М.М.Харитонов. Воспоминания о Ленине. Часть 2. В (не)пломбированном вагоне
Часть 1
Затем, чтобы несколько сократить свои воспоминания, перейду ко времени, когда вспыхнула в России революция. Я лично никогда не забуду этот момент, какое огромное впечатление произвела революция, как к ней отнёсся Владимир Ильич.
Вы знаете, что Ленин в момент революции 17 года имел пару десятков лет революционной деятельности. [59] Мало этого, надо сказать, что Ленин уже успел отдать свою жизнь для дела борьбы за освобождение рабочего класса. Ещё в 1905 году Ленин, в отличие от меньшевиков, начинает твёрдо верить, что 2-я революция победит, что близок час, когда настанет эта революция.
Ленин сумел сохранить нашу партию и провести её через самые тяжёлые годы Столыпинской реакции. Он сумел вести нашу партию во время империалистической войны, предсказывая, что после империалистической войны будет гражданская война. Дело в том, что когда разразилась империалистическая война, то среди разгромленной, разбитой рабочей партии мечтать о революции было странным. Кто её будет делать - аллах знает. Но Владимир Ильич всё время стоял на своём и верил, что час борьбы за освобождение рабочего класса настанет. Он старался вколотить эту мысль в нашу голову.
И вот, товарищи, как только началась русская революция, Владимир Ильич сказал, что час нашей борьбы и нашей победы уже наступил. Настало время переходить к гражданской войне. Когда в Петрограде грохотала революция, когда огромное революционное море вышло из берегов, когда огромные миллионные массы были на площадях, и фактически власть была в руках Советов Рабочих Депутатов, настал момент, что надо было дело взять в свои руки и вести дальше. Владимир Ильич [60] знал себе цену, он на себя смотрел как на руководителя рабочего класса, поэтому в данный момент он считал, что пришла пора, когда ему надо было стать во главе и повести к окончательной победе.
На эту тему он прочёл реферат о русской революции под заглавием: "Пойдёт ли русская революция по пути большевиков?". И он в этом реферате доказал, какой должен быть единственный путь для окончательной победы. И это было в то время, когда все мечтали об Учредительном Собрании.
Владимир Ильич с первых же дней видел всё гигантское величие русской революции, но он смотрел на себя как на человека, который обязан стать во главе движения, стать во главе коммунистической партии, чтобы идти к дальнейшей победе.
Мы жили в Швейцарии, в стране мелких лавочников и содержателей гостиниц. Дело в том, что в Швейцарии главным образом источник дохода составляют все приезжающие на курорты, соответственно этому имеется лакейская психология. И вот Владимир Ильич должен был жить в стране, которая окружена со всех концов проволочными заграждениями, так как с одной стороны были Австрия и Германия, которые воевали против России, а с другой Франция и Италия, [61] воевавшие вместе с Россией, поэтому выхода не было русским большевикам.
Можете представить себе настроение Владимира Ильича, его состояние с первых дней переворота. Трудно описать, его можно было сравнить со львом, который был в клетке. [62] Это, товарищи, будет очень слабо сказано. Если, скажем, другое образное представление, что он был орёл, которому только что срезали крылья, и который бьётся, чтобы подняться ввысь и полететь.
Владимир Ильич в эти дни горел, по несколько раз прибегал ко мне, чтобы послать с разными поручениями, с целью найти средства поехать в Россию. Нас было немного, которые окружали Владимира Ильича. Кроме Надежды Константиновны я был единственный человек, который был близок к Владимиру Ильичу. Я тогда не работал, а учился, а другие члены Секции были все на работе и не могли быть около него. Ч твёрдо говорил, что Владимир Ильич будет скоро в России, и что он там учутится или подземным ходом, или полетит туда как-нибудь. Все, кто его окружал, видели, что если ему нужно выдумать крылья, чтобы полететь, то он их выдумает. Как это могло случиться, никто не мог придумать. Ехать через Германию и Австрию было нельзя, через Францию ехать было тоже нельзя, а ехать через Италию - это значит быть арестованным по подозрению в шпионстве, т.к. там сыск за шпионажем был очень развит. Одним словом, ехать легальным путём не было никакой возможности.
Я скажу потом, как мы проехали, а сейчас скажу, как Владимир Ильич вёл себя по отношению к Февральской Революции. В первом своём реферате он поставил целью идти к власти рабочему классу, что никому не снилось, но он видел все опасности. И самую большую опасность он видел в лице Керенского. Мы знали Керенского только по выступлениям в 4-й Государственной Думе. Он был большим краснобаем, а Владимир Ильич его называл актёром от Революции и очень опасным человеком для нашей партии именно потому, что он актёр, что он хорошо умеет говорить и выступать, [выдвинуть] на поверхность и [увлечь] за собой тёмную массу как рабочих, так и крестьян. Вы, конечно, помните, как все одели красные бантики и как Керенского носили на руках. Особенно он имел много сторонников среди интеллигенции.
Первая телеграмма, которую тов. Ленин послал нашим товарищам [63] в России окольным путем, сводилась к тому, чтобы беречься от увлеченья Керенским, чтобы товарищи не споткнулись в вопросе об"единения с меньшевиками.
Я помню один эпизод. Швейцарские комсомольцы просили тов. Ленина сделать доклад на Немецком языке о Русской революции. Немецким языком он владел не так свободно, но, подготовившись предварительно, он сумел выступать даже на больших собраниях. Он дал согласие. Переговоры велись через меня.
Когда были расклеены афиши, когда было всё готово, юношеская организация хотела, чтобы рядом с Лениным выступил Мартынов. Тогда он был членом Центрального Комитета меньшевистской партии за границей, и тогда он назывался секретарём РСДП. Мартынов дал согласие. Когда Владимир Ильич узнал, что он будет выступать рядом с ним, он наотрез отказался выступить.
Я не понял, признаться, почему он отказывается. Мне было неудобно, т. к. через меня велись переговоры, были уже расклеены афиши, и всё было готово. Я употребил все усилия, чтобы его уговорить, а он с улыбкой на устах сказал: "Хотя вы знаете меньшевиков неплохо, но не так как я". И об"яснил мне, в чём дело:
- Если я выступлю на этом собрании, завтра полетит в Россию телеграмма, что на собрании был Ленин и Мартынов, а там Русские друзья истолкуют так, что Мартынов с Лениным об"единились, т.е. большевики с меньшевиками, и давайте и здесь действовать вместе. Давайте лучше этого не делать, а если нужно я выступлю на отдельном реферате.
[Мне] приходилось его удержать, но мне стало ясно, что это действительно так, что этого делать не нужно. Так он и не выступил на этом реферате и сделал совершенно правильно. Он потом сделал самостоятельный доклад на Русском языке. Этим самым он положил начало сплетне.
Пустили сплетню, что то странное, что тов. Ленин отказался выступить вместе с Мартыновым. В то время Виктор Чернов был тоже интернационалист и принимал участие в конференции в […]. Как вспыхнула Русская революция, ему дали согласие ехать через Францию, и он принял позицию правых С.Р. Говорили, что наверно и с тов. Лениным случилось [64] то же самое, что он стал на точку зрения патриотизма, а мы, меньшевики, единственные, которые не споткнулись на этом. Тов. Ленин выпустил статью […]
Путей в Россию не было никаких, но ехать Владимиру Ильичу было необходимо, так как наших сил в России было мало. Наша Думская Фракция была в ссылке, на поселении. Каменев был там. В Питере в первые дни революции наши сторонники среди рабочих сидели в Петроградских тюрьмах, а у меньшевиков была фракция в Думе во главе с Чхеидзе. Кроме того, была популярная группа военно-промышленных комитетов во главе с Гвоздевым. Так как они [*большевики] сидели в тюрьме, то к ним симпатии были небольшие, и у них [*меньшевиков] были готовые руководители, а у нас не было руководителей. Вот поэтому Владимиру Ильичу было необходимо быть в России. Но как было ехать в Россию? Выхода не было никакого.
Лидер меньшевиков Мартов дал хорошую идею - попытаться ехать через Германию, предложив Германии комбинацию обмена на такое же количество, сколько нас поедет, интернированных немцев. Для этой цели сначала нужно было отправить телеграмму Чхеидзе, чтобы он насел на Керенского, а через Керенского добиться согласия Милюкова, который в то время был Министром Иностранных дел, на наш переезд через Германию в обмен на интернированных немцев. Для Германии это было приемлемо, так как какая ей разница, где мы живем, а за это она получит 60 человек интернированных Германских подданных граждан, которые могут быть ей полезны.
За эту идею Владимир Ильич уцепился. Собрав нас несколько человек, он сказал, что эта идея хорошая, но, пожалуй, она останется пустой болтовнёй. Когда шла переписка с Чхеидзе, кроме отказа ничего не получилось. Керенский отказался, и Чхеидзе тоже отказался хлопотать.
Владимир Ильич сказал, что меньшевики дали хорошую идею, и что мы её проведем по-революционному. Меньшевики говорили, что проехать через Германию можно с разрешения временного правительства, а мы говорили, что можно проехать и [65] без разрешения Временного правительства.
С одной стороны велись переговоры с Швейцарскими демократами, а с другой стороны мы, представители секции, вели переговоры с другими группами - с меньшевиками, с С.Р., Бундовцами и т.д. Мы знали, что если мы поедем вопреки разрешения временного правительства, то по приезде на вокзал нас сейчас же арестуют и отправят в тюрьму. Но мы считали, что легче руководить из Питерских тюрем, чем из Цюриха. Наша тактика была такая, что если мы вовлечём в это дело меньшевиков, С.Р. и других, то временному правительству тогда будет труднее отказать.
Тогда во главе рабочих комитетов были меньшевики и С.Р. Переговоры свелись к тому, что меньшевики все оттягивали, Мартов был большим революционером, но по своей натуре как меньшевик не мог идти на революционные шаги. Мы им сказали, что Вы или поезжайте, или мы поедем без Вас.
Тогда была ещё группа [вперёдовцев]. У них вождём был Луначарский. Владимир Ильич хотел убедить Луначарского, т.к. [вперёдовцы] считались левее.
На свидание, которое я им устроил, пришёл ещё тов. РОДЗЯНОВ. Но Родзянова Владимир Ильич не очень любил, т.к. он не умел хранить конспирацию. Если он знает, то обязательно расскажет, вот за это Владимир Ильич его и не любил. Владимир Ильич попросил его уйти, прямо сказал ему: "Убирайтесь вон". Родзянов вспылил и тут же разразился своим зычным голосом, а Ильич ему ответил: "Разве Вы Русского языка не понимаете?" Владимир Ильич тогда очень волновался. Родзянов хлопнул дверью и ушёл.
Когда дело дошло до поездки, то ничего не вышло. Поехали мы и небольшое число меньшевиков и Бундовцев. Бундовцы только хотели воспользоваться этой поездкой. С другой стороны велись переговоры с Германским правительством. Германское правительство знало, что мы сторонники поражения и дальнейшего развития революции, и они считали, что этим мы нанесём первый удар в Антанте. Они знали, что если они бросят большевиков, то заварится большая каша. Уних был расчёт правильный. Мы [*Они] решили, что [*мы] зажгём пожар, от которого сгорит часть Антанты, а потом у них хватит сил, чтобы потушить этот пожар. У Ильича был расчёт такой, [66] что мы развалим Антанту, а потом возьмёмся за Германию. Тут была известная игра - кто кого. Мы знаем, где теперь Вильгельм, а Владимир Ильич ушёл из мира живых как победитель.
Сделка была заключена. Мы дали обязательством по приезде в Россию добиться такого же числа интернированных Немцев, какое приедет в Россию. Здесь писалось много в газетах по этому поводу. Писали, что нас везли в пломбированных вагонах, что мы были шпионы. Не было никаких пломбированных вагонов, а просто было условие, что никто из нас ни одной ногой не мог выступить на Германскую территорию, никто не мог выйти из вагона ни одной ногой. Мы в свою очередь выговорили, что никто из Германского правительства не может войти к нам в вагон. Между нами были посредник, который вёл все разговоры по путешествию. Нам предлагали за небольшую цену дать мягкий вагон, но так как у нас не было денег, а пользоваться уступками мы не хотели, мы взяли жёсткий вагон, а от мягкого отказались.
Я припомню ещё один интересный эпизод, характеризующий Владимира Ильича. Мест спальных и удобных для всех не хватило, а с нами ехала одна семья с ребёнком […] [67]
Я помню первую ночь нашего от"езда. Как-то так случилось, что когда все легли спать, Владимир Ильич остался без места. Он стал ходить [*по вагону] и обдумывать ряд вопросов, которые перед ним стоят. Когда один из товарищей заметил, что он не имеет места, то предложил ему своё. Можете представить, как обрушился на него Владимир Ильич: как этот товарищ мог допустить, что он пожелает воспользоваться привилегией, разве ему не хватило места, то кому на долю выпало остаться без места, тот и должен обойтись без него. Конечно, он по-своему был прав.
Мы во время дороги вели себя довольно беззаботно, разговаривали на темы о том, как мы приедем в Питер и т.д. Но Владимир Ильич, он думал великие мысли. Я помню, например, забавные разговоры о том, как Зиновьев обратился ко мне: "Посмотрим, как вы выдержите экзамен на будущего министра путей сообщения". Дело в том, что у всех участников поездки были определённые обязанности. На мне лежала обязанность смотреть за багажём, почему Зиновьев так и шутил. Когда мне затем пришлось работать комиссаром железной дороги, то я в тот момент вспомнил, что я хотя НКП не стал, но целой дорогой всё-таки управлял.
Но у Владимира Ильича было не наше настроение. [68] О многом ему приходилось думать, и сейчас после его приезда был выброшен лозунг: "Вся власть Советам". Поэтому, конечно, если бы в вагоне было одно место, то это место надо было бы ему уступить, так думали мы, но не так думал он, и мы видели, что он отказался от предложения товарища занять его место.
Я скажу вам некоторые детали нашей поездки. Во время поездки мы выговорили себе право, чтобы фамилии едущих не были об"явлены, мы просто договорились за счёт количества лиц, едущих в вагоне, и так и принимали, считая "по головам". И только благодаря этому нам удалось провезти тов. Радека, который был подданный Германии, он не был русским с-д, а германским. И поскольку тов. Радек был против германского правительства, его наверняка не пропустили бы, а нам его необходимо было протащить для связи, поэтому мы и договорились, что никаких фамилий не было, а просто чтобы значилось, что едет 32 человека, включая и ребёнка.
Таким образом мы доехали до Швеции. Там уже была нейтральная почва. И затем попали и в Россию.
Я помню, что мы настолько были уверены, что попадём в тюрьму, что, когда уезжали из Швейцарии, то составили протокол о том, что мы заключили договор с представителями германского правительства. Мы думали, [69] что этот документ в случае суда может фигурировать. В этом протоколе все уезжающие должны были подписаться, что они едут по собственному желанию, и условие поездки им известно.
Мы так были уверены, что попадём в тюрьму, что во время поездки по этому вопросу, собравшись в одном месте в вагоне, мы устроили собрание под руководством Владимира Ильича, на котором обсуждали, как мы будем вести себя на суде, обсуждали тактику на будущем процессе. Но дело сложилось так, что когда мы очутились в Финляндии, когда мы увидели тогдашних солдат, грызущих семячки, не дисциплинированных, которые говорили такие речи, то мы все почувствовали, что не те уж времена. Тут впервые выступили Владимир Ильич и Зиновьев, которые как бы держали экзамен, как будут вести себя на русской территории, что они будут говорить.
Когда мы прибыли на вокзал в Питер, нас ожидала огромная толпа рабочих, и особенно сильное впечатление произвели на нас рабочие с Выборгской стороны, которые пришли с винтовками. У всех задрожали сердца, что мечта исполнилась. Вы знаете, что мы были сторонниками вооружённого восстания и когда мы увидели людей, одетых не в шинели, а настоящих рабочих, занятых в производствах, и с винтовками в руках - то, о чём мы мечтали десятки лет, то на нас произвело впечатление не количество людей, встретивших нас, не та толпа, а факт, что люди не в [70] шинелях, но с винтовками в руках.
Владимир Ильич произнёс краткое приветствие с броневика. Затем мы поехали во дворец Кшесинской, где тогда находились анархисты, и тут же с места в карьер стали строить свою линию поведения на дальнейшее.
Когда мы приехали, нас приняли с ненавистью, повели против нас бешеную травлю. Собственно, главным образом, по адресу Ленина и Зиновьева. Владимир Ильич и Зиновьев первые две недели только тем и занимались, что ездили с завода на завод, из казармы в казарму, чтобы рассказать, как и почему приехали, чтобы доказать, что они не шпионы, и это удавалось без особенного труда, в особенности таким людям, как они. Достаточно было сказать два слова, когда они приезжали в казарму, где их встречали очень враждебно, как их провожали чуть ли не на руках.
Прошло 2 месяца после того, как мы приехали, и всё время нас обливали грязью. После того, как отбились, так стали приезжать в Россию и все другие группы, воспользовавшись нашим путём. Так же без разрешения русского временного правительства приехал через Германию Мартов, сказав: "Раз они приехали, то и я могу приехать".
Товарищи, принимая во внимание, что я уже достаточно времени занял, я постараюсь сократить своё слово, но я должен в заключение сказать, что говорить о Ленине тем лицам, которые его знали близко, придётся ещё десятки раз и каждый раз будут вспоминать какой-либо маленький штрих, который может служить указанием, как должен большевик вести [71] [себя] в борьбе, в которых вы найдёте десятки мелких примеров, как Владимир Ильич учил работать, как учил пользоваться ошибками противников и т.д.
Единственный вывод из каждого воспоминания будет тот, что понесли утрату, ничем не заменимую для коммунистической партии, что такого великого человека не было и не будет. Мы это говорили, потому что он наш вождь, не потому, что мы его любим, но потому, что Владимир Ильич - это был такой человек, которого мир не знал и вряд ли будет знать. Его пытаются сравнивать с великими людьми, говорят, что Ленин был крупнее Маркса. Правда, может быть, если бы Маркс имел возможность жить в подходящей обстановке, может быть, занял бы в истории более крупное место. Могло бы случиться, если бы Ленин умер до революции, то его бы знали сравнительно небольшая группа людей, конечно, его ученики. Но такого признания, какое сейчас он имеет, что его признают не только его друзья, но и враги, не было бы, потому что не было [бы] обстановки, где бы он мог проявить себя.
Я думаю, что выводы, которые можно сделать, это то, что Владимира Ильича надо изучать, конечно, не только по воспоминаниям, но и по воспоминаниям. Изучать все его большие, все его последние труды. Кто хочет назваться Ленинцем, тот должен сам со всем богатым наследством, которое оставил Ленин, хорошо ознакомиться, а также с воспоминаниями.
Мы должны продолжить дело, которое начал Ленин. Мы ещё недостаточно оцениваем то грандиозное [72] дело, во главе которого стоит Ленин. Он фактически начал переворот всей мировой обстановки. Надо изучать его труды, надо ознакомиться с его жизнью и твёрдо сказать, что дело, которое он начал, мы продолжим.
У нас, товарищи, огромная гигантская работа сейчас, чтобы те беспартийные, которые сейчас присутствуют здесь и которые уже частью входят в нашу партию, [которые нам сочувствуют], были в работе более активны. Наша коммунистическая партия должна помочь сейчас наиболее отсталой части рабочего класса, тем десяткам тысячам и сотням тысячам пролетариата, которые потянулись к партии, хотят стать коммунистами. Мы не можем сейчас быть созерцателями событий, мы сейчас должны фигурировать в них, потому что делаем гигантское дело, и настоящий пролетарий должен быть коммунистом. К этому мы идём, и поэтому кто не стал ещё в ряды партии РКП, кто чтит имя Ленина, кто желает продолжить его дело до конца, он должен пойти в ряды РКП и помочь огромной массе, которая огромной волной хлынула, чтобы стать коммунистами и повести её к новой жизни. [73]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.21.Л.43-73.
Затем, чтобы несколько сократить свои воспоминания, перейду ко времени, когда вспыхнула в России революция. Я лично никогда не забуду этот момент, какое огромное впечатление произвела революция, как к ней отнёсся Владимир Ильич.
Вы знаете, что Ленин в момент революции 17 года имел пару десятков лет революционной деятельности. [59] Мало этого, надо сказать, что Ленин уже успел отдать свою жизнь для дела борьбы за освобождение рабочего класса. Ещё в 1905 году Ленин, в отличие от меньшевиков, начинает твёрдо верить, что 2-я революция победит, что близок час, когда настанет эта революция.
Ленин сумел сохранить нашу партию и провести её через самые тяжёлые годы Столыпинской реакции. Он сумел вести нашу партию во время империалистической войны, предсказывая, что после империалистической войны будет гражданская война. Дело в том, что когда разразилась империалистическая война, то среди разгромленной, разбитой рабочей партии мечтать о революции было странным. Кто её будет делать - аллах знает. Но Владимир Ильич всё время стоял на своём и верил, что час борьбы за освобождение рабочего класса настанет. Он старался вколотить эту мысль в нашу голову.
И вот, товарищи, как только началась русская революция, Владимир Ильич сказал, что час нашей борьбы и нашей победы уже наступил. Настало время переходить к гражданской войне. Когда в Петрограде грохотала революция, когда огромное революционное море вышло из берегов, когда огромные миллионные массы были на площадях, и фактически власть была в руках Советов Рабочих Депутатов, настал момент, что надо было дело взять в свои руки и вести дальше. Владимир Ильич [60] знал себе цену, он на себя смотрел как на руководителя рабочего класса, поэтому в данный момент он считал, что пришла пора, когда ему надо было стать во главе и повести к окончательной победе.
На эту тему он прочёл реферат о русской революции под заглавием: "Пойдёт ли русская революция по пути большевиков?". И он в этом реферате доказал, какой должен быть единственный путь для окончательной победы. И это было в то время, когда все мечтали об Учредительном Собрании.
Владимир Ильич с первых же дней видел всё гигантское величие русской революции, но он смотрел на себя как на человека, который обязан стать во главе движения, стать во главе коммунистической партии, чтобы идти к дальнейшей победе.
Мы жили в Швейцарии, в стране мелких лавочников и содержателей гостиниц. Дело в том, что в Швейцарии главным образом источник дохода составляют все приезжающие на курорты, соответственно этому имеется лакейская психология. И вот Владимир Ильич должен был жить в стране, которая окружена со всех концов проволочными заграждениями, так как с одной стороны были Австрия и Германия, которые воевали против России, а с другой Франция и Италия, [61] воевавшие вместе с Россией, поэтому выхода не было русским большевикам.
Можете представить себе настроение Владимира Ильича, его состояние с первых дней переворота. Трудно описать, его можно было сравнить со львом, который был в клетке. [62] Это, товарищи, будет очень слабо сказано. Если, скажем, другое образное представление, что он был орёл, которому только что срезали крылья, и который бьётся, чтобы подняться ввысь и полететь.
Владимир Ильич в эти дни горел, по несколько раз прибегал ко мне, чтобы послать с разными поручениями, с целью найти средства поехать в Россию. Нас было немного, которые окружали Владимира Ильича. Кроме Надежды Константиновны я был единственный человек, который был близок к Владимиру Ильичу. Я тогда не работал, а учился, а другие члены Секции были все на работе и не могли быть около него. Ч твёрдо говорил, что Владимир Ильич будет скоро в России, и что он там учутится или подземным ходом, или полетит туда как-нибудь. Все, кто его окружал, видели, что если ему нужно выдумать крылья, чтобы полететь, то он их выдумает. Как это могло случиться, никто не мог придумать. Ехать через Германию и Австрию было нельзя, через Францию ехать было тоже нельзя, а ехать через Италию - это значит быть арестованным по подозрению в шпионстве, т.к. там сыск за шпионажем был очень развит. Одним словом, ехать легальным путём не было никакой возможности.
Я скажу потом, как мы проехали, а сейчас скажу, как Владимир Ильич вёл себя по отношению к Февральской Революции. В первом своём реферате он поставил целью идти к власти рабочему классу, что никому не снилось, но он видел все опасности. И самую большую опасность он видел в лице Керенского. Мы знали Керенского только по выступлениям в 4-й Государственной Думе. Он был большим краснобаем, а Владимир Ильич его называл актёром от Революции и очень опасным человеком для нашей партии именно потому, что он актёр, что он хорошо умеет говорить и выступать, [выдвинуть] на поверхность и [увлечь] за собой тёмную массу как рабочих, так и крестьян. Вы, конечно, помните, как все одели красные бантики и как Керенского носили на руках. Особенно он имел много сторонников среди интеллигенции.
Первая телеграмма, которую тов. Ленин послал нашим товарищам [63] в России окольным путем, сводилась к тому, чтобы беречься от увлеченья Керенским, чтобы товарищи не споткнулись в вопросе об"единения с меньшевиками.
Я помню один эпизод. Швейцарские комсомольцы просили тов. Ленина сделать доклад на Немецком языке о Русской революции. Немецким языком он владел не так свободно, но, подготовившись предварительно, он сумел выступать даже на больших собраниях. Он дал согласие. Переговоры велись через меня.
Когда были расклеены афиши, когда было всё готово, юношеская организация хотела, чтобы рядом с Лениным выступил Мартынов. Тогда он был членом Центрального Комитета меньшевистской партии за границей, и тогда он назывался секретарём РСДП. Мартынов дал согласие. Когда Владимир Ильич узнал, что он будет выступать рядом с ним, он наотрез отказался выступить.
Я не понял, признаться, почему он отказывается. Мне было неудобно, т. к. через меня велись переговоры, были уже расклеены афиши, и всё было готово. Я употребил все усилия, чтобы его уговорить, а он с улыбкой на устах сказал: "Хотя вы знаете меньшевиков неплохо, но не так как я". И об"яснил мне, в чём дело:
- Если я выступлю на этом собрании, завтра полетит в Россию телеграмма, что на собрании был Ленин и Мартынов, а там Русские друзья истолкуют так, что Мартынов с Лениным об"единились, т.е. большевики с меньшевиками, и давайте и здесь действовать вместе. Давайте лучше этого не делать, а если нужно я выступлю на отдельном реферате.
[Мне] приходилось его удержать, но мне стало ясно, что это действительно так, что этого делать не нужно. Так он и не выступил на этом реферате и сделал совершенно правильно. Он потом сделал самостоятельный доклад на Русском языке. Этим самым он положил начало сплетне.
Пустили сплетню, что то странное, что тов. Ленин отказался выступить вместе с Мартыновым. В то время Виктор Чернов был тоже интернационалист и принимал участие в конференции в […]. Как вспыхнула Русская революция, ему дали согласие ехать через Францию, и он принял позицию правых С.Р. Говорили, что наверно и с тов. Лениным случилось [64] то же самое, что он стал на точку зрения патриотизма, а мы, меньшевики, единственные, которые не споткнулись на этом. Тов. Ленин выпустил статью […]
Путей в Россию не было никаких, но ехать Владимиру Ильичу было необходимо, так как наших сил в России было мало. Наша Думская Фракция была в ссылке, на поселении. Каменев был там. В Питере в первые дни революции наши сторонники среди рабочих сидели в Петроградских тюрьмах, а у меньшевиков была фракция в Думе во главе с Чхеидзе. Кроме того, была популярная группа военно-промышленных комитетов во главе с Гвоздевым. Так как они [*большевики] сидели в тюрьме, то к ним симпатии были небольшие, и у них [*меньшевиков] были готовые руководители, а у нас не было руководителей. Вот поэтому Владимиру Ильичу было необходимо быть в России. Но как было ехать в Россию? Выхода не было никакого.
Лидер меньшевиков Мартов дал хорошую идею - попытаться ехать через Германию, предложив Германии комбинацию обмена на такое же количество, сколько нас поедет, интернированных немцев. Для этой цели сначала нужно было отправить телеграмму Чхеидзе, чтобы он насел на Керенского, а через Керенского добиться согласия Милюкова, который в то время был Министром Иностранных дел, на наш переезд через Германию в обмен на интернированных немцев. Для Германии это было приемлемо, так как какая ей разница, где мы живем, а за это она получит 60 человек интернированных Германских подданных граждан, которые могут быть ей полезны.
За эту идею Владимир Ильич уцепился. Собрав нас несколько человек, он сказал, что эта идея хорошая, но, пожалуй, она останется пустой болтовнёй. Когда шла переписка с Чхеидзе, кроме отказа ничего не получилось. Керенский отказался, и Чхеидзе тоже отказался хлопотать.
Владимир Ильич сказал, что меньшевики дали хорошую идею, и что мы её проведем по-революционному. Меньшевики говорили, что проехать через Германию можно с разрешения временного правительства, а мы говорили, что можно проехать и [65] без разрешения Временного правительства.
С одной стороны велись переговоры с Швейцарскими демократами, а с другой стороны мы, представители секции, вели переговоры с другими группами - с меньшевиками, с С.Р., Бундовцами и т.д. Мы знали, что если мы поедем вопреки разрешения временного правительства, то по приезде на вокзал нас сейчас же арестуют и отправят в тюрьму. Но мы считали, что легче руководить из Питерских тюрем, чем из Цюриха. Наша тактика была такая, что если мы вовлечём в это дело меньшевиков, С.Р. и других, то временному правительству тогда будет труднее отказать.
Тогда во главе рабочих комитетов были меньшевики и С.Р. Переговоры свелись к тому, что меньшевики все оттягивали, Мартов был большим революционером, но по своей натуре как меньшевик не мог идти на революционные шаги. Мы им сказали, что Вы или поезжайте, или мы поедем без Вас.
Тогда была ещё группа [вперёдовцев]. У них вождём был Луначарский. Владимир Ильич хотел убедить Луначарского, т.к. [вперёдовцы] считались левее.
На свидание, которое я им устроил, пришёл ещё тов. РОДЗЯНОВ. Но Родзянова Владимир Ильич не очень любил, т.к. он не умел хранить конспирацию. Если он знает, то обязательно расскажет, вот за это Владимир Ильич его и не любил. Владимир Ильич попросил его уйти, прямо сказал ему: "Убирайтесь вон". Родзянов вспылил и тут же разразился своим зычным голосом, а Ильич ему ответил: "Разве Вы Русского языка не понимаете?" Владимир Ильич тогда очень волновался. Родзянов хлопнул дверью и ушёл.
Когда дело дошло до поездки, то ничего не вышло. Поехали мы и небольшое число меньшевиков и Бундовцев. Бундовцы только хотели воспользоваться этой поездкой. С другой стороны велись переговоры с Германским правительством. Германское правительство знало, что мы сторонники поражения и дальнейшего развития революции, и они считали, что этим мы нанесём первый удар в Антанте. Они знали, что если они бросят большевиков, то заварится большая каша. Уних был расчёт правильный. Мы [*Они] решили, что [*мы] зажгём пожар, от которого сгорит часть Антанты, а потом у них хватит сил, чтобы потушить этот пожар. У Ильича был расчёт такой, [66] что мы развалим Антанту, а потом возьмёмся за Германию. Тут была известная игра - кто кого. Мы знаем, где теперь Вильгельм, а Владимир Ильич ушёл из мира живых как победитель.
Сделка была заключена. Мы дали обязательством по приезде в Россию добиться такого же числа интернированных Немцев, какое приедет в Россию. Здесь писалось много в газетах по этому поводу. Писали, что нас везли в пломбированных вагонах, что мы были шпионы. Не было никаких пломбированных вагонов, а просто было условие, что никто из нас ни одной ногой не мог выступить на Германскую территорию, никто не мог выйти из вагона ни одной ногой. Мы в свою очередь выговорили, что никто из Германского правительства не может войти к нам в вагон. Между нами были посредник, который вёл все разговоры по путешествию. Нам предлагали за небольшую цену дать мягкий вагон, но так как у нас не было денег, а пользоваться уступками мы не хотели, мы взяли жёсткий вагон, а от мягкого отказались.
Я припомню ещё один интересный эпизод, характеризующий Владимира Ильича. Мест спальных и удобных для всех не хватило, а с нами ехала одна семья с ребёнком […] [67]
Я помню первую ночь нашего от"езда. Как-то так случилось, что когда все легли спать, Владимир Ильич остался без места. Он стал ходить [*по вагону] и обдумывать ряд вопросов, которые перед ним стоят. Когда один из товарищей заметил, что он не имеет места, то предложил ему своё. Можете представить, как обрушился на него Владимир Ильич: как этот товарищ мог допустить, что он пожелает воспользоваться привилегией, разве ему не хватило места, то кому на долю выпало остаться без места, тот и должен обойтись без него. Конечно, он по-своему был прав.
Мы во время дороги вели себя довольно беззаботно, разговаривали на темы о том, как мы приедем в Питер и т.д. Но Владимир Ильич, он думал великие мысли. Я помню, например, забавные разговоры о том, как Зиновьев обратился ко мне: "Посмотрим, как вы выдержите экзамен на будущего министра путей сообщения". Дело в том, что у всех участников поездки были определённые обязанности. На мне лежала обязанность смотреть за багажём, почему Зиновьев так и шутил. Когда мне затем пришлось работать комиссаром железной дороги, то я в тот момент вспомнил, что я хотя НКП не стал, но целой дорогой всё-таки управлял.
Но у Владимира Ильича было не наше настроение. [68] О многом ему приходилось думать, и сейчас после его приезда был выброшен лозунг: "Вся власть Советам". Поэтому, конечно, если бы в вагоне было одно место, то это место надо было бы ему уступить, так думали мы, но не так думал он, и мы видели, что он отказался от предложения товарища занять его место.
Я скажу вам некоторые детали нашей поездки. Во время поездки мы выговорили себе право, чтобы фамилии едущих не были об"явлены, мы просто договорились за счёт количества лиц, едущих в вагоне, и так и принимали, считая "по головам". И только благодаря этому нам удалось провезти тов. Радека, который был подданный Германии, он не был русским с-д, а германским. И поскольку тов. Радек был против германского правительства, его наверняка не пропустили бы, а нам его необходимо было протащить для связи, поэтому мы и договорились, что никаких фамилий не было, а просто чтобы значилось, что едет 32 человека, включая и ребёнка.
Таким образом мы доехали до Швеции. Там уже была нейтральная почва. И затем попали и в Россию.
Я помню, что мы настолько были уверены, что попадём в тюрьму, что, когда уезжали из Швейцарии, то составили протокол о том, что мы заключили договор с представителями германского правительства. Мы думали, [69] что этот документ в случае суда может фигурировать. В этом протоколе все уезжающие должны были подписаться, что они едут по собственному желанию, и условие поездки им известно.
Мы так были уверены, что попадём в тюрьму, что во время поездки по этому вопросу, собравшись в одном месте в вагоне, мы устроили собрание под руководством Владимира Ильича, на котором обсуждали, как мы будем вести себя на суде, обсуждали тактику на будущем процессе. Но дело сложилось так, что когда мы очутились в Финляндии, когда мы увидели тогдашних солдат, грызущих семячки, не дисциплинированных, которые говорили такие речи, то мы все почувствовали, что не те уж времена. Тут впервые выступили Владимир Ильич и Зиновьев, которые как бы держали экзамен, как будут вести себя на русской территории, что они будут говорить.
Когда мы прибыли на вокзал в Питер, нас ожидала огромная толпа рабочих, и особенно сильное впечатление произвели на нас рабочие с Выборгской стороны, которые пришли с винтовками. У всех задрожали сердца, что мечта исполнилась. Вы знаете, что мы были сторонниками вооружённого восстания и когда мы увидели людей, одетых не в шинели, а настоящих рабочих, занятых в производствах, и с винтовками в руках - то, о чём мы мечтали десятки лет, то на нас произвело впечатление не количество людей, встретивших нас, не та толпа, а факт, что люди не в [70] шинелях, но с винтовками в руках.
Владимир Ильич произнёс краткое приветствие с броневика. Затем мы поехали во дворец Кшесинской, где тогда находились анархисты, и тут же с места в карьер стали строить свою линию поведения на дальнейшее.
Когда мы приехали, нас приняли с ненавистью, повели против нас бешеную травлю. Собственно, главным образом, по адресу Ленина и Зиновьева. Владимир Ильич и Зиновьев первые две недели только тем и занимались, что ездили с завода на завод, из казармы в казарму, чтобы рассказать, как и почему приехали, чтобы доказать, что они не шпионы, и это удавалось без особенного труда, в особенности таким людям, как они. Достаточно было сказать два слова, когда они приезжали в казарму, где их встречали очень враждебно, как их провожали чуть ли не на руках.
Прошло 2 месяца после того, как мы приехали, и всё время нас обливали грязью. После того, как отбились, так стали приезжать в Россию и все другие группы, воспользовавшись нашим путём. Так же без разрешения русского временного правительства приехал через Германию Мартов, сказав: "Раз они приехали, то и я могу приехать".
Товарищи, принимая во внимание, что я уже достаточно времени занял, я постараюсь сократить своё слово, но я должен в заключение сказать, что говорить о Ленине тем лицам, которые его знали близко, придётся ещё десятки раз и каждый раз будут вспоминать какой-либо маленький штрих, который может служить указанием, как должен большевик вести [71] [себя] в борьбе, в которых вы найдёте десятки мелких примеров, как Владимир Ильич учил работать, как учил пользоваться ошибками противников и т.д.
Единственный вывод из каждого воспоминания будет тот, что понесли утрату, ничем не заменимую для коммунистической партии, что такого великого человека не было и не будет. Мы это говорили, потому что он наш вождь, не потому, что мы его любим, но потому, что Владимир Ильич - это был такой человек, которого мир не знал и вряд ли будет знать. Его пытаются сравнивать с великими людьми, говорят, что Ленин был крупнее Маркса. Правда, может быть, если бы Маркс имел возможность жить в подходящей обстановке, может быть, занял бы в истории более крупное место. Могло бы случиться, если бы Ленин умер до революции, то его бы знали сравнительно небольшая группа людей, конечно, его ученики. Но такого признания, какое сейчас он имеет, что его признают не только его друзья, но и враги, не было бы, потому что не было [бы] обстановки, где бы он мог проявить себя.
Я думаю, что выводы, которые можно сделать, это то, что Владимира Ильича надо изучать, конечно, не только по воспоминаниям, но и по воспоминаниям. Изучать все его большие, все его последние труды. Кто хочет назваться Ленинцем, тот должен сам со всем богатым наследством, которое оставил Ленин, хорошо ознакомиться, а также с воспоминаниями.
Мы должны продолжить дело, которое начал Ленин. Мы ещё недостаточно оцениваем то грандиозное [72] дело, во главе которого стоит Ленин. Он фактически начал переворот всей мировой обстановки. Надо изучать его труды, надо ознакомиться с его жизнью и твёрдо сказать, что дело, которое он начал, мы продолжим.
У нас, товарищи, огромная гигантская работа сейчас, чтобы те беспартийные, которые сейчас присутствуют здесь и которые уже частью входят в нашу партию, [которые нам сочувствуют], были в работе более активны. Наша коммунистическая партия должна помочь сейчас наиболее отсталой части рабочего класса, тем десяткам тысячам и сотням тысячам пролетариата, которые потянулись к партии, хотят стать коммунистами. Мы не можем сейчас быть созерцателями событий, мы сейчас должны фигурировать в них, потому что делаем гигантское дело, и настоящий пролетарий должен быть коммунистом. К этому мы идём, и поэтому кто не стал ещё в ряды партии РКП, кто чтит имя Ленина, кто желает продолжить его дело до конца, он должен пойти в ряды РКП и помочь огромной массе, которая огромной волной хлынула, чтобы стать коммунистами и повести её к новой жизни. [73]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.21.Л.43-73.
