М.М.Харитонов. Воспоминания о Ленине. Часть 1. В Швейцарии
ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕНИНЕ
Тов. ХАРИТОНОВ [Моисей Маркович (1887-1948)].
Товарищи, мои воспоминания будут касаться, главным образом, годов империалистической войны. Я сегодня впервые выступаю со своими воспоминаниями перед таким большим собранием и заранее уверен, что мне не удастся высказать всё, что могу рассказать о Владимире Ильиче, потому что сейчас это делать очень трудно. Вы только что видели, как Семён Шварц, человек далеко не сентиментальный и тем не менее, сколько усилий должен был употребить, чтобы овладеть собой и поделиться с вами [воспоминаниями] о Владимире Ильиче.
Я Владимира Ильича впервые увидел в 1913 году, но имел возможность близко, его наблюдать и ближе познакомиться в 1915-16 году, когда мы вместе жили в одном городе, в Цюрихе (это в Швейцарии), куда в то время с"ехалось большинство эмиграции.
Нас, большевиков, была маленькая кучка, и с Владимиром Ильичём мы встречались очень часто: иногда через день, а иногда каждый день. Поэтому воспоминаний осталось очень много, только они сейчас в голове в беспорядке и стройно изложить их в особенности трудно.
Когда вспыхнула империалистическая война, Владимир Ильич жил в Кракове, в пограничном городке тогдашней Австрии, куда он переехал для того, чтобы получить возможность ближе сноситься с Россией.
В первые же дни после войны он был австрийским правительством арестован как русско-подданный по подозрению в военном шпионаже в пользу русского правительства. Очень скоро, благодаря вмешательству вождей австрийской социал-демократии, Владимира Ильича освободили, так как не трудно было доказать, что в чём, в чём, но в шпионаже [в пользу] русского правительства Ленина заподозришь ни в коем случае нельзя. Его освободили, и он переехал в Швейцарию, [43] куда впервые в годы войны с"ехались почти все русские революционеры: и большевики, и тогдашние ещё революционеры меньшевики, и Эс-еры и т.д., потому что из всех европейских стран Швейцария была почти единственной местностью, не захваченной ещё тогда всеми проявлениями империалистической войны. Швейцария тогда ещё соблюдала нейтралитет. В ней не было атмосферы военного шпионажа и погони за шпионами, и поэтому сравнительно легко было в ней жить. Владимир Ильич, Зиновьев, Троцкий, Луначарский и ряд других товарищей жили в Швейцарии в разных городах.
Обстановка тогда была архитрудная, потому что все партии социалистов, будучи, как и наша партия, во втором Интернационале, ещё не задолго до войны в конце 1912-го года на Гаагской Конференции устами своих виднейших вождей заявили, что если война вспыхнет, то они все обязаны будут ответить этой войне решительной борьбой и попытаться сделать ее исходом для революции. И вот эти все партии на второй же день после начала войны, предав интересы рабочего класса, стали проповедывать гражданский мир в защиту своего отечества и патриотизм. Фактически социал-демократическая партия в начале войны превратилась в подсобный мобилизационный аппарат правительства, иначе их и нельзя назвать, так как они очень многое сделали для создания настроения широких масс в пользу империалистической войны.
Ещё сидя первые две недели в тюрьме в Австрии, Ленин всё это видел. Он очень тяжело переживал это, так как перед его глазами открылась гигантская измена, гигантское предательство. Он и так довольно плохо относился к большинству вождей социал-демократии ещё до войны, но о такой измене, о таком предательстве он никак не думал.
Пережив всё это и очутившись в Швейцарии в обстановке сравнительной свободы, он в своём первом реферате, о войне [44] фактически дал линию борьбы рабочего класса на последующее время. В том реферате он выбросил лозунг - превращение империалистической войны в гражданскую войну и гибель второго Интернационала.
Сейчас нам сравнительно легко понять, что 2-й Интернационал грохнул, и погибли все его вожди, но тогда, в первые дни после первых выступлений с этим помириться было очень нелегко, в особенности людям, которые всю свою жизнь отдали на борьбу за освобождение рабочего класса, которые во 2-м Интернационале видели единственные реальные выражения сущности, солидарности рабочего класса разных стран. И примириться с тем, что больше международной солидарности не существует, что рабочая партия каждой страны имеет свои национальные интересы, защищает их, идёт на истребление пролетариата другой стороны, с этим примириться было очень трудно. Владимиру Ильичу было не легче, чем кому бы то ни было.
Но этот великий гений шёл дальше того, чтобы констатировать факт. Он пытался как бы перейти к созданию международного действительного общества или товарищества рабочих, и в своём реферате он хотел выразить эту мысль. Вы от оварища Шварца слышали, что он умел быть другом и товарищем в лучшем смысле этого слова. В этом каждый из нас убедился. Но это шло до определённых границ, через которые он никогда не переступал. И когда Владимир Ильич увидел измену рабочему классу, он предателей вычеркнул из списка живых и повёл с ними борьбу.
Так Владимир Ильич поступил с Каутским. Последний никогда не был близким человеком Владимиру Ильичу, потому что ещё до войны Каутский [45] начал склоняться к меньшевизму. Но до войны Каутский был самым популярным и самым авторитетным человеком 2-го Интернационала как ученик и истолкователь учения Маркса, как теоретик марксизма. И вот Ленин, именно потому, что Каутский был крупной величиной во 2-м Интернационале и потому, что Каутский в начале войны не занял определённой патриотической позиции, как покойный Плеханов или во Франции видный вождь рабочего класса Джюлье [Гед], а постарался усесться в средине между открытым предательством и открытым патриотизмом 2-го Интернационала, поэтому Владимир Ильич сказал: "Кого надо уничтожить, чей авторитет надо подорвать среди широких рабочих масс, так в первую очередь - Каутского, потому что Шейдеман сравнительно менее опасен, его рабочие сами распустят, а вот Каутский, который является видным вождём 2-го Интернационала, который отделился от общей германской партии, который вышел из группы так называемых С-Д., он не оправдывает кредитов и представляет опасность и лучше было бы отделаться от него".
И вот свой реферат Ленин построил так, так изложил в нём свои мысли, что главным образом нападение было на Каутского. Понятно, насколько это было смело, насколько это было неожиданно, и как с этим нужно примириться, если вспомнить эпизод с тов. Троцким. Тов. Троцкий, который является одним из вождей нашей партии, ещё в начале войны не был в партии. Троцкий долгие годы шёл своим собственным путём, иногда вместе с меньшевиками, иногда резко расходясь с их дорогой. Он хотя по отношению [2-го] Интернационала занял довольно решительную позицию, он никак не мог примириться с тем, что такую величину, как Каутский, такое божество 2-го Интернационала, так уничтожают. И поэтому по окончании реферата он взял слово. [46]
Тов. ТРОЦКИЙ взял себе слово, я председательствовал на этом реферате, то первые слова его были о то, что: "Мы требуем от тов. ЛЕНИНА более осторожного отношения к Карлу Каутскому, который имеет огромные заслуги перед армией международного рабочего класса".
Троцкому аплодировал весь зал, кроме небольшой кучки большевиков. Тов. Ленин был прав и сейчас о Карле Каутском очень мало кто вспоминает.
После лета Владимир Ильич переехал в гор. Берн и первым делом считал сколачивание того, что можно было сколотить из небольших отрядов большевиков. Заграницей сношения с Россией были невозможны, наши силы были ничтожны, эмигрантские силы. В эмиграции большевиков было меньше, чем других мы оставались в тюрьмах, а меньшевики и С-Р сидели заграницей. В нашей секции (наша организация тогда нарывалась секцией) в большинстве своём были рабочие. Владимир Ильич, чтобы выступить от имени партии, решил, что нужно собрать разрозненные силы.
В конце 1914 года в Берне состоялась 1-ая заграничная конференция, это […] время войны, чтобы определить отношение к войне большевистской секции и от имени партии дать направление нашей тактики. С"ехалось около 25-ти человек. Тут были представлены равным образом наши секции Швейцарская, удалось также попасть и Парижским товарищам. Товарищи, которые должны были приехать из Швеции, не успели, в том числе Бухарин опоздал. Владимир Ильич сказал, что в нашу задачу входит эту войну превратить в гражданскую войну. Нам было ясно, что гражданская война означает продолжение классовой борьбы, это было, как дважды два четыре. Очень многие из нас сами до этого додумались, но он предложил; тезисы, по которым в задачу каждого социал-демократа входило добиваться поражения своей страны. Чтобы это уяснить, нам пришлось не мало поработать.
Это было главным позором меньшевиков против нас. Раз воюют империалисты Германские с Русским, то мы, оказывая содействие [поражению] Русской армии, помогаем Германской, и получается защита другого большого государства. Такая постановка была очень популярна, хотя на первый взгляд её трудно было понять, т.к. устраивая у себя во время войны стачки или демонстрации, или вооружённые восстания, мы этим самым […] [47] силы нашей армии и помогаем противнику.
Владимиру Ильичу стоило многих трудов, но он доказал, что другого выхода рабочему классу нет. Либо мы должны стать на точку зрения защиты отечества и, таким образом, предать интересы рабочих, или должны добиваться превращения империалистической войны в гражданскую, и другого выхода нет, как разложения армии. Кому удастся добиться этого поражения - неважно. Важно, чтобы к этому стремились все и тогда не может быть, чтобы одна из сторон осталась изолированной. Если вспыхнет революция в России, то для Германии будет облегчение, т.к. Германская армия не может остаться равнодушно, положить конец войне и пойдёт по другим рельсам.
На конференции были очень жаркие споры, но, благодаря гениальному предвиденью Ильича, ему было нетрудно доказать правильность этих взглядов.
Когда заседала эта конференция, нашу партию постиг большой идейный удар, который отразился на Владимире Ильиче. В это время в Петрограде происходил процесс большевистской части думской фракции в 4-й Государственной Думе. В 4-й Государственной Думе была небольшая фракция меньшевиков и фракция большевиков, которые раскололись в 1913 году. Насколько я помню, у нас было пять человек, из них ныне жив тов. ПЕТРОВСКИЙ, председатель Украинского ЦИК"а, БАДАЕВ, кандидат в члены [ЦК] РКП, и тов. МУРАНОВ, который работает членом в Центральной Контрольной Комиссия. Остальные двое - ШАРОВ и САМОЙЛОВ умерли.
Когда фракция меньшевиков заняла безсмысленную позицию, наша фракция заняла ту позицию, которую занимает вся наша партия. На нашей конференции наша Фракция была арестована и попала под суд вместе с Каменевым, который руководил фракцией. К сожалению, на суде не все депутаты вели себя с точки зрения революционера достаточно достойно. Положение было [адски трудное]. Вся страна ударилась в патриотизм, на улицах [проходили патриотические] манифестации, и рабочие поддались этому настроению. Им угрожало выселение, и было очень трудно выдержать достоинства революционера. Сейчас никто упрекать их не будет, но когда Владимир Ильич узнал, что наша фракция, за исключением Муранова, давала уклончивые показания, которые помогли нашим противникам сбить с толку Питерских рабочих, Владимир Ильич не мог с этим примириться.
Когда он получил эту весть, вызвал меня и лично сообщил мне об этом, прося пока об этом не распространяться, так как факт требовал проверки, но во всяком случае этими данными он был крайне [огорчён]. [48] и не мог спокойно продолжать работу, т.к. наша Фракция была единственным легальным орудием борьбы в России. То, что Фракция была арестована, не было таким ударом, как то, что на суде наши товарищи не сумели достаточно крепко держать красное знамя. Этот факт потом оправдался.
Владимир Ильич написал по этому поводу статью, в которой не щадил товарищей за то, что они в самый трудный момент дрогнули перед врагом. Тут сказалось, как Владимир Ильич умеет ценить людей до определенного момента, и чуть человек перешёл грань, через которую большевик не должен переходить, он его бил.
Одна из важных меньшевичек, с которой мы в эмиграции жили рядом, это была сестра товарища См…, прибежала ко мне и злорадно показывала статью, говоря, что тов. Ленину суждено оставаться одиноким, т.к. даже друзья его, которые были в Государственной Думе, по мнению тов. Ленина чуть ли не предали рабочий класс. Значит, есть только один Ленин и Зиновьев, который был вместе с ним.
Затем после конференции Владимир Ильич, главным образом, занялся научной работой и написал в этот год свой труд об империализме, и, кроме того, всё свободные часы при содействии Надежды Константиновны были употреблены на то, чтобы связаться с Россией. Нам это удалось сделать через Румынию.
Далее, когда тов. Ленин переехал в Цюрих, туда он переехал для того, чтобы закончить свою книгу, т.к. там была богатая библиотека, положение его в материальном отношении было очень тяжёлое. У меня сохранилось несколько писем его, из которых видно, как он там жил нищенски, и помочь ему было некому. Он просил меня найти комнату, непременно в рабочей семье, и просил ответить, можно ли устроиться в Цюрихе на 80 франков в месяц (это примерно 25-30 рублей). Это было уже в годы войны, когда продукты питания вздорожали. Он просил помочь меня найти ему комнату с двумя кроватями, а если нельзя найти с двумя кроватями, то хотя бы с одной кроватей.
Комнату мы нашли у одного сапожника в самой бедной части Цюриха, и [49] если бы кто из Вас её увидел, то не поверил бы, что было время, что мы ему позволили жить в такой убогой обстановке. Комната была без электрического освещения, в одной из самых первых квартир в наиболее бедной части города. По лестнице днём приходилось подниматься при керосиновом освещении. Комната была без малейшей обстановки, был в ней только дрянной стол маленький и стул.
И вот в этой то обстановке он жил, ограничиваясь утром стаканом кофе с куском хлеба и затем обедом в дешёвой столовой, то в студенческой, то в какой-нибудь другой, главным образом, в столовой Общества Трезвости, в которой были наиболее дешёвые обеды. Там не было алкоголя, но тов. Ленину алкоголь был не нужен, ему нужны были дешёвые обеды, и он был там постоянным посетителем, чтобы подешевле пообедать.
Когда он переехал в Цюрих, наша Секция состояла из небольшого числа человек, то было 10, то 11, то 13, т.к. товарищи переезжали из одного города в другой. Большинство из этих товарищей работают сейчас, например тов. ТУРКИН живёт в Перми, остальные кто в Питере, кто в Москве.
Наша секция отличалась от других групп очень выгодно в том смысле, что мы меньше варились в эмигрантском клубе и много уделяли внимания рабочим. У нас был особый Русский кружок, в который входили отчасти социал-демократы. Мы все были членами этой партии. Меньшевики же больше внимания уделяли работе внутри Русской части эмиграции.
Годы тогда были очень тяжёлые. Швейцарские рабочие, поскольку была дороговизна, были настроены революционно, и нам это удалось развить, мы это как-то умели сделать. Мы не владели Немецким языком, но нам приходилось выступать на Немецком языке, и даже пользовались успехом. Мне, например, удалось на с"езде всей партии внести определённое предложение вопреки предложения Социал-Демократической партии и одержать победу в том, что моё предложение было принято. [50]
Мы успешно работали среди швейцарских демократов и особенно работали среди молодёжи, которая была настроена очень революционно, даже революционнее, чем вся [швейцарская социал-демократическая] партия, и между ними и партией были обострённые отношения. Партия хотела подчинить в себе Комсомол, а Комсомол протестовал. Мы побуждали [молодёжь] восстать против этой гнилой партии и взорвать её, но мы работали разрозненно. Как только Владимир Ильич узнал, что у нас дело идёт разрозненно, он нам сказал, что так работать нельзя: "Ну, что, провёл собрание, вынес резолюцию, а Социал-Демократическая партия сорвёт эту резолюцию". [51]
После того, как провели резолюцию, необходимо было её закрепить. Короче говоря, надо было создать свою группу внутри этой Швейцарской социал-демократии для того, чтобы благодаря 15-20 членам этой группы можно было овладеть партией. Но как создать эту группу? Легально, конечно, нельзя, было это сделать. Ну, и создали кегель-клуб. Это сокращённое название в Швейцарии довольно распространено. В состав этой группы удалось завербовать в большинстве молодёжь, но также были и такие видные работники, как Платен, Вождь Швейцарской Компартии, и Нобс, а также и Радек. Эта группа сплотилась и повела свою работу внутри Швейцарской социал-демократии.
Вот здесь сказался Владимир Ильич во весь свой рост. Я тут его сравню с Троцким. Когда приезжает в новое место Троцкий, то там сравнительно в очень скором времени появляется газета под редакцией тов. Троцкого. Когда же приезжает тов. Ленин, то появляется или группа или кружёк, хотя бы в 3-5 человек. Тут человек на самом деле сказывается.
Правда, Владимира Ильича нельзя причислять к какой-нибудь определённой группе, как, например, другого, о котором можно сказать, что этот человек есть журналист, этот человек агитатор, а тот больше пропагандист, этот больше организатор-теоретик. Если возьмём покойного тов. Свердлова, то он был известен как организатор. Ленин был многограный человек. Он был прекрасным оратором, великим учёным, великим теоретиком, агитатором и т. д. Но если говорить о том, что больше всего выявлялось в этом человеке, то можно наверняка сказать, что он в первую очередь был организатором, а потом учёным, редактором, журналистом, оратором, пропагандистом. [52]
И поскольку он был организатором, то когда приезжал, на новом месте он создавал группу, кружок. Для него было достаточно 3 человека, и он считал, что при помощи такой организации можно совершать великие дела. Центральный Комитет нашей партии впервые состоял из 2-х членов тов. Ленина и Зиновьева, и всё-таки это был Центральный Комитет партии, который руководил.
И вот первое дело Ленина по приезде было собрать нашу секцию, чтобы создать сплочённую организацию большевиков. Он живо сговорился и стал продолжать работу в том направлении, чтобы иметь возможность оказывать влияние на Швейцарскую социал-демократию. Работа велась в Кегель-клубе, который был достаточно нейтрален. Благодаря его работы, нам удалось провести общегородское собрание. Мы выбрали на этом собрании Комитет. Правда, это собрание потом было признано незакономерным и вообще следующее собрание было провалено, но, тем не менее, первое провело важное решение.
Я помню первую Циммервальдскую конференцию. Это была первая интернациональная конференция после начала войны, когда настроены были против революции, [53] когда многие делегаты были по тюрьмам.
Президиуму была предложена одна резолюция в довольно революционном духе, которую внёс тов. …, но были против все, но когда же выступил я, то в 5-ти минутной речи сумел добиться, что эту резолюцию поддержали, и она прошла. Это было очень смело с моей стороны. Сам факт выступления русского социал-демократа, то, что он позволил себе взять слово на Швейцарском конгрессе, было очень смелым.
Надо сказать, что мы были на очень плохом счету у заграничных партий, по скольку сейчас к русским относятся с величайшим уважением, благодаря тому, что они сумели провести великую революцию и выдвинули гениального вождя, по стольку в то время Ленина знали мало, так как на русскую эмиграцию в то время смотрели, как на склоку, за то, что партии не могли между собой примириться.
Один видный [германский] социал-демократ выступил перед Швейцарцами с рассказом о том, что германская партия пожертвовала 1 миллион марок на русскую революцию. И вот этот миллион марок было поручено распределить между разными партиями, тем не менее, он до сих пор лежит, потому что все партии спорили по вопросу о распределении его, говорили, чтобы не давать большевикам. Мы, конечно, понимали, что деньги, собранные рабочими [54] Германии, которые отдавали свои последние гроши на русскую революцию, надо было дать только той партии, которая сумела бы провести эту революцию.
Тогда я решился взять слово, чтобы выступить на этом с"езде. В качестве гостей на нём присутствовали тов. Балабанова, Радек, Рязанов, покойный левый с-р Бобров-Натансон и другие. Когда я подал записку, они вздрогнули. Было очень рискованно с моей стороны выступать, тем более, что я очень мало знал немецкий язык, это значило бы себя скомпрометировать, и они решили меня уговорить этого не делать. Но никто не сумел ко мне подойти, потому что Балабанова была кАньшевичка, Рязанов не был в нашей партии - он был в промежуточной партии, Бобров - с-р. И решил со мной поговорить Радек, который если и небыл в нашей партии, то шёл с нами в ногу. Я не послушался их просьбы и всё-таки выступил. И в результате резолюция собрала ⅔ голосов.
Я помню, как после этого получил личное письмо от Владимира Ильича с поздравлением по поводу победы, которая для нас была очень важна. В этом же письме [Владимир Ильич] очень не лестно отзывался о Радеке, который сделал глупость, когда [55] хотел было меня удержать от этого шага.
Это был первый с"езд с-демократической партии после начала войны. После того, как вся партия состояла из горячих патриотов, и тем не менее была принята наша резолюция. Значения особенно решающего она не имела, но она была важна как документ для других коммунистических партий Германии и Франции. Владимир Ильич он настолько следил за всем, что происходило, оценил значение этой резолюции и урвал время своей работы, чтобы написать письмо.
В Кегель-клубе Владимир Ильич принимал довольно активное участие. Он туда ходил, когда видел, что необходима была его работа. Нобса и Платена он считал своими, это были два видные руководителя Швейцарской с-демократии. Я помню, как-то раз он назначил совещание, но они не пришли, и вот он о них отозвался очень резко: "Чёрт их побери, не хотят учиться. А им надо учиться, как надо бороться, если они хотят вести борьбу".
Я хотел ещё сказать пару слов [о том], как Владимир Ильич, будучи великим, в тоже время, как он был прост, каким он был товарищем, каким был человеком в полном смысле этого слова. К нему всегда был доступ, каждый из нас заходил к нему в любое время дня и ночи. Конечно, никто не позволял себе заходить к нему ночью без нужды. [56] Но днём без всякого дела просто повидаться, побеседовать 10-15 минут во время вечернего чая - это каждый из нас позволял себе в свободное от занятий время.
Никто не отказывал себе в том, чтобы пойти к нему без дела. Но никогда не было факта, никто не видал, чтобы он принимал нас неохотно. Владимир Ильич был очень гостеприимным. Он умел вести содержательный разговор, сумел принять так, что каждый не чувствовал себя, что навязывается, а наоборот Владимир Ильич из каждого прихода сумел каждый приход сделать, в грубом смысле слова, полезным для нашего дела.
Мы приходили к нему, чтобы его послушать, но он задавал вопросы: где были, что слышали, кого видели, какие изменения произошли. Мы давали ответы, и из этих отдельных разговоров человеческий гений сумел делать обобщения, выводы, которые помогали его работе.
Владимир Ильич бывал и у нас. У нас он бывал очень частым гостем. Не проходило недели, чтобы Владимир Ильич, идя на прогулку с Надеждой Константиновной, не зашёл на пять минут навестить товарища, и это он делал не из чувства приличия, а просто прямо у него была потребность перекинуться словами с товарищем. [57]
В отличие от вождей других фракций он был редким посетителем русских сборищ, он не хотел быть в этой эмигрантской склоке.
Вообще он вёл в высшей степени нормальный образ жизни, чисто по-немецки. Так в 8-9 часов утра он был на ногах, после завтрака он шёл в библиотеку для своих работ, затем приходил обедать и затем, кроме исключительных дней, каждый день ходил на прогулку в горы вместе с Надеждой Константиновной, и в 9 часов вечера ложился спать. Этим он отличался от русской эмиграции, которая ночью занималась, а днём спала.
Вообще наша интеллигенция может работать до 3-х часов ночи, а затем до часу дня спать, но Владимир Ильич вёл нормальный образ жизни. Он себя очень берёг, вовремя вставал и вовремя ложился, кроме тех дней, когда были заседания.
И вот, идя на прогулку, он часто заглядывал то к одним, то к другим товарищам. Он никогда не проходил мимо моей дочурки, чтобы её не приласкать. Мне кто-то сказал, что в печати в одной из статей о нём было сказано, что он не любит детей. Это не верно. Я из собственного опыта могу сказать обратное. Владимир Ильич очень любил детей. Хотя бы такой маленький факт может охарактеризовать его с этой стороны. Когда моей дочурке исполнилось два года, о чём он знал, он во время прогулки купил [58] для неё подарок и принёс. Это он сделал не ради простого приличия, а потому что он любил детей. Это же могут подтвердить и ряд других товарищей, которые жили вместе с ним. Он очень любил детей и никогда не проходил мимо, чтобы их не приласкать, чтобы с ними не поговорить. Точно также, как и Надежда Константиновна.
Я ещё хочу сказать несколько слов о его личной жизни. Я должен сказать, что Ленин в семейном отношении также может быть примером. Может быть, Надежда Константиновна будет недовольна, но я всё-таки скажу. Хотя это может быть недостаточно ясно и если можно употребить это слово, но Владимир Ильич был примерным мужем. Мне десятки раз приходилось видеть его по утрам, и он, уходя на работу, никогда не забывал спросить Надежду Константиновну: "Ты завтракала?" И вообще никогда не забывал так или иначе выразить своё внимание к такому другу, как Надежда Константиновна. В данном случае я должен сказать, что в этом отношении многие из нас могли бы у него поучиться.
Часть 2
Тов. ХАРИТОНОВ [Моисей Маркович (1887-1948)].
Товарищи, мои воспоминания будут касаться, главным образом, годов империалистической войны. Я сегодня впервые выступаю со своими воспоминаниями перед таким большим собранием и заранее уверен, что мне не удастся высказать всё, что могу рассказать о Владимире Ильиче, потому что сейчас это делать очень трудно. Вы только что видели, как Семён Шварц, человек далеко не сентиментальный и тем не менее, сколько усилий должен был употребить, чтобы овладеть собой и поделиться с вами [воспоминаниями] о Владимире Ильиче.
Я Владимира Ильича впервые увидел в 1913 году, но имел возможность близко, его наблюдать и ближе познакомиться в 1915-16 году, когда мы вместе жили в одном городе, в Цюрихе (это в Швейцарии), куда в то время с"ехалось большинство эмиграции.
Нас, большевиков, была маленькая кучка, и с Владимиром Ильичём мы встречались очень часто: иногда через день, а иногда каждый день. Поэтому воспоминаний осталось очень много, только они сейчас в голове в беспорядке и стройно изложить их в особенности трудно.
Когда вспыхнула империалистическая война, Владимир Ильич жил в Кракове, в пограничном городке тогдашней Австрии, куда он переехал для того, чтобы получить возможность ближе сноситься с Россией.
В первые же дни после войны он был австрийским правительством арестован как русско-подданный по подозрению в военном шпионаже в пользу русского правительства. Очень скоро, благодаря вмешательству вождей австрийской социал-демократии, Владимира Ильича освободили, так как не трудно было доказать, что в чём, в чём, но в шпионаже [в пользу] русского правительства Ленина заподозришь ни в коем случае нельзя. Его освободили, и он переехал в Швейцарию, [43] куда впервые в годы войны с"ехались почти все русские революционеры: и большевики, и тогдашние ещё революционеры меньшевики, и Эс-еры и т.д., потому что из всех европейских стран Швейцария была почти единственной местностью, не захваченной ещё тогда всеми проявлениями империалистической войны. Швейцария тогда ещё соблюдала нейтралитет. В ней не было атмосферы военного шпионажа и погони за шпионами, и поэтому сравнительно легко было в ней жить. Владимир Ильич, Зиновьев, Троцкий, Луначарский и ряд других товарищей жили в Швейцарии в разных городах.
Обстановка тогда была архитрудная, потому что все партии социалистов, будучи, как и наша партия, во втором Интернационале, ещё не задолго до войны в конце 1912-го года на Гаагской Конференции устами своих виднейших вождей заявили, что если война вспыхнет, то они все обязаны будут ответить этой войне решительной борьбой и попытаться сделать ее исходом для революции. И вот эти все партии на второй же день после начала войны, предав интересы рабочего класса, стали проповедывать гражданский мир в защиту своего отечества и патриотизм. Фактически социал-демократическая партия в начале войны превратилась в подсобный мобилизационный аппарат правительства, иначе их и нельзя назвать, так как они очень многое сделали для создания настроения широких масс в пользу империалистической войны.
Ещё сидя первые две недели в тюрьме в Австрии, Ленин всё это видел. Он очень тяжело переживал это, так как перед его глазами открылась гигантская измена, гигантское предательство. Он и так довольно плохо относился к большинству вождей социал-демократии ещё до войны, но о такой измене, о таком предательстве он никак не думал.
Пережив всё это и очутившись в Швейцарии в обстановке сравнительной свободы, он в своём первом реферате, о войне [44] фактически дал линию борьбы рабочего класса на последующее время. В том реферате он выбросил лозунг - превращение империалистической войны в гражданскую войну и гибель второго Интернационала.
Сейчас нам сравнительно легко понять, что 2-й Интернационал грохнул, и погибли все его вожди, но тогда, в первые дни после первых выступлений с этим помириться было очень нелегко, в особенности людям, которые всю свою жизнь отдали на борьбу за освобождение рабочего класса, которые во 2-м Интернационале видели единственные реальные выражения сущности, солидарности рабочего класса разных стран. И примириться с тем, что больше международной солидарности не существует, что рабочая партия каждой страны имеет свои национальные интересы, защищает их, идёт на истребление пролетариата другой стороны, с этим примириться было очень трудно. Владимиру Ильичу было не легче, чем кому бы то ни было.
Но этот великий гений шёл дальше того, чтобы констатировать факт. Он пытался как бы перейти к созданию международного действительного общества или товарищества рабочих, и в своём реферате он хотел выразить эту мысль. Вы от оварища Шварца слышали, что он умел быть другом и товарищем в лучшем смысле этого слова. В этом каждый из нас убедился. Но это шло до определённых границ, через которые он никогда не переступал. И когда Владимир Ильич увидел измену рабочему классу, он предателей вычеркнул из списка живых и повёл с ними борьбу.
Так Владимир Ильич поступил с Каутским. Последний никогда не был близким человеком Владимиру Ильичу, потому что ещё до войны Каутский [45] начал склоняться к меньшевизму. Но до войны Каутский был самым популярным и самым авторитетным человеком 2-го Интернационала как ученик и истолкователь учения Маркса, как теоретик марксизма. И вот Ленин, именно потому, что Каутский был крупной величиной во 2-м Интернационале и потому, что Каутский в начале войны не занял определённой патриотической позиции, как покойный Плеханов или во Франции видный вождь рабочего класса Джюлье [Гед], а постарался усесться в средине между открытым предательством и открытым патриотизмом 2-го Интернационала, поэтому Владимир Ильич сказал: "Кого надо уничтожить, чей авторитет надо подорвать среди широких рабочих масс, так в первую очередь - Каутского, потому что Шейдеман сравнительно менее опасен, его рабочие сами распустят, а вот Каутский, который является видным вождём 2-го Интернационала, который отделился от общей германской партии, который вышел из группы так называемых С-Д., он не оправдывает кредитов и представляет опасность и лучше было бы отделаться от него".
И вот свой реферат Ленин построил так, так изложил в нём свои мысли, что главным образом нападение было на Каутского. Понятно, насколько это было смело, насколько это было неожиданно, и как с этим нужно примириться, если вспомнить эпизод с тов. Троцким. Тов. Троцкий, который является одним из вождей нашей партии, ещё в начале войны не был в партии. Троцкий долгие годы шёл своим собственным путём, иногда вместе с меньшевиками, иногда резко расходясь с их дорогой. Он хотя по отношению [2-го] Интернационала занял довольно решительную позицию, он никак не мог примириться с тем, что такую величину, как Каутский, такое божество 2-го Интернационала, так уничтожают. И поэтому по окончании реферата он взял слово. [46]
Тов. ТРОЦКИЙ взял себе слово, я председательствовал на этом реферате, то первые слова его были о то, что: "Мы требуем от тов. ЛЕНИНА более осторожного отношения к Карлу Каутскому, который имеет огромные заслуги перед армией международного рабочего класса".
Троцкому аплодировал весь зал, кроме небольшой кучки большевиков. Тов. Ленин был прав и сейчас о Карле Каутском очень мало кто вспоминает.
После лета Владимир Ильич переехал в гор. Берн и первым делом считал сколачивание того, что можно было сколотить из небольших отрядов большевиков. Заграницей сношения с Россией были невозможны, наши силы были ничтожны, эмигрантские силы. В эмиграции большевиков было меньше, чем других мы оставались в тюрьмах, а меньшевики и С-Р сидели заграницей. В нашей секции (наша организация тогда нарывалась секцией) в большинстве своём были рабочие. Владимир Ильич, чтобы выступить от имени партии, решил, что нужно собрать разрозненные силы.
В конце 1914 года в Берне состоялась 1-ая заграничная конференция, это […] время войны, чтобы определить отношение к войне большевистской секции и от имени партии дать направление нашей тактики. С"ехалось около 25-ти человек. Тут были представлены равным образом наши секции Швейцарская, удалось также попасть и Парижским товарищам. Товарищи, которые должны были приехать из Швеции, не успели, в том числе Бухарин опоздал. Владимир Ильич сказал, что в нашу задачу входит эту войну превратить в гражданскую войну. Нам было ясно, что гражданская война означает продолжение классовой борьбы, это было, как дважды два четыре. Очень многие из нас сами до этого додумались, но он предложил; тезисы, по которым в задачу каждого социал-демократа входило добиваться поражения своей страны. Чтобы это уяснить, нам пришлось не мало поработать.
Это было главным позором меньшевиков против нас. Раз воюют империалисты Германские с Русским, то мы, оказывая содействие [поражению] Русской армии, помогаем Германской, и получается защита другого большого государства. Такая постановка была очень популярна, хотя на первый взгляд её трудно было понять, т.к. устраивая у себя во время войны стачки или демонстрации, или вооружённые восстания, мы этим самым […] [47] силы нашей армии и помогаем противнику.
Владимиру Ильичу стоило многих трудов, но он доказал, что другого выхода рабочему классу нет. Либо мы должны стать на точку зрения защиты отечества и, таким образом, предать интересы рабочих, или должны добиваться превращения империалистической войны в гражданскую, и другого выхода нет, как разложения армии. Кому удастся добиться этого поражения - неважно. Важно, чтобы к этому стремились все и тогда не может быть, чтобы одна из сторон осталась изолированной. Если вспыхнет революция в России, то для Германии будет облегчение, т.к. Германская армия не может остаться равнодушно, положить конец войне и пойдёт по другим рельсам.
На конференции были очень жаркие споры, но, благодаря гениальному предвиденью Ильича, ему было нетрудно доказать правильность этих взглядов.
Когда заседала эта конференция, нашу партию постиг большой идейный удар, который отразился на Владимире Ильиче. В это время в Петрограде происходил процесс большевистской части думской фракции в 4-й Государственной Думе. В 4-й Государственной Думе была небольшая фракция меньшевиков и фракция большевиков, которые раскололись в 1913 году. Насколько я помню, у нас было пять человек, из них ныне жив тов. ПЕТРОВСКИЙ, председатель Украинского ЦИК"а, БАДАЕВ, кандидат в члены [ЦК] РКП, и тов. МУРАНОВ, который работает членом в Центральной Контрольной Комиссия. Остальные двое - ШАРОВ и САМОЙЛОВ умерли.
Когда фракция меньшевиков заняла безсмысленную позицию, наша фракция заняла ту позицию, которую занимает вся наша партия. На нашей конференции наша Фракция была арестована и попала под суд вместе с Каменевым, который руководил фракцией. К сожалению, на суде не все депутаты вели себя с точки зрения революционера достаточно достойно. Положение было [адски трудное]. Вся страна ударилась в патриотизм, на улицах [проходили патриотические] манифестации, и рабочие поддались этому настроению. Им угрожало выселение, и было очень трудно выдержать достоинства революционера. Сейчас никто упрекать их не будет, но когда Владимир Ильич узнал, что наша фракция, за исключением Муранова, давала уклончивые показания, которые помогли нашим противникам сбить с толку Питерских рабочих, Владимир Ильич не мог с этим примириться.
Когда он получил эту весть, вызвал меня и лично сообщил мне об этом, прося пока об этом не распространяться, так как факт требовал проверки, но во всяком случае этими данными он был крайне [огорчён]. [48] и не мог спокойно продолжать работу, т.к. наша Фракция была единственным легальным орудием борьбы в России. То, что Фракция была арестована, не было таким ударом, как то, что на суде наши товарищи не сумели достаточно крепко держать красное знамя. Этот факт потом оправдался.
Владимир Ильич написал по этому поводу статью, в которой не щадил товарищей за то, что они в самый трудный момент дрогнули перед врагом. Тут сказалось, как Владимир Ильич умеет ценить людей до определенного момента, и чуть человек перешёл грань, через которую большевик не должен переходить, он его бил.
Одна из важных меньшевичек, с которой мы в эмиграции жили рядом, это была сестра товарища См…, прибежала ко мне и злорадно показывала статью, говоря, что тов. Ленину суждено оставаться одиноким, т.к. даже друзья его, которые были в Государственной Думе, по мнению тов. Ленина чуть ли не предали рабочий класс. Значит, есть только один Ленин и Зиновьев, который был вместе с ним.
Затем после конференции Владимир Ильич, главным образом, занялся научной работой и написал в этот год свой труд об империализме, и, кроме того, всё свободные часы при содействии Надежды Константиновны были употреблены на то, чтобы связаться с Россией. Нам это удалось сделать через Румынию.
Далее, когда тов. Ленин переехал в Цюрих, туда он переехал для того, чтобы закончить свою книгу, т.к. там была богатая библиотека, положение его в материальном отношении было очень тяжёлое. У меня сохранилось несколько писем его, из которых видно, как он там жил нищенски, и помочь ему было некому. Он просил меня найти комнату, непременно в рабочей семье, и просил ответить, можно ли устроиться в Цюрихе на 80 франков в месяц (это примерно 25-30 рублей). Это было уже в годы войны, когда продукты питания вздорожали. Он просил помочь меня найти ему комнату с двумя кроватями, а если нельзя найти с двумя кроватями, то хотя бы с одной кроватей.
Комнату мы нашли у одного сапожника в самой бедной части Цюриха, и [49] если бы кто из Вас её увидел, то не поверил бы, что было время, что мы ему позволили жить в такой убогой обстановке. Комната была без электрического освещения, в одной из самых первых квартир в наиболее бедной части города. По лестнице днём приходилось подниматься при керосиновом освещении. Комната была без малейшей обстановки, был в ней только дрянной стол маленький и стул.
И вот в этой то обстановке он жил, ограничиваясь утром стаканом кофе с куском хлеба и затем обедом в дешёвой столовой, то в студенческой, то в какой-нибудь другой, главным образом, в столовой Общества Трезвости, в которой были наиболее дешёвые обеды. Там не было алкоголя, но тов. Ленину алкоголь был не нужен, ему нужны были дешёвые обеды, и он был там постоянным посетителем, чтобы подешевле пообедать.
Когда он переехал в Цюрих, наша Секция состояла из небольшого числа человек, то было 10, то 11, то 13, т.к. товарищи переезжали из одного города в другой. Большинство из этих товарищей работают сейчас, например тов. ТУРКИН живёт в Перми, остальные кто в Питере, кто в Москве.
Наша секция отличалась от других групп очень выгодно в том смысле, что мы меньше варились в эмигрантском клубе и много уделяли внимания рабочим. У нас был особый Русский кружок, в который входили отчасти социал-демократы. Мы все были членами этой партии. Меньшевики же больше внимания уделяли работе внутри Русской части эмиграции.
Годы тогда были очень тяжёлые. Швейцарские рабочие, поскольку была дороговизна, были настроены революционно, и нам это удалось развить, мы это как-то умели сделать. Мы не владели Немецким языком, но нам приходилось выступать на Немецком языке, и даже пользовались успехом. Мне, например, удалось на с"езде всей партии внести определённое предложение вопреки предложения Социал-Демократической партии и одержать победу в том, что моё предложение было принято. [50]
Мы успешно работали среди швейцарских демократов и особенно работали среди молодёжи, которая была настроена очень революционно, даже революционнее, чем вся [швейцарская социал-демократическая] партия, и между ними и партией были обострённые отношения. Партия хотела подчинить в себе Комсомол, а Комсомол протестовал. Мы побуждали [молодёжь] восстать против этой гнилой партии и взорвать её, но мы работали разрозненно. Как только Владимир Ильич узнал, что у нас дело идёт разрозненно, он нам сказал, что так работать нельзя: "Ну, что, провёл собрание, вынес резолюцию, а Социал-Демократическая партия сорвёт эту резолюцию". [51]
После того, как провели резолюцию, необходимо было её закрепить. Короче говоря, надо было создать свою группу внутри этой Швейцарской социал-демократии для того, чтобы благодаря 15-20 членам этой группы можно было овладеть партией. Но как создать эту группу? Легально, конечно, нельзя, было это сделать. Ну, и создали кегель-клуб. Это сокращённое название в Швейцарии довольно распространено. В состав этой группы удалось завербовать в большинстве молодёжь, но также были и такие видные работники, как Платен, Вождь Швейцарской Компартии, и Нобс, а также и Радек. Эта группа сплотилась и повела свою работу внутри Швейцарской социал-демократии.
Вот здесь сказался Владимир Ильич во весь свой рост. Я тут его сравню с Троцким. Когда приезжает в новое место Троцкий, то там сравнительно в очень скором времени появляется газета под редакцией тов. Троцкого. Когда же приезжает тов. Ленин, то появляется или группа или кружёк, хотя бы в 3-5 человек. Тут человек на самом деле сказывается.
Правда, Владимира Ильича нельзя причислять к какой-нибудь определённой группе, как, например, другого, о котором можно сказать, что этот человек есть журналист, этот человек агитатор, а тот больше пропагандист, этот больше организатор-теоретик. Если возьмём покойного тов. Свердлова, то он был известен как организатор. Ленин был многограный человек. Он был прекрасным оратором, великим учёным, великим теоретиком, агитатором и т. д. Но если говорить о том, что больше всего выявлялось в этом человеке, то можно наверняка сказать, что он в первую очередь был организатором, а потом учёным, редактором, журналистом, оратором, пропагандистом. [52]
И поскольку он был организатором, то когда приезжал, на новом месте он создавал группу, кружок. Для него было достаточно 3 человека, и он считал, что при помощи такой организации можно совершать великие дела. Центральный Комитет нашей партии впервые состоял из 2-х членов тов. Ленина и Зиновьева, и всё-таки это был Центральный Комитет партии, который руководил.
И вот первое дело Ленина по приезде было собрать нашу секцию, чтобы создать сплочённую организацию большевиков. Он живо сговорился и стал продолжать работу в том направлении, чтобы иметь возможность оказывать влияние на Швейцарскую социал-демократию. Работа велась в Кегель-клубе, который был достаточно нейтрален. Благодаря его работы, нам удалось провести общегородское собрание. Мы выбрали на этом собрании Комитет. Правда, это собрание потом было признано незакономерным и вообще следующее собрание было провалено, но, тем не менее, первое провело важное решение.
Я помню первую Циммервальдскую конференцию. Это была первая интернациональная конференция после начала войны, когда настроены были против революции, [53] когда многие делегаты были по тюрьмам.
Президиуму была предложена одна резолюция в довольно революционном духе, которую внёс тов. …, но были против все, но когда же выступил я, то в 5-ти минутной речи сумел добиться, что эту резолюцию поддержали, и она прошла. Это было очень смело с моей стороны. Сам факт выступления русского социал-демократа, то, что он позволил себе взять слово на Швейцарском конгрессе, было очень смелым.
Надо сказать, что мы были на очень плохом счету у заграничных партий, по скольку сейчас к русским относятся с величайшим уважением, благодаря тому, что они сумели провести великую революцию и выдвинули гениального вождя, по стольку в то время Ленина знали мало, так как на русскую эмиграцию в то время смотрели, как на склоку, за то, что партии не могли между собой примириться.
Один видный [германский] социал-демократ выступил перед Швейцарцами с рассказом о том, что германская партия пожертвовала 1 миллион марок на русскую революцию. И вот этот миллион марок было поручено распределить между разными партиями, тем не менее, он до сих пор лежит, потому что все партии спорили по вопросу о распределении его, говорили, чтобы не давать большевикам. Мы, конечно, понимали, что деньги, собранные рабочими [54] Германии, которые отдавали свои последние гроши на русскую революцию, надо было дать только той партии, которая сумела бы провести эту революцию.
Тогда я решился взять слово, чтобы выступить на этом с"езде. В качестве гостей на нём присутствовали тов. Балабанова, Радек, Рязанов, покойный левый с-р Бобров-Натансон и другие. Когда я подал записку, они вздрогнули. Было очень рискованно с моей стороны выступать, тем более, что я очень мало знал немецкий язык, это значило бы себя скомпрометировать, и они решили меня уговорить этого не делать. Но никто не сумел ко мне подойти, потому что Балабанова была кАньшевичка, Рязанов не был в нашей партии - он был в промежуточной партии, Бобров - с-р. И решил со мной поговорить Радек, который если и небыл в нашей партии, то шёл с нами в ногу. Я не послушался их просьбы и всё-таки выступил. И в результате резолюция собрала ⅔ голосов.
Я помню, как после этого получил личное письмо от Владимира Ильича с поздравлением по поводу победы, которая для нас была очень важна. В этом же письме [Владимир Ильич] очень не лестно отзывался о Радеке, который сделал глупость, когда [55] хотел было меня удержать от этого шага.
Это был первый с"езд с-демократической партии после начала войны. После того, как вся партия состояла из горячих патриотов, и тем не менее была принята наша резолюция. Значения особенно решающего она не имела, но она была важна как документ для других коммунистических партий Германии и Франции. Владимир Ильич он настолько следил за всем, что происходило, оценил значение этой резолюции и урвал время своей работы, чтобы написать письмо.
В Кегель-клубе Владимир Ильич принимал довольно активное участие. Он туда ходил, когда видел, что необходима была его работа. Нобса и Платена он считал своими, это были два видные руководителя Швейцарской с-демократии. Я помню, как-то раз он назначил совещание, но они не пришли, и вот он о них отозвался очень резко: "Чёрт их побери, не хотят учиться. А им надо учиться, как надо бороться, если они хотят вести борьбу".
Я хотел ещё сказать пару слов [о том], как Владимир Ильич, будучи великим, в тоже время, как он был прост, каким он был товарищем, каким был человеком в полном смысле этого слова. К нему всегда был доступ, каждый из нас заходил к нему в любое время дня и ночи. Конечно, никто не позволял себе заходить к нему ночью без нужды. [56] Но днём без всякого дела просто повидаться, побеседовать 10-15 минут во время вечернего чая - это каждый из нас позволял себе в свободное от занятий время.
Никто не отказывал себе в том, чтобы пойти к нему без дела. Но никогда не было факта, никто не видал, чтобы он принимал нас неохотно. Владимир Ильич был очень гостеприимным. Он умел вести содержательный разговор, сумел принять так, что каждый не чувствовал себя, что навязывается, а наоборот Владимир Ильич из каждого прихода сумел каждый приход сделать, в грубом смысле слова, полезным для нашего дела.
Мы приходили к нему, чтобы его послушать, но он задавал вопросы: где были, что слышали, кого видели, какие изменения произошли. Мы давали ответы, и из этих отдельных разговоров человеческий гений сумел делать обобщения, выводы, которые помогали его работе.
Владимир Ильич бывал и у нас. У нас он бывал очень частым гостем. Не проходило недели, чтобы Владимир Ильич, идя на прогулку с Надеждой Константиновной, не зашёл на пять минут навестить товарища, и это он делал не из чувства приличия, а просто прямо у него была потребность перекинуться словами с товарищем. [57]
В отличие от вождей других фракций он был редким посетителем русских сборищ, он не хотел быть в этой эмигрантской склоке.
Вообще он вёл в высшей степени нормальный образ жизни, чисто по-немецки. Так в 8-9 часов утра он был на ногах, после завтрака он шёл в библиотеку для своих работ, затем приходил обедать и затем, кроме исключительных дней, каждый день ходил на прогулку в горы вместе с Надеждой Константиновной, и в 9 часов вечера ложился спать. Этим он отличался от русской эмиграции, которая ночью занималась, а днём спала.
Вообще наша интеллигенция может работать до 3-х часов ночи, а затем до часу дня спать, но Владимир Ильич вёл нормальный образ жизни. Он себя очень берёг, вовремя вставал и вовремя ложился, кроме тех дней, когда были заседания.
И вот, идя на прогулку, он часто заглядывал то к одним, то к другим товарищам. Он никогда не проходил мимо моей дочурки, чтобы её не приласкать. Мне кто-то сказал, что в печати в одной из статей о нём было сказано, что он не любит детей. Это не верно. Я из собственного опыта могу сказать обратное. Владимир Ильич очень любил детей. Хотя бы такой маленький факт может охарактеризовать его с этой стороны. Когда моей дочурке исполнилось два года, о чём он знал, он во время прогулки купил [58] для неё подарок и принёс. Это он сделал не ради простого приличия, а потому что он любил детей. Это же могут подтвердить и ряд других товарищей, которые жили вместе с ним. Он очень любил детей и никогда не проходил мимо, чтобы их не приласкать, чтобы с ними не поговорить. Точно также, как и Надежда Константиновна.
Я ещё хочу сказать несколько слов о его личной жизни. Я должен сказать, что Ленин в семейном отношении также может быть примером. Может быть, Надежда Константиновна будет недовольна, но я всё-таки скажу. Хотя это может быть недостаточно ясно и если можно употребить это слово, но Владимир Ильич был примерным мужем. Мне десятки раз приходилось видеть его по утрам, и он, уходя на работу, никогда не забывал спросить Надежду Константиновну: "Ты завтракала?" И вообще никогда не забывал так или иначе выразить своё внимание к такому другу, как Надежда Константиновна. В данном случае я должен сказать, что в этом отношении многие из нас могли бы у него поучиться.
Часть 2