кушвы (в версте от Н-Туринского завода).
Первые дни моего пребывания в тюрьме* [*Начало 1907 г.] совпали с событиями в последней не совсем обычного порядка. Оставшись один в одиночке, оторванный от людей толстыми сводами, я пытался разобраться в только что пронёсшихся шквалом событиях. Зычный голос, полный бодрого настроения, с ноткою бодрого призыва не унывать в одиночестве, раздавшийся неизвестно откуда, разбудил меня от задумчивости. Я начал искать глазами обладателя этого голоса и, наконец, заметил шевелящиеся на фоне чёрной двери губы говорящего в "глазок" человека.
- Есть хотите, товарищ? - спрашивал голос.
Я не ел уже целые сутки, выбитый из колеи пронёсшимися событиями. Голод давал себя чувствовать, и я охотно принял предложение товарища пообедать.
- Вам принесут сейчас обед; но… к вашему сведению сообщаю, что политические заключённые в главном корпусе об"явили с этого дня голодовку, и мы - одиночки - присоединились из солидарности к ним. Ваше отношение к голодовке?
- Причина голодовки? - отвечаю я вопросом.
- Борьба с тюремной администрацией, пытающейся отнять у нас некоторые вольности, не согласные с обще-тюремным режимом.
Я присоединился к голодовке и спросил, чем можно занять себя за время пребывания в тюрьме. Мой собеседник сообщил мне, что в одиночках есть библиотека, которой заведует тов. Соколов, заключённый в одиночке №9. По просьбе моего собеседника дежурный корридорный надзиратель отворил дверь в мою камеру, и я увидал перед собою человека низкого роста, крепко сложенного, с характерным открытым решительным взглядом. Что-то чрезвычайно сложное, трудно поддающееся анализу, скрыто было в этом взгляде. В нём и решительность, и уверенность в своих силах, и скрытая [7] добрая ирония, и бодрящее добродушие, не переходящее в обычнее прекраснодушие. Не всякий обладает таким взглядом.
Моё удивление перед столь сильно выпирающими индивидуальными качествами, столь выпукло фиксирующими недюжинного человека, которого с первого взгляда выделишь из толпы, сразу разрешилось, когда я узнал, что передо мною стоял Яков Михайлович Свердлов, чрезвычайно популярная и колоритная в революционных сферах Екатеринбурга личность, известная под партийной кличкой "тов. Андрея". Позднее я неоднократно мог убедиться в редких качествах этого человека, который блеском ума, когда он горячо и серьёзно спорил, блёстками остроумия, когда он добродушно шутил, наконец, всем своим поведением, повадками, бодрой и крепкой походкой невольно заставлял всех окружающих любоваться собою.
Тов. "Андрей" провёл меня в камеру №9 и представил библиотекаря - тов. Соколова, меньшевика-студента, человека вечно минорно-настроенного, вызывавшего в окружающих впечатление совершенно обратное тому, какое вызывал тов. "Андрей". Чувствовалось, что их связало нечто большее, чем дружба по несчастью. Но в принципиальных партийных вопросах тов. "Андрей" не щадил своего приятеля. Его интеллектуальное и моральное превосходство над Соколовым чувствовалось чрезвычайно выпукло и резко, и это ещё более подавляло болезненно-чуткую натуру тов. Соколова.
Тускло и серо протекали дни голодовки. Однообразие медленно тянущихся друг за другом дней скрашивалось встречей на прогулке с заключёнными, чтением книг. К концу голодовки и эти единственные развлечения не могли быть использованы: силы подтачивались, наступила апатия ко всему окружающему; всеми обитателями тюрьмы - участниками голодовки - овладело серое, безразличное настроение. Было ясно, что здесь - на далёком севере, вдали от общественного мнения, от прессы - не было нужных условий для создания настроенности и соответствующей обстановки, гарантирующей успех борьбы с тюремной администрацией. На шестой [8] день голодовка кончилась с явными признаками победы администрации, ибо многие вольности, которыми до сих пор пользовались заключённые, были частью аннулированы, частью ограничены. Но моральная сила вышедших из этой борьбы заключённых выросла - каждый сознавал, что не этими частичными победами определяется в конечном счёте исход борьбы.
Оказывалось воспитательное воздействие политической тюрьмы на её обитателей. Редкие из тех, кто прошёл эту школу, возвращаются в стан своих врагов. Обычно они остаются верными солдатами революции до последнего вздоха. Но тюрьма является и хорошей школой - учёбой, ибо она даёт возможность сделать значительные накопления умственных ценностей; библиотека тюрьмы имела почти полностью лучшие труды социально-экономического характера, массу разнообразных справочников. И всякий, кто умел использовать время заключения, выходил из тюрьмы со значительно накопленной эрудицией по интересующим его вопросам. Труды Маркса, Бебеля, Каутского, Плеханова, Богданова, Луначарского, Рожкого и проч. тщательно изучались.
Наконец, тюрьма являлась прекрасным интернациональным местом, знакомящим с революционным активом из далёких периферий Урала и его главнейших центров: Пермь, Екатеринбург, Тагил, Надеждинск, Алапаевск, Кушва дали своих виднейших работников самых разнообразных революционных направлений и настроений.
Пермь была предоставлена уже упоминаемым выше тов. Соколовым, видным, лидером меньшевиков, и молодым соц.-рев., зелёным юношей, чрезвычайно скромным и застенчивым учащимся 7-го класса реального училища. Тагил послал тов. Кантора - лидера анархистов, человека с бойким умом и начитанностью, но безнадёжно болевшего туберкулёзом. Алапаевск был представлен, по-видимому, сильнее других мест Урала. Тут был и "президент" Алапаевской республики, член Государственной Думы Кабаков, и целая серия рабочих и служащих Алапаевского завода, из которых особенно выделялись двое - Смольников Алексей Александрович* [*теперь зав. асбестов. рудн., ст. Баженово] и Быков Василий Григорьевич** [**теперь секретарь Алапаевского райисполкома] - оба большевики. [9]
Кушва была представлена целым отрядом рабочих и служащих, из коих наиболее преданным делу революции надо считать Комшилова Ивана Алексеевича* [*теперь секретарь Н-Тагильского ОКРИК’а], обязанного успехами в революционной и служебной работе исключительно благодаря своим дарованиям. Склонный к техническим изысканиям он имел уже несколько изобретений, патентованных и непатентованных, в значительной мере использованных различными предприятиями Урала, гл.образ. в добывающей промышленности.
Но самой колоритной и выдающейся личностью среди заключённых был, как я уже говорил выше, Екатеринбургский большевик тов. "Андрей".
Эта масса лучшей молодежи преисполнена была самых радужных надежд на будущее. Ни у кого не было безнадёжного настроения. Каждый верил в близкое осуществление заветов, за которые он шёл на лишения.
Но если лучшими чувствами и стремлениями жила эта часть тюрьмы, то совершенно иными запросами жили в противоположном лагере - в лагере администрации. Карьеризм, желание выслужиться с помощью самых грязных средств, вплоть до подслушивания, доносов, жестоких расправ. Наиболее яркими фигурами среди этих карьеристов были помощник начальника тюрьмы Калачёв и старший надзиратель Евстюнин, которые ни перед чем не стояли, чтобы провести в тюрьме самый жестокий режим. Революция заставила их на время спрятать свои зубы и когти; но с усилением реакции в них заговорил хищник.
Если постоянный дружный отпор политических заключённых мешал им ввести полностью старый режим, то с отдельными лицами, вновь поступавшими в тюрьму, они не церемонились - насильно остригали волосы, одевали в арестантское одеяние, в случае сопротивления гнали в холодный карцер и лишь после того, как убеждались, что из строптивого "политикана" обращали заключённого в послушного арестанта, переводили или в общую камеру, или в одиночку.
Чем далее, тем смирительные меры становились суровыми. Это упоение тюремной администрации своей властью над безоружными заключёнными дорого стоило революции, унося здоровье и физические силы лучших её борцов и самую их жизнь. [10]
В бытность мою в тюрьме не было случаев казни в данной тюрьме; но тагильский рабочий т. Шамин пал жертвою жестокости тюремной администрации - из холодных подвалов после жестокого избиения его пришлось перевести не в камеру, но в тюремную больницу, а оттуда на тюремный погост.
Тюрьма была полна слухами и глухим ропотом по поводу жестокости администрации. Унижаемая физически, вся масса политических заключённых нашла в себе силы выразить протест против жестокости администрации путём об"явления новой голодовки. Администрация словно лишь ждала этого момента, чтобы сорвать тот установившийся наружно-корректный режим и обращение с заключёнными, который установился со времени революции и который не совсем удобно было сорвать без всякого повода. Началась какая-то вакханалия безудержной жестокости и упоения власти, не знающей себе преград и границ.
В первую же после объявления голодовки вечернюю поверку свора надзирателей ворвалась в камеры и одиночки, грозными окриками заставила заключённых строиться в шеренги, гнала в корридоры, переодевала в арестантское нижнее бельё и лапти, стригла волосы и гнала далее в подвалы и карцер, прогоняя в тёмных корридорах через строй ударов тяжёлыми кулаками со стороны ожидающей второй своры надзирателей.
Пребывание в каменных мешках лишь на время избавляло узников от созерцания этой дикой, опьяневшей от жестокостей, своры надзирателей, от моральных унижений. Но жестокий холод лишал и этой скромной прелести уединения от человека-зверя. Заключённые натягивали на себя холщёвые рубашки, пытаясь согреть тело собственным дыханием. Ложились друг на друга, сохраняя телами соседей живительную теплоту своего тела от излучения её в холодное пространство нетопленой камеры. В полночь новая поверка и новая расправа, новое избиение.
Невероятная жестокость и пребывание в подвалах с температурой в 10-12° холода сломили сопротивление протестантов, и на третий день голодовка была сорвана. [11]
Приглушённые реакционной цензурой отзвуки этой драмы на далёком севере, вдали от центров, не могли всё-же не проникнуть в печать, и это заставило прокуратуру обратить внимание на произвол тюремной администрации Николаевских исправительных рот. Результатом расследования явился известный уральцам судебный процесс над администрацией тюрьмы, повлекший за собой приговор со стороны даже царского суда. Но все уральцы так-же знают, что вдохновитель этих российских жестокостей, царь Николай Романов, помиловал своих верных слуг; и лишь рука революции сметала этих палачей одного за другим.
Один из этих зверей - Калачёв - был убит после перевода его в Пермскую тюрьму по приговору партии соц. революционеров. Другой из этих зверей - Конюхов (к слову сказать, изобретатель одного из жестоких пыток - воловьего вытянутого члена, причиняющего жесточайшую боль без следов избиения) - получил возмездие от Советского суда.
После года заключения пишущий эти сроки выходил из пасти суровой тюрьмы, унося благоговение перед силой и величием тех, кто даже в описанных суровых условиях не терял надежды на конечную победу революции.
Положение поднадзорного не позволило мне оставаться в Кушве более, чем на сутки. Но и за это короткое время я узнал не только о героизме Кушвинских рабочих, но и о величии их духа, выразившемся в целом ряде фактов политического значения. Я узнал, что ответом на полицейский налёт в квартиры рабочих явилась демонстрация рабочих, во время которой рабочие впервые показали, что они представляют силу, способную подчинить себе своих эксплоататоров и их приспешников.
По-видимому, демонстрация носила стихийный характер, ибо в ней были следы явного отсутствия чётко организующих моментов. В ней рабочий лишь пытался, по-видимому, измерить свою силу и продемонстрировать её перед своим классовым противником. Заставив старого протопопа отслужить на площади, залитой народом, панихиду по павшим борцам за революцию, рабочая масса хлынула всем своим подвижным телом в сторону Николаевских исправительных рот на освобождение политических заключённых. Конный отряд полиции, догнавший [12] догнавший демонстрантов в нескольких верстах от Кушвы, заставил толпу разойтись по домам.
Начались повальные обыски среди рабочих. Жандармерия пыталась создать громкое дело. Карьера улыбалась Тагильскому жандармскому ротмистру Ральцевич. Целые партии рабочих арестовывались им и пересылались в "Николаевку". Но ни допросы арестованных, ни следствие над оставшимися на свободе не дали жандармерии сколько-нибудь значительных данных для создания крупного дела. И если в первой демонстрации сказалась стихийность в первом выявлении революционной настроенности, то в первой встрече рабочего с полицией и жандармерией сказалось всё величие духа просыпающегося к осуществлению своей революционной функции рабочего. В результате следствия жандармерия не могла выудить ни одного показания, могущего раскрыть пружины стихийно-растущей сплочённости просыпающегося рабочего Кушвы.
Период 1905-7 года заставили кушвинского рабочего найти себя призванным совершить великое дело революции; он-же открыл в нём и наличие силы, нужной для борьбы за дело рабочего класса.
Д.В. Засухин. Свердловск. Педтехникум. Ул. Карла Либкнехта, №9. [13]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.160.Л.3-13.
Николаевские арестантские исправительные роты
(Из воспоминаний учителя)
Первые волны событий 1905 года бледно отразились в жизни и сознании рабочих Кушвинского завода. Всё отражение их выразилось в нахлынувшем из центра потоке революционных журналов, газет, литературы.
Волна революционной литературы вызвала сознание ненормальности своего положения среди весьма небольшого числа рабочих. Вся их остальная масса находила забвение от тяжёлого дневного труда в вечерних похождениях, в гуляниях целыми ватагами с песнями и гармошкой, в драках и побоищах под покровом ночи.
В одно из обычных учебных занятий автор этих заметок - тогда преподаватель одного из учебных заведений Кушвы - был вызван в корридор одним из родителей учащихся - рабочим весьма почтенных лет с большой окладистой и серебристой от седины бородой. Получив ответ на интересующий его вопрос об успехах своего, кажется, внука, почтенный дед неожиданно тянется со своей бородой к моему уху и таинственно сообщает истинную цель своего посещения:
- Где-то там, далеко в центре, кипит непонятная нам жизнь. А мы здесь ничего не знаем. Помогите нам - расскажите, что происходит; раз"ясните смысл всего, что описывается в газетах…
Мы условились относительно места и времени собрания - в доме одного рабочего на краю заводского поселения.
В назначенное для первого собрания время я впервые увидел подлинное лицо уральского рабочего. Обветренное лицо; довольно миролюбивый взгляд ещё не говорил о суровой решимости итти на все лишения по пути завоевания лучших условий труда. Скорее всего, в этих глазах светилось желание получить ответ на недоумённые вопросы, выдвинутые современностью. Характерно, что среди этих бородачей почти не видно было молодёжи - песни и звуки гармошки за окном говорили о том, что их запросы были далеки от запросов их отцов-бородачей.
Я быстро прикинул в уме план подхода к сознанию [3] этих загубленных в условиях тяжёлой работы умов, по-видимому, не слыхавших живого слова. Мы начали с чтения в газетах тех наиболее ярких моментов, которые заставили рабочего промышленных центров пойти на борьбу за улучшение положения трудящихся ценой своей жизни. К какому-либо выражению героизма, подогреванию пафоса здесь ещё не било места. Целью первой беседы было выяснение того положения, что на пути рабочего в его завоеваниях политических и экономических прав стоит царизм, бывший ещё до январских событий 1905 года смутной надеждой на улучшение бесправного положения рабочего и ставший ненавистным рабочему с момента январских расстрелов.
Стало ясным, что в сознании рабочего нужно было закрепить положение, что январский расстрел рабочих чаяний и надежд - не результат случайности, а неизбежное следствие столкновения двух непримеримых лагерей; что вся история России есть единая многовековая иллюстрация иногда глухой, временами явно открытой борьбы эксплоатируемых со своими угнетателями.
Ближайший план работы был построен поэтому на необходимости осветить отдельные этапы борьбы русского крестьянина с крепостничеством в условиях натурального хозяйства. Затем нужно было выяснить нарождение капитала и рабочего класса, а вместе с тем и наростание противоречий, которые возникали в недрах капиталистического строя. Выяснить особенности тех моментов борьбы между крепостничеством и молодым русским капитализмом, в которые казалось, что рабочий мог бороться рядом со своим эксплоататором за обладание политическими правами.
Первые же громы революции показали, что русский рабочий не может останавливаться на полдороге в борьбе за половинчатые требования; что несомые им жертвы оправдываются необходимостью более серьезных завоеваний, вплодь до захвата власти Советами рабочих депутатов. Отсюда вывод: рабочий является единственной революционной силой, которая имеет чётко и ясно поставленные цели - борьба за социализм через диктатуру пролетариата.
Нужно было видеть, с каким интересом посещали рабочие наши собрания, как быстро росло сознание кушвинских рабочих. Всё более росло число желающих работать в кружках; [4] появились творцы стихов, в которых ярко отражалось революционное самосознание рабочих. Для дальнейшего развёртывания работы потребовалось увеличение актива, могущего принять участие в здоровой пропаганде идеи диктатуры пролетариата. С этой целью возник среди служащих Кушвинского завода кружок, на собраниях которого ставились доклады, освещающие программные вопросы социал-демократической партии.
С осени 1906 года работа по тому-же плану начала перекидываться с соседний В-Туринский завод с той лишь разницей, что в кружок готовящегося к работе актива входили учащие В-Туринских школ и медицинские служащие.
Чувствовалась потребность завязать связи с ближайшими революционными центрами - Н. Тагилом и, главным образом, Екатеринбургом. Активнейшие революционные работники Н-Тагила приглашались для освещения в докладах и прениях наиболее актуальных вопросов современности. В начале 1907 года прибывший в Кушву представитель Екатеринбургской организации Р.С.-Д.Р.П. фракции большевиков предложил завязать непосредственные сношения м организацией, оставив шифр для сношения и ключ.
Вместе с тем развернувшаяся среди рабочих революционная работа не могла не обратить на себя внимание полиции и жандармерии в небольшом заводе.
Усыпить бдительность полиции было весьма трудно, ибо работа развёртывалась, литература и газеты ходко распространялись среди рабочих. Разгон первой Думы, финляндское совещание членов Думы, выборы во 2-ю Думу, непрекращающиеся революционные вспышки подхлёстывали полицию и заставляли её всюду искать крамолу.
В самом начале 1907 года я получил с почты анонимное письмо, предупреждающее о том, что полиция установила за мной слежку. Уже после, в бытность мою в тюрьме, я узнал, что это письмо было написано письмоводителем в канцелярии местного полицейского пристава - знаменательный факт, показавший, что и в недрах самой полиции зародился глухой протест против её режима. [5]
Во время одного из собраний с рабочими, в самый разгар беседы, торопливо вызывается один из участников беседы - рабочий. Возвратившись - весь трясущийся и бледный - рабочий сообщил, что полиция нагрянула с обыском в его квартиру. Наступила глубокая тишина. Взоры всех участников были устремлены на меня. Привыкнувши отдельные моменты революционной борьбы дискуссировать на наших собраниях, рабочие не могли уйти с собрания, не осветив в своём сознании неожиданно ворвавшегося факта, до сих пор как-то ускользавшего из поля внимания. Заслушав совет - с полным спокойствием и стойкостью встретить этот первый вызов полиции - рабочие сосредоточенно и задумчиво расходились.
Хорошо было участвовать в дискуссиях и прениях по поводу отдельных революционных моментов. Но эти моменты являлись экспериментами на живом теле рабочего революционных центров. Теперь эти эксперименты подкатывались под наружное благополучие рабочего глухого завода. Нужно было или бежать от опасностей, вытекающих из столкновения с полицией, или смело принять вызов. Было ясно, что в мозгу рабочих переваривался - каждым по своему - этот факт, и потому такими сосредоточенными угодили рабочие с собрания. Оно было последним, где мы встречались с рабочими Кушвы.
В моё отсутствие полиция произвела обыск в моей квартире, закончившийся с моим приходом личным обыском и обыском в училище. Захвачены были лишь проэкт наказа депутатам в Думу и шифр. По счастию, полиция не оказалась настолько настойчивой, чтобы заставить администрацию училища отворить шкафы библиотеки, где хранился главный склад распространяемой литературы.
Составив протокол, полиция удалилась, оставив меня на свободе до распоряжения жандармского ротмистра. На другой после обыска день литература была сплавлена в надёжное место, и вместе с тем наведены справки о результатах полицейского налета в жилища рабочих. Оказалось, что обыски велись две ночи подряд - в одну из них среди рабочих [6] Кушвы, и в другую - среди рабочих и служащих В-Туры. Оснований и материалов для ареста рабочих у полиции было слишком мало, и всё, что могла сделать жандармерия в результате обыска, это пресечь наше общение с рабочими, заключив меня в Николаевские исправительные роты - сорок вёрст к северу от Кушвы (в версте от Н-Туринского завода).
Первые дни моего пребывания в тюрьме* [*Начало 1907 г.] совпали с событиями в последней не совсем обычного порядка. Оставшись один в одиночке, оторванный от людей толстыми сводами, я пытался разобраться в только что пронёсшихся шквалом событиях. Зычный голос, полный бодрого настроения, с ноткою бодрого призыва не унывать в одиночестве, раздавшийся неизвестно откуда, разбудил меня от задумчивости. Я начал искать глазами обладателя этого голоса и, наконец, заметил шевелящиеся на фоне чёрной двери губы говорящего в "глазок" человека.
- Есть хотите, товарищ? - спрашивал голос.
Я не ел уже целые сутки, выбитый из колеи пронёсшимися событиями. Голод давал себя чувствовать, и я охотно принял предложение товарища пообедать.
- Вам принесут сейчас обед; но… к вашему сведению сообщаю, что политические заключённые в главном корпусе об"явили с этого дня голодовку, и мы - одиночки - присоединились из солидарности к ним. Ваше отношение к голодовке?
- Причина голодовки? - отвечаю я вопросом.
- Борьба с тюремной администрацией, пытающейся отнять у нас некоторые вольности, не согласные с обще-тюремным режимом.
Я присоединился к голодовке и спросил, чем можно занять себя за время пребывания в тюрьме. Мой собеседник сообщил мне, что в одиночках есть библиотека, которой заведует тов. Соколов, заключённый в одиночке №9. По просьбе моего собеседника дежурный корридорный надзиратель отворил дверь в мою камеру, и я увидал перед собою человека низкого роста, крепко сложенного, с характерным открытым решительным взглядом. Что-то чрезвычайно сложное, трудно поддающееся анализу, скрыто было в этом взгляде. В нём и решительность, и уверенность в своих силах, и скрытая [7] добрая ирония, и бодрящее добродушие, не переходящее в обычнее прекраснодушие. Не всякий обладает таким взглядом.
Моё удивление перед столь сильно выпирающими индивидуальными качествами, столь выпукло фиксирующими недюжинного человека, которого с первого взгляда выделишь из толпы, сразу разрешилось, когда я узнал, что передо мною стоял Яков Михайлович Свердлов, чрезвычайно популярная и колоритная в революционных сферах Екатеринбурга личность, известная под партийной кличкой "тов. Андрея". Позднее я неоднократно мог убедиться в редких качествах этого человека, который блеском ума, когда он горячо и серьёзно спорил, блёстками остроумия, когда он добродушно шутил, наконец, всем своим поведением, повадками, бодрой и крепкой походкой невольно заставлял всех окружающих любоваться собою.
Тов. "Андрей" провёл меня в камеру №9 и представил библиотекаря - тов. Соколова, меньшевика-студента, человека вечно минорно-настроенного, вызывавшего в окружающих впечатление совершенно обратное тому, какое вызывал тов. "Андрей". Чувствовалось, что их связало нечто большее, чем дружба по несчастью. Но в принципиальных партийных вопросах тов. "Андрей" не щадил своего приятеля. Его интеллектуальное и моральное превосходство над Соколовым чувствовалось чрезвычайно выпукло и резко, и это ещё более подавляло болезненно-чуткую натуру тов. Соколова.
Тускло и серо протекали дни голодовки. Однообразие медленно тянущихся друг за другом дней скрашивалось встречей на прогулке с заключёнными, чтением книг. К концу голодовки и эти единственные развлечения не могли быть использованы: силы подтачивались, наступила апатия ко всему окружающему; всеми обитателями тюрьмы - участниками голодовки - овладело серое, безразличное настроение. Было ясно, что здесь - на далёком севере, вдали от общественного мнения, от прессы - не было нужных условий для создания настроенности и соответствующей обстановки, гарантирующей успех борьбы с тюремной администрацией. На шестой [8] день голодовка кончилась с явными признаками победы администрации, ибо многие вольности, которыми до сих пор пользовались заключённые, были частью аннулированы, частью ограничены. Но моральная сила вышедших из этой борьбы заключённых выросла - каждый сознавал, что не этими частичными победами определяется в конечном счёте исход борьбы.
Оказывалось воспитательное воздействие политической тюрьмы на её обитателей. Редкие из тех, кто прошёл эту школу, возвращаются в стан своих врагов. Обычно они остаются верными солдатами революции до последнего вздоха. Но тюрьма является и хорошей школой - учёбой, ибо она даёт возможность сделать значительные накопления умственных ценностей; библиотека тюрьмы имела почти полностью лучшие труды социально-экономического характера, массу разнообразных справочников. И всякий, кто умел использовать время заключения, выходил из тюрьмы со значительно накопленной эрудицией по интересующим его вопросам. Труды Маркса, Бебеля, Каутского, Плеханова, Богданова, Луначарского, Рожкого и проч. тщательно изучались.
Наконец, тюрьма являлась прекрасным интернациональным местом, знакомящим с революционным активом из далёких периферий Урала и его главнейших центров: Пермь, Екатеринбург, Тагил, Надеждинск, Алапаевск, Кушва дали своих виднейших работников самых разнообразных революционных направлений и настроений.
Пермь была предоставлена уже упоминаемым выше тов. Соколовым, видным, лидером меньшевиков, и молодым соц.-рев., зелёным юношей, чрезвычайно скромным и застенчивым учащимся 7-го класса реального училища. Тагил послал тов. Кантора - лидера анархистов, человека с бойким умом и начитанностью, но безнадёжно болевшего туберкулёзом. Алапаевск был представлен, по-видимому, сильнее других мест Урала. Тут был и "президент" Алапаевской республики, член Государственной Думы Кабаков, и целая серия рабочих и служащих Алапаевского завода, из которых особенно выделялись двое - Смольников Алексей Александрович* [*теперь зав. асбестов. рудн., ст. Баженово] и Быков Василий Григорьевич** [**теперь секретарь Алапаевского райисполкома] - оба большевики. [9]
Кушва была представлена целым отрядом рабочих и служащих, из коих наиболее преданным делу революции надо считать Комшилова Ивана Алексеевича* [*теперь секретарь Н-Тагильского ОКРИК’а], обязанного успехами в революционной и служебной работе исключительно благодаря своим дарованиям. Склонный к техническим изысканиям он имел уже несколько изобретений, патентованных и непатентованных, в значительной мере использованных различными предприятиями Урала, гл.образ. в добывающей промышленности.
Но самой колоритной и выдающейся личностью среди заключённых был, как я уже говорил выше, Екатеринбургский большевик тов. "Андрей".
Эта масса лучшей молодежи преисполнена была самых радужных надежд на будущее. Ни у кого не было безнадёжного настроения. Каждый верил в близкое осуществление заветов, за которые он шёл на лишения.
Но если лучшими чувствами и стремлениями жила эта часть тюрьмы, то совершенно иными запросами жили в противоположном лагере - в лагере администрации. Карьеризм, желание выслужиться с помощью самых грязных средств, вплоть до подслушивания, доносов, жестоких расправ. Наиболее яркими фигурами среди этих карьеристов были помощник начальника тюрьмы Калачёв и старший надзиратель Евстюнин, которые ни перед чем не стояли, чтобы провести в тюрьме самый жестокий режим. Революция заставила их на время спрятать свои зубы и когти; но с усилением реакции в них заговорил хищник.
Если постоянный дружный отпор политических заключённых мешал им ввести полностью старый режим, то с отдельными лицами, вновь поступавшими в тюрьму, они не церемонились - насильно остригали волосы, одевали в арестантское одеяние, в случае сопротивления гнали в холодный карцер и лишь после того, как убеждались, что из строптивого "политикана" обращали заключённого в послушного арестанта, переводили или в общую камеру, или в одиночку.
Чем далее, тем смирительные меры становились суровыми. Это упоение тюремной администрации своей властью над безоружными заключёнными дорого стоило революции, унося здоровье и физические силы лучших её борцов и самую их жизнь. [10]
В бытность мою в тюрьме не было случаев казни в данной тюрьме; но тагильский рабочий т. Шамин пал жертвою жестокости тюремной администрации - из холодных подвалов после жестокого избиения его пришлось перевести не в камеру, но в тюремную больницу, а оттуда на тюремный погост.
Тюрьма была полна слухами и глухим ропотом по поводу жестокости администрации. Унижаемая физически, вся масса политических заключённых нашла в себе силы выразить протест против жестокости администрации путём об"явления новой голодовки. Администрация словно лишь ждала этого момента, чтобы сорвать тот установившийся наружно-корректный режим и обращение с заключёнными, который установился со времени революции и который не совсем удобно было сорвать без всякого повода. Началась какая-то вакханалия безудержной жестокости и упоения власти, не знающей себе преград и границ.
В первую же после объявления голодовки вечернюю поверку свора надзирателей ворвалась в камеры и одиночки, грозными окриками заставила заключённых строиться в шеренги, гнала в корридоры, переодевала в арестантское нижнее бельё и лапти, стригла волосы и гнала далее в подвалы и карцер, прогоняя в тёмных корридорах через строй ударов тяжёлыми кулаками со стороны ожидающей второй своры надзирателей.
Пребывание в каменных мешках лишь на время избавляло узников от созерцания этой дикой, опьяневшей от жестокостей, своры надзирателей, от моральных унижений. Но жестокий холод лишал и этой скромной прелести уединения от человека-зверя. Заключённые натягивали на себя холщёвые рубашки, пытаясь согреть тело собственным дыханием. Ложились друг на друга, сохраняя телами соседей живительную теплоту своего тела от излучения её в холодное пространство нетопленой камеры. В полночь новая поверка и новая расправа, новое избиение.
Невероятная жестокость и пребывание в подвалах с температурой в 10-12° холода сломили сопротивление протестантов, и на третий день голодовка была сорвана. [11]
Приглушённые реакционной цензурой отзвуки этой драмы на далёком севере, вдали от центров, не могли всё-же не проникнуть в печать, и это заставило прокуратуру обратить внимание на произвол тюремной администрации Николаевских исправительных рот. Результатом расследования явился известный уральцам судебный процесс над администрацией тюрьмы, повлекший за собой приговор со стороны даже царского суда. Но все уральцы так-же знают, что вдохновитель этих российских жестокостей, царь Николай Романов, помиловал своих верных слуг; и лишь рука революции сметала этих палачей одного за другим.
Один из этих зверей - Калачёв - был убит после перевода его в Пермскую тюрьму по приговору партии соц. революционеров. Другой из этих зверей - Конюхов (к слову сказать, изобретатель одного из жестоких пыток - воловьего вытянутого члена, причиняющего жесточайшую боль без следов избиения) - получил возмездие от Советского суда.
После года заключения пишущий эти сроки выходил из пасти суровой тюрьмы, унося благоговение перед силой и величием тех, кто даже в описанных суровых условиях не терял надежды на конечную победу революции.
Положение поднадзорного не позволило мне оставаться в Кушве более, чем на сутки. Но и за это короткое время я узнал не только о героизме Кушвинских рабочих, но и о величии их духа, выразившемся в целом ряде фактов политического значения. Я узнал, что ответом на полицейский налёт в квартиры рабочих явилась демонстрация рабочих, во время которой рабочие впервые показали, что они представляют силу, способную подчинить себе своих эксплоататоров и их приспешников.
По-видимому, демонстрация носила стихийный характер, ибо в ней были следы явного отсутствия чётко организующих моментов. В ней рабочий лишь пытался, по-видимому, измерить свою силу и продемонстрировать её перед своим классовым противником. Заставив старого протопопа отслужить на площади, залитой народом, панихиду по павшим борцам за революцию, рабочая масса хлынула всем своим подвижным телом в сторону Николаевских исправительных рот на освобождение политических заключённых. Конный отряд полиции, догнавший [12] догнавший демонстрантов в нескольких верстах от Кушвы, заставил толпу разойтись по домам.
Начались повальные обыски среди рабочих. Жандармерия пыталась создать громкое дело. Карьера улыбалась Тагильскому жандармскому ротмистру Ральцевич. Целые партии рабочих арестовывались им и пересылались в "Николаевку". Но ни допросы арестованных, ни следствие над оставшимися на свободе не дали жандармерии сколько-нибудь значительных данных для создания крупного дела. И если в первой демонстрации сказалась стихийность в первом выявлении революционной настроенности, то в первой встрече рабочего с полицией и жандармерией сказалось всё величие духа просыпающегося к осуществлению своей революционной функции рабочего. В результате следствия жандармерия не могла выудить ни одного показания, могущего раскрыть пружины стихийно-растущей сплочённости просыпающегося рабочего Кушвы.
Период 1905-7 года заставили кушвинского рабочего найти себя призванным совершить великое дело революции; он-же открыл в нём и наличие силы, нужной для борьбы за дело рабочего класса.
Д.В. Засухин. Свердловск. Педтехникум. Ул. Карла Либкнехта, №9. [13]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.160.Л.3-13.
Николаевские арестантские исправительные роты
