С.Е.Епанчинцев. Автобиография. Часть 2. Першинское восстание и его последствия
Часть 1
8-е. Наступил последний решающий для нас Октябрь м. 1906 г. Между жизнью и смертию. Восстание в д. Першиной. Бой с полицией. (деревня Першина от с. Стриганского в 6 верстах в сторону на восток от тракта).
Восстание в д. Першиной было в Октябре, число не знаю, забыл, около 6 или позже, продолжалось около 5 дней и ночей.
Но прежде всего нужно спросить и сказать - желал ли народ восстания? Нет, не желал. Народ желал Света и Просвещения политического, и сознательную подготовку к таковому, а тут за политическое развитие Просвещения начали жечь зароды и кладь. А Царская администрация на прозьбу к ней о содействии - она ответила крестьянам вышеописанным ультиматумом. Мало того - ещё затеяли пьяную драку со стороны Полиции, и каковая развилась в вооружённое восстание.
1906 года около 6 октября или позже к нам в Стриганское вечером приехали из г. Ирбита полиция: помочник Исправника, Пристав, два жандарма и один стражник, и наш урядник - всего 6 человек. На станции попили чаю и вина и выпивши говорят: "Севодни кое кого арестуем" - и попросили подводу. На вопрос почтового ямщика, куда вам нужна подвода, они ответили: "Не твоё дело, куда поедем, туда и вези". И поехали, выпивши хорошо, и по пути остановились у монопольки и ещё взяли на дорогу 4 бутылки вина. И поехали из с. Стриганского не той дорогой, которая в Першину, а поехали на Камышлов Трактом, и чтоб Стриганка не знала, далеко от села поворотили малым дорогам и приехали в Першину на квартиру к нашему старшине - кулаку-черносотенцу Павлу Яковлевичу. Выпили тут вино 4 бут., и пьяные пошли производить аресты, их 6 человек, 7-го взяли Старшину.
К первому пришли Денису Дмитриевичу. Обыскивая его, отрыли у него самовольно ящик, в каковом лежало 5 рублей денег, взяли их себе. Жену его ударили и загнали её с ребятишками на печь, самого хоз. Дениса Д. потыкали маленько. Жена его кричит, плачет, ребятишки кричат, плачут - и ночная пора. Хозяина Дениса арестовали и повели его к Старшине.
В это время ночной улочный сторож это сметил и стоял под окошком, и наблюдал, что творится у Дениса Д. в доме. Побежал по селу и разъяснил всем, что делала Полиция у Дениса Д. в доме.
Примечание.
В это время везде и повсюду по деревням среди крестьян делают помочи - вывоз навоза на пашню, а вечером после [77] работы ужинают и угощают водкой. И вот тут в такой огромной деревне Першиной в тот день было, однако, около десятка таких помочей, а потому некоторые люди были хотя не пьяны, но веселы.
Продолжение.
Народ от такого извещения сторожем вышли на улицу кто с чем попало, вышла вся деревня - для защиты от арестов (смертников) 3-х братьев Панкратовых и отнять Дениса Дмитриевича обратно от Полиции, и каковой уже был отведён к Старшине и посажен.
Подходит пьяная Полиция к дому (смертников) 3 братьев Панкратовых, а народу восставшего полны улицы.
Полиция кричит:
- Расходись! Что вы тут ночью шляетесь, а то стрелять будем! Расходись!
Ночь была тёмная, ничего не видать. А им народ в ответ кричит:
- Не мы шляемся, а вы шляетесь, приехали, не даёте покою в ночное время, уходи, уезжай отсюдов пьяницы!
И кто-то в потьмах из Полиции в толпу народа выстрелил…
И тут уже плотина лопнула и прорвалась - сорвало сразу. Шум, крик, стрельба, огонь, свист пуль и дроби, со стороны полиции - прожектор-лампочка. Из-за темноты стреляли без прицелу, а лишь по направлению в сторону противника с обеих сторон - куда и кому попадёт.
Полиция дрогнула, стала отступать. Крестьяне охватили их в полукольцо и погнали в сторону поскотины на степь из деревни. Стрельба не прекращалась как со стороны Полиции, и так со стороны крестьян. Вплоть до свету всю ночь гремели ружья, сверкал огонь, свистели пули и дробь.
Когда у Полиции вышел боевой припас, то с их стороны стрельба прекратилась. Крестьяне взяли их в кольцо, а наш партиец Егор Семёнович Семёнов (смертник) выскочил, скомандовал: "Руки в верх!" Полиция пали все на колени и подняли руки в верх. Тогда Егор Семёнович Семёнов (смертник) закричал: "Товарищи, нам всё равно сейчас неизбежная смерть, кандалы и каторга от них, а потому пущай и они подохнут! Бей их!" - и сам кинулся на них, уже больше не щадя своего живота. За ним последовали все и убили их насмерть, оружие ихнее захватили - около десятка леворверов и шашки, и прожектор-лампочка.
Перед светом крестьяне приехали на подводах, чтоб отвезти трупы подальше от деревни - приехали, а их уже нет. Чёрная Сотня тоже не спала - подобрали их, оживили, припрятали, а [77об] на завтра в обед стали их полуживых перевозить к нам в село Стриганское на перевязочный пункт к фельдшеру.
Поранение ихнее - шинелки у них были изпростреляны дробью, как шилом изтыканы, и масса пулевых ран, но неопасны, и некоторые из них будто бы померли в городской больнице, но хотя их и оживили, но не надолго.
Старшина раньше всё просил роту солдат для подавления политики - он был убит насмерть, но каким-то путём он отдыхал, отводились чрез долгое время, но дни его жизни сочтены.
Поранение крестьян было порядочное левор.пулями, но раны были не опасны рук и ног, каковые раны тайно были излечены фельдшером и самим собой домашним средством.
Восставших было около двух сот (200) с оружием в руках человек. Никто в эту ночь не спал и спать не думал.
На другой день после отправки полуживой Полиции в гор. Ирбит все наши арганизации из всех деревень потянулись, пошли в Першину для дознания - за что и почему, и как это всё произошло, и что теперь нужно делать.
Пришли мы в Першину изо всех деревень, около двух сот человек с оружием в боевой готовности, и на общем собрании нам объяснили по порядку всю суть восставшего дела и дело чёрной сотни - как она украла и спасла мёртвую Полицию. Пришедшая из деревень вооружённая арганизация остались недовольны поведением Чёр. Сот. - и потребовали с ней расправы. А на дворе опять тёмная ночь.
Тогда наш Першинский тов. Егор Семёнович Семёнов (смертник) опять же выскочил и сказал:
- Товарищи, нам всем некоторым теперь неизбежная смерть, кандалы, каторга, тюрьма и ссылка, покудов же мы будем протягивать шеи Чёрн. Сотне? Они загубили нашу жизнь - бей их!
Все, как один, поддержали его голос и пошли гулять опять по всей деревне.
Такой бани, какую вынесла Чёрн. Сотня, мне больше не видать. Никто из них не мог не убежать и не спрятаться, после такой бани жить тоже незавидно, а некоторые из них вскоре подохли.
Егор Семёнович Семёнов, присуждённый к смертной казни, к повешенью, казнь заменена 20-лет. каторгой, а потом этот герой помер в Александровском Централе, но недаром он разсчитался с кем нужно за дело народа.
На третий день восстания мы услыхали, что из гор. Ирбита едет 30 человек Полиции вооружённых, и мы решили эту Полицию тоже срезать и завладеть ихним богатым [78] оружием. На силы на свои мы всё-таки надеялись и стали подыскивать место для баррикад, а так как в д. Першиной не подходяще, то мы решили зделать баррикады в бору сосновом Стриганской поскотины, и возле каковую городьбу в даль поскотины пролегала Першинская дорога в 4 саженях от городьбы, а с другой стороны возле саму городьбу сосновый бор с толстыми вековыми берёзами на протяжении версты на 2, настоящая крепость.
Весь наш отряд около 300 человек пошол смотреть в Стриганскую поскотину место для баррикад. В сосновом бору и вдоль городьбы с вековым берёзам место очень понравилось - настоящая крепость, и в крайнем случае удирать хорошо - кругом лес. И разчитали - вот тут поставим цепь, отступим сажен 50, поставим другую цепь среди этих берёз, сосен и городьбы. Когда Полиция заедет в средину меж цепей, срезать её перекресным огнём - и трофеи наши. Выбрали место и опять ушли в Першину. А Чёрная Сотня всё время кормит кое-кого.
Ночуем. На следующий день тоже самое - срезать Полицию, завладеть оружием и всё, назат ни шагу.
Вдруг около обеда из с. Стриганского приходит вестовой, мой родной брат Епанчинцев Захар Евангелович, и сообщает:
- Ребята, едет Полиция на 15 подводах, вооружена до зубов, 30 человек с бомбами и пулемётом по 2 чел. на подводе, на ногах на изготовке винтовки и бомбы, а за Полицией едет рота солдат с пулемётом и орудией.
После такого сообщения настало молчание онемения среди нас всех. С такой вооружонной силой нам с охотнищим дробовкам, Берданкам делать ни чего не осталось, как только разойтись по домам. Посудили ещё, поговорили и попрощались с товарищами последний раз на воле, и разошлись все по домам ждать своей участи в виду того, что зима, деваться некуда.
Я просил у Волосного Писаря Березина паспорт, но Писарь не дал, говоря: "Вы там натворили, а я буду давать паспорта, дураков нет". А старшина был усоборован. Я хотел скрыться, а без паспорту не скроешься - зима. [78об]
После роспуска и снятия отряда из д. Першиной на другой день утром я пошол на то место в свой бор к Першинской дороге, где были назначены баррикады, а полиция была уже у нас на станции 30 ч. И вот я притаившись в соснеге наблюдать, как поедет полиция. И действительно, когда выехала из с. Стр. Полиция по Першинской дороге, подъезжая к сосновому бору (возле которой проходила Першинская дорога версты на 2), то встали все на ноги по два чел. на подводе, винтовки взяли на изготовку и бомбы в руки. Вот таким путём они ехали мимо бору версты две. А когда стали заезжать в д. Першину точно таким же путём.
Не полк, а рота солдат проехали ночью, мы их не видали, с пулемётам и с орудией.
Аресты.
Начались аресты. При арестах избивали до полусмерти, отлевали водой. Первый был арестован опять же Денис Дмитриевич. Вторыми были арестованы смертники - Егор Семёнович Семёнов и 3 брата Панкратовы: Андрей, Егор и Михаил, а Андрей старший брат с сыном. И каковые все были присуждены к смертной казни, к повешенью (7 человек было присуждено к смерти, но оставших я фамилии позабыл). 7 человек - они все подавали о помиловании, и каковые с фронта, помиловали - заменили 20-летней каторгой, а с тыла всех передушили в Александровском Централе. Только один Михаил, младший брат Панкратовых, выжил, пришол домой в 17 году и сейчас живёт дома - живой или нет, не знаю.
При аресте Чёрная Сотня торжествовали, а впоследствии солдаты не стали им давать проходу, били их. И солдаты выкинули протест пред начальством, чтоб не били при арестах - и избиения прекратились, а Чёрная Сотня запомалкивали, призадумались.
Около ста (100) человек было арестовано в д. Першиной, и по прощим деревням ьыло арестовано масса. У нас в с. Стриганском по доказанию Чёрной Сотни было арестовано: 1. Неустроев Пётр Михайлович, 2. Владимиров Дмитрий Долматович, 3. Уймин Тарас, безграмот, 4. Якимов Фома, 5. Станционной писарь Ефтихий Яковлевич, 6. Ананин Тимофей, 7. Верещагин Егор, 8. Верещагин Афанасий, 9. Гурдаков Павел, 10 и 11 я с родным братом Захаром. [79]
Брата моего Захара арестовали в Ноябре. В тюрьму его везли в летней одежде 60 вёрст, он простыл, заболели почки, и он года 4 жил и помер уже без меня, и каковой всё равно явился жертвой революции. По допросам он был освобождён, потому что был хромой на одной ноге, а младший мой брат служил в это время на Военной службе в солдатах в Манчжурие.
Посадили нас всех в Ирбитскую Тюрьму, битком набили полную. Начальник Тюрьмы был хороший, сочувствующий, а потому в Тюрьме мы жили свободно, сообща друг ко дружке ходили.
Приехал Жандармский Полковник делать допросы. Сперва допросы были смертникам, в общим, товарищам из д. Першиной, а потом уже добрался и до нас.
Вызвал из нас наперво товарища Якова Герасимовича Ефремова (из деревни Мостовой) и спрашивает:
- Ты был в Першиной с ружьём во время восстания?
Ефремов показал, что я был, но только после восстания.
- Как так после восстания? А зачем же ты бил прикладом мужиков, которых называете Чёр. Сот.? Сказывай, где ты взял ружьё, и кто тебя посылал, а то тебе плохо будет. Сказывай, кто у вас арганизатор?
Тогда Ефремов раскошелился и сказал, говоря:
- Куда хотите меня девайте, но только это было после восстания. Арганизатор у нас Епанчинцев Степан Евангелович, он вёл такую арганизацию всё время. Он посылал людей в д. Першину и меня силой послал. А ружьё у меня своё.
А Начальник Тюрьмы сидит тут же и мотает себе на ус…
Жандармский Полковник полностью записал показания Ефремова и отпустил его опять в тюрьму. Тогда Жанд.Полк. сказал Начальнику Тюрьмы: "Да, этому Епанчинцеву будет без прощения верёвочка", - и в тот день допросы прекратил и меня совсем не допрашивал никогда.
Того же разу влетает к нам в помещение Тюрьмы сам Начальник Тюрьмы и взволнованным голосом сказал нам всем:
- Ребята, тут у вас есть гад Ефремов - он показал на какого-то тут у вас Епанчинцева вот то-то и то-то, и то-то.
Эх, как понесли этова Ефремова всей тюрьмой, он не знал, куда деваться. А тут ещё [79об] сидели люди совершенно другой арганизации Ирбитского уез., из с. Еланского - за подготовку вооруж.восстания, 3 брата Годовых. Они пришли к нам в помещение и сказали Ефремову:
- Эх ты, дурак-дурак, что ж ты наделал, ведь ты на Епанчинцева надел петлю и затенул её, и себе надел. Нет, мы тебя до петли не допустим - мы сёдни же тебя ночью на куски изрубим и в сартир побросаем, а утром говновоз вывезет твои куски на навоз. Если ты только не напишешь заявления попятного и не подашь его Жанд. Полковнику - жизни тебе до ночи.
Тогда Ефремов заплакал и говорит:
- Как я напишу заявление, я не умею.
Тогда один из Годовых:
- Я тебе продиктую, а ты пиши.
И стали писать:
"Заявление Ж.П. от такого-то. Я, Ефремов, в настоящее время мучимый совестью в неправильном моём показании, что я показал на Епанчинцева совершенно ложно и несправедливо. Но Епанчинцев никаких арганизаций не вёл и восстания не подымал, и людей в Першину не посылал, и никто не скажет, что Епанчинцев этим занимался, но я видел, что люди идут, и я пошол там посмотреть, что там творится, а потому беру слова моих показаний обратно. Судите меня, как хотите, но не Епанчинцева. Подписуюсь".
Заявление нами было проверено и передано Начальнику Тюрьмы, а Начальник передал его назавтра Жандармскому Полковнику. Жандармский Полковник прочитал и сказал:
- Эх, подлецы, ведь сорвали, надо было их разсадить по одиночкам. Но хотя заявление я приму и подпишу, а показания оставлю открытым.
Тогда Жанд.Полков. поехал к нам в с. Стриганское, делал допросы по мне, но добиться тут он ничего не мог. Тогда он поехал в Першину, там он получил от Чёрной Сотни, что Епанчинцев у нас в Першиной был, но мы не видели, что он делал и где и куда девался, и мы думали, что он ушол домой, а потому сказать мы про него ничего не можем. Это всё мне было передано по секрету в Тюрьму, и я остался с 29 статьёй.
Но моё дело было в Першиной секретное, никому из Чёрной Сотни не казаться. Наказ товарищам - не пить не [80] рюмки, быть трезвым и умным, а сам ходил надзором по крайним улицам, чтоб не подъехала крадучись следующая полиция. Моё дело было патруля и Панкратовы со мной.
Теперь нас 80 или больше человек назначили в Николаевскую Каторжную Тюрьму, а 25 человек оставили по суду в Ирбитской Тюрьме, и каковых впоследствии присудили 7 человек к смертной казни, к повешению, а 18 чел. в каторгу на годы разные от 5 и до 12.
Тогда политических избивали по Тюрьмам, но за это начальство Царское ездили в закрытых повозках, потому что их тоже били на всяком шагу за избиение политических, то они в Тюрьмах бить не стали, а другим путём стали делать. Примерно - нас в Николаевской Тюрьме не били, а сгоняют в баню и из бани парных поставят на час пред камеру. 35 градусов мороз рождественский, и всё на тебе заколет колом. Я таких 4 бани вынес - схватил малярию, бронхит и плеврит и почему в настоящее время и страдаю.
Просидевши по 8 м. в Тюрьме, и в Июне м. 907 г. нас административным путём отправили в ссылку на 2 года в Олонецкую губ., Пудожский уезд в с. Бережная Дубрава, а товарищи по другим деревням, все по разным деревням. Кормовых получили 8 р. в месяц.
Отбыл срок наказания 2 года и к Пасхе 1909 году я пришол домой. Конечно, все пришли. Пришли домой, дома взялись опять за то же самое - чтением и раздачей нелегальной литературы и пением революционных песен. В виду того, что наша вся публика пришла из ссылки против старого навного очень развитой и сознательной.
Если я прочитал книжку и дал её другим или спел песню, то какой же я преступник? Я не считал и не считаю это за преступление. Пущай меня ссылают и наказывают, как хотят, а я был рад, что я объяснил и научил человека, за это мне море было только по колен.
Второй арест
С Пасхи прожил я до Рождества всё время на своей крестьянской работе.
25 Декабря 1909 года меня опять арестовали [80об] и посадили при Ирбитской Тюрьме в одиночное заключение за два замка.
Арестован был за военную пропаганду… А именно:
Чрез наше Стриганское село проходило 3 отряда солдат молодых: 1-й в Сентябре, 2-й в Октябре, 3-й в Ноябре. И вот как 1-му, так 2, 3 отрядам я давал книжек и нелегальной литературы и говорил им:
- Вот, брацы солдаты, Царское Правительство и сам Царь бережот вас от этих книжек, чтоб вы не узнали там истинной правды. А если вы узнаете чрез эти книжки несправедливость Царя и его Правительства, то вы стрелять в народ не будете, потому что народ это вы самые и есть, и ваши остались дома братья, сёстры, оцы и матери. Вас сейчас направят усмирять каку-нибудь деревню далеко от вашей родины, и вы будете бить, а тамошних опять пошлют усмирять вашу деревню или уезд. И выходит то, что мы друг друга бьём и не понимаем. По этому эти книжки называются запрещёнными, и кто их читает, тех карают, не дают знать правды. На темноте народной вся эта свора дармоедов живёт и т.д.
Или примерно:
- Вы живёте в военных казармах, вас не пущают без разрешения за ограду, у ворот стоит часовой. Вас не пущают в виду того, чтоб вы на воле не начитались этих запрещённых книжек и не прозрели политическим светом, которого Цар.Прав. и сам Царь боятся, как огня. По этому вас и держат в этой Военной Тюрьме, в настоящей Тюрьме точно так же и т.д.
Дальше примерно:
- Помазанник Божий Царь - он как старшое лицо среди дворян и капитала. Он как староста в деревне является в своём обществе капитала. Народ давно бы сверзил всех дворян и капиталистов и взял бы власть в свои трудовые руки, но тут на дороге стоит Помазанник Божий - этого тёмный народ страшится. И выходит так, что когда бабы насадят на грядки овощи, то налетели бы птицы и поклевали, погубили бы всё, но бабы поставят чучело на огород, и ихняя овощ остаётся сохранной. И вот точ в точ Царь является таким же чучелом, у которого за спиной упрятались свора дармоедов - дворян и капиталистов и т.д.
Что здесь написано - и вот за эту агитацию, и за эти слова я был сужден при закрытых дверях.
Книжки я давал солдатам, пример - "Домой вернулся", "Сказка [81] о четырёх братьях" и революционной Песенник. Вот эти 3 книжки самые основные и подходящие для солдат, каковые 3 книжки при аресте у меня забрали и зафиксировали, представили на Суд… Смотрите дело судимости второго моего материала, всё это должно быть у вас в архиве г. Свердловска (Екатеринбург).
И вот, первых два отряда солдаты остались довольными, они говорили со мной по душе. А на третий отряд я нарвался в Ноябре м. из десяти чел. солдат - один сидел от нас в углу у дверей, каковой всё время молчал (Вятской), и вот он и заявил своему Командиру, а Ком. Полковнику, а Полк. Исправнику и Земскому Нач., а эти уже сообщили палачу Губернатору Болотову. Губернатор распорядился чрез жандармское управление арестовать меня и заключить в одиночное заключение. И я был арестован и посажен.
Просидел в одиночке Ирбит. Тюр. 6 м., то есть с 25 Декабря 909 г. и до Июня 910 г. С получением на руки обвинительного Акта в конце Июня я был переведён в Екатеринбургскую Тюрьму и посажен в "секретку" вместе с там сидевшими тов. Шульгиным Демидом и Пановым Иваном Михайловичем, и каковые сидели до суда за пропаганду среди рабочих г. Шадринска. Панов - второй раз, первое он отбыл два (2) года крепости.
Около 14 Сентября ли что ли меня вызывают в Суд секретно, без вручения повестки, и я не знал, куда меня повели. Я узнал лишь тогда, когда увидал в зале Суда свою жену и своих свидетелей крестьян, и моих обвинителей - урядника Панова и Пристава Сидора Ивановича, и трёх (3) человека солдат (5 человек было моих обвинителей). Судила меня Казанская Казённая Судебная Палата по 103-й, 129-й, 131 статьям, по первой части, по первому пункту. Суд был за закрытым дверям.
Моим свидетелям крестьянам не поверили. Солдатам предложили арестованные мои 3 книжки, они их признали. Урядник Панов показал на Суде, что он, Епанчинцев, пришол из ссылки, ничего не работал, лишь только раз"езжал по деревням, развозил книжки и вёл агитацию к свержению самодержавия, и пел, учил петь революционные песни.
Тогда Председатель Суда (каковой был в орденах, в полетах) сказал:
- Да у него, значит, была эта профессия?
Тогда урядник Панов с Приставом оба в голос сказали:
- Да, у него только [81об] такая была профессия, а больше он ничем не занимался до первой ссылки и после ссылки.
После допроса всех свидетелей стал говорить речь Прокурор. Он, Прокурор, чуть не час говорил, обвиняя меня, наворачивая на каторгу. Мой Казённый Защитник защищал меня, говорил, наворачивал за крепость. Крепость мне угрожала от 6-ти до 8-ми лет. Прокурор три раза выступал с речью, наворачивал каторгу. Суд из 6 человек два раза ходил на совещание, и Прокурор вместе с ними. Второй раз вынесли мне Приговор.
Стали зачитывать мне Приговор. Уж они читали-читали и начитали там статей, параграфов, пунктов, сам и чёрт не поймёт и не упомнит, что они мне начитали, но я только понял последнее:
"А так как Епанчинцев неимеющий среднего образования и как крестьянин, неимеющий политической опытности, то заслуживает в Суде внимание, а потому приговорён по 103 и 129, и 131 статьям по первой части и по первому пункту в Сибирь на поселение с лишением всех прав состояния и преимущества, со строгим десятилетним надзором, и статьи оставляются открытыми".
Я позабыл, пропустил - когда Суд открыли, то наперво прочитали мне мои обвинения, после этого Председатель обратился ко мне, говоря:
- Х какой партии принадлежишь?
Я сказал:
- Ни х какой.
Вопрос:
- Как ни х какой? Ты должен сказать, кака твоя партия, потому что ты в другой раз попал, а потому у тебя партия есть.
Тогда я сказал на отрез по дуратски:
- Если бы я был чиновник, то принадлежал бы к чиновникам, а так как я крестьянин, то принадлежу х крестьянам, а больше у меня никакой партии нет.
Председатель снукал, и весь Суд в меня глазами впились в это время.
Вот и весь мой Суд. Суд продолжался весь день с 8 ч. утра и 6 вечера.
С Суда меня повели конвой солдаты в потьмах под руки, потому что я не мог идти, измучен был судом. Солдаты конвой вели меня обратно во Тюрьму, всю дорогу успокаивали, говоря:
- Хорошо, товарищ, в ссылке недолго пробудешь. Вот скоро мы их под задницу коленком, потерпите ещё немного.
Сняли с меня фотокарточки в лицо и збоку, припечатали у рук пальцы. Выдали мне полностью арестанский диплом: две пары белья, брюки, шубёнку, халат серый, [82] шапку арестанскую, на ноги ко́ты. И только на рождестве в 910 году отправили меня в ссылку со скованными руками всю дорогу - день и ночь.
В Челябинске нас набрали полит.ссыльных и каторжан два вагона, повезли в Сибирь до Красноярска, а в Красноярске нам была разбивка кто куда.
Место водворения ссылки у меня было Канский уезд, Выдринская волость, село Червяная - непросветная тайга в устьях Ангары и Енисея.
Хватил я там наперво голоду и всего, покудов не растаял снег, а когда стаял снег, то я стал работать по плотницкой работе, и существование моё облегчилось. Прожил я в Червяной 8 м. до Ноября, и в Ноябре я по слабости груди был переведён в Минусинский уезд, в село Ермаковское. Переехал на свой счёт, так как деньжонок я за лето заработал рублей 70 среди крестьян в с. Червяной.
Переехал я в Минус.у. в с. Ермаковское в ноябре 1911 году, работал столярную работу по селу - этим и кормился. Полит.ссыльных нас было в этом селе Ер. около 7 человек: Главадский Серафим Ин., Разумов Николай Д. - офицер, Вишняков Владимир - студент и Чернышёв - техник, остальных забыл.
Панов Иван Михайлович судился после меня на другой день. Его тоже присудили на поселение с лишением прав, но по слабости здоровья его водворили в Минус.уезд, в село Карагино. И по прозьбе пред Исправником меня перевели из Ермаковска в с. Карагину, где мы с Пановым вместе работали и этим кормились всё время, так как он, Панов, был первоклассный столяр-краснодеревец.
Ссыльных нас в Карагином селе Минус.у. было 5 человек: я, Панов и Моисеенко Александр Петрович, двух я забыл. Ещё к нам приезжала дорогой наш Товарищ Стасова Елена Дмитриевна для проверки и добавки нашего знания и жила среди нас несколько месяцев. Это уж она жила в 16 году.
В 916 году я заболел воспалением лёгких и пролежал в Больнице два месяца, а после этого хотя и работал, но плохо: бок левый болел больше года.
Ирбитская тюрьма
Часть 3
8-е. Наступил последний решающий для нас Октябрь м. 1906 г. Между жизнью и смертию. Восстание в д. Першиной. Бой с полицией. (деревня Першина от с. Стриганского в 6 верстах в сторону на восток от тракта).
Восстание в д. Першиной было в Октябре, число не знаю, забыл, около 6 или позже, продолжалось около 5 дней и ночей.
Но прежде всего нужно спросить и сказать - желал ли народ восстания? Нет, не желал. Народ желал Света и Просвещения политического, и сознательную подготовку к таковому, а тут за политическое развитие Просвещения начали жечь зароды и кладь. А Царская администрация на прозьбу к ней о содействии - она ответила крестьянам вышеописанным ультиматумом. Мало того - ещё затеяли пьяную драку со стороны Полиции, и каковая развилась в вооружённое восстание.
1906 года около 6 октября или позже к нам в Стриганское вечером приехали из г. Ирбита полиция: помочник Исправника, Пристав, два жандарма и один стражник, и наш урядник - всего 6 человек. На станции попили чаю и вина и выпивши говорят: "Севодни кое кого арестуем" - и попросили подводу. На вопрос почтового ямщика, куда вам нужна подвода, они ответили: "Не твоё дело, куда поедем, туда и вези". И поехали, выпивши хорошо, и по пути остановились у монопольки и ещё взяли на дорогу 4 бутылки вина. И поехали из с. Стриганского не той дорогой, которая в Першину, а поехали на Камышлов Трактом, и чтоб Стриганка не знала, далеко от села поворотили малым дорогам и приехали в Першину на квартиру к нашему старшине - кулаку-черносотенцу Павлу Яковлевичу. Выпили тут вино 4 бут., и пьяные пошли производить аресты, их 6 человек, 7-го взяли Старшину.
К первому пришли Денису Дмитриевичу. Обыскивая его, отрыли у него самовольно ящик, в каковом лежало 5 рублей денег, взяли их себе. Жену его ударили и загнали её с ребятишками на печь, самого хоз. Дениса Д. потыкали маленько. Жена его кричит, плачет, ребятишки кричат, плачут - и ночная пора. Хозяина Дениса арестовали и повели его к Старшине.
В это время ночной улочный сторож это сметил и стоял под окошком, и наблюдал, что творится у Дениса Д. в доме. Побежал по селу и разъяснил всем, что делала Полиция у Дениса Д. в доме.
Примечание.
В это время везде и повсюду по деревням среди крестьян делают помочи - вывоз навоза на пашню, а вечером после [77] работы ужинают и угощают водкой. И вот тут в такой огромной деревне Першиной в тот день было, однако, около десятка таких помочей, а потому некоторые люди были хотя не пьяны, но веселы.
Продолжение.
Народ от такого извещения сторожем вышли на улицу кто с чем попало, вышла вся деревня - для защиты от арестов (смертников) 3-х братьев Панкратовых и отнять Дениса Дмитриевича обратно от Полиции, и каковой уже был отведён к Старшине и посажен.
Подходит пьяная Полиция к дому (смертников) 3 братьев Панкратовых, а народу восставшего полны улицы.
Полиция кричит:
- Расходись! Что вы тут ночью шляетесь, а то стрелять будем! Расходись!
Ночь была тёмная, ничего не видать. А им народ в ответ кричит:
- Не мы шляемся, а вы шляетесь, приехали, не даёте покою в ночное время, уходи, уезжай отсюдов пьяницы!
И кто-то в потьмах из Полиции в толпу народа выстрелил…
И тут уже плотина лопнула и прорвалась - сорвало сразу. Шум, крик, стрельба, огонь, свист пуль и дроби, со стороны полиции - прожектор-лампочка. Из-за темноты стреляли без прицелу, а лишь по направлению в сторону противника с обеих сторон - куда и кому попадёт.
Полиция дрогнула, стала отступать. Крестьяне охватили их в полукольцо и погнали в сторону поскотины на степь из деревни. Стрельба не прекращалась как со стороны Полиции, и так со стороны крестьян. Вплоть до свету всю ночь гремели ружья, сверкал огонь, свистели пули и дробь.
Когда у Полиции вышел боевой припас, то с их стороны стрельба прекратилась. Крестьяне взяли их в кольцо, а наш партиец Егор Семёнович Семёнов (смертник) выскочил, скомандовал: "Руки в верх!" Полиция пали все на колени и подняли руки в верх. Тогда Егор Семёнович Семёнов (смертник) закричал: "Товарищи, нам всё равно сейчас неизбежная смерть, кандалы и каторга от них, а потому пущай и они подохнут! Бей их!" - и сам кинулся на них, уже больше не щадя своего живота. За ним последовали все и убили их насмерть, оружие ихнее захватили - около десятка леворверов и шашки, и прожектор-лампочка.
Перед светом крестьяне приехали на подводах, чтоб отвезти трупы подальше от деревни - приехали, а их уже нет. Чёрная Сотня тоже не спала - подобрали их, оживили, припрятали, а [77об] на завтра в обед стали их полуживых перевозить к нам в село Стриганское на перевязочный пункт к фельдшеру.
Поранение ихнее - шинелки у них были изпростреляны дробью, как шилом изтыканы, и масса пулевых ран, но неопасны, и некоторые из них будто бы померли в городской больнице, но хотя их и оживили, но не надолго.
Старшина раньше всё просил роту солдат для подавления политики - он был убит насмерть, но каким-то путём он отдыхал, отводились чрез долгое время, но дни его жизни сочтены.
Поранение крестьян было порядочное левор.пулями, но раны были не опасны рук и ног, каковые раны тайно были излечены фельдшером и самим собой домашним средством.
Восставших было около двух сот (200) с оружием в руках человек. Никто в эту ночь не спал и спать не думал.
На другой день после отправки полуживой Полиции в гор. Ирбит все наши арганизации из всех деревень потянулись, пошли в Першину для дознания - за что и почему, и как это всё произошло, и что теперь нужно делать.
Пришли мы в Першину изо всех деревень, около двух сот человек с оружием в боевой готовности, и на общем собрании нам объяснили по порядку всю суть восставшего дела и дело чёрной сотни - как она украла и спасла мёртвую Полицию. Пришедшая из деревень вооружённая арганизация остались недовольны поведением Чёр. Сот. - и потребовали с ней расправы. А на дворе опять тёмная ночь.
Тогда наш Першинский тов. Егор Семёнович Семёнов (смертник) опять же выскочил и сказал:
- Товарищи, нам всем некоторым теперь неизбежная смерть, кандалы, каторга, тюрьма и ссылка, покудов же мы будем протягивать шеи Чёрн. Сотне? Они загубили нашу жизнь - бей их!
Все, как один, поддержали его голос и пошли гулять опять по всей деревне.
Такой бани, какую вынесла Чёрн. Сотня, мне больше не видать. Никто из них не мог не убежать и не спрятаться, после такой бани жить тоже незавидно, а некоторые из них вскоре подохли.
Егор Семёнович Семёнов, присуждённый к смертной казни, к повешенью, казнь заменена 20-лет. каторгой, а потом этот герой помер в Александровском Централе, но недаром он разсчитался с кем нужно за дело народа.
На третий день восстания мы услыхали, что из гор. Ирбита едет 30 человек Полиции вооружённых, и мы решили эту Полицию тоже срезать и завладеть ихним богатым [78] оружием. На силы на свои мы всё-таки надеялись и стали подыскивать место для баррикад, а так как в д. Першиной не подходяще, то мы решили зделать баррикады в бору сосновом Стриганской поскотины, и возле каковую городьбу в даль поскотины пролегала Першинская дорога в 4 саженях от городьбы, а с другой стороны возле саму городьбу сосновый бор с толстыми вековыми берёзами на протяжении версты на 2, настоящая крепость.
Весь наш отряд около 300 человек пошол смотреть в Стриганскую поскотину место для баррикад. В сосновом бору и вдоль городьбы с вековым берёзам место очень понравилось - настоящая крепость, и в крайнем случае удирать хорошо - кругом лес. И разчитали - вот тут поставим цепь, отступим сажен 50, поставим другую цепь среди этих берёз, сосен и городьбы. Когда Полиция заедет в средину меж цепей, срезать её перекресным огнём - и трофеи наши. Выбрали место и опять ушли в Першину. А Чёрная Сотня всё время кормит кое-кого.
Ночуем. На следующий день тоже самое - срезать Полицию, завладеть оружием и всё, назат ни шагу.
Вдруг около обеда из с. Стриганского приходит вестовой, мой родной брат Епанчинцев Захар Евангелович, и сообщает:
- Ребята, едет Полиция на 15 подводах, вооружена до зубов, 30 человек с бомбами и пулемётом по 2 чел. на подводе, на ногах на изготовке винтовки и бомбы, а за Полицией едет рота солдат с пулемётом и орудией.
После такого сообщения настало молчание онемения среди нас всех. С такой вооружонной силой нам с охотнищим дробовкам, Берданкам делать ни чего не осталось, как только разойтись по домам. Посудили ещё, поговорили и попрощались с товарищами последний раз на воле, и разошлись все по домам ждать своей участи в виду того, что зима, деваться некуда.
Я просил у Волосного Писаря Березина паспорт, но Писарь не дал, говоря: "Вы там натворили, а я буду давать паспорта, дураков нет". А старшина был усоборован. Я хотел скрыться, а без паспорту не скроешься - зима. [78об]
После роспуска и снятия отряда из д. Першиной на другой день утром я пошол на то место в свой бор к Першинской дороге, где были назначены баррикады, а полиция была уже у нас на станции 30 ч. И вот я притаившись в соснеге наблюдать, как поедет полиция. И действительно, когда выехала из с. Стр. Полиция по Першинской дороге, подъезжая к сосновому бору (возле которой проходила Першинская дорога версты на 2), то встали все на ноги по два чел. на подводе, винтовки взяли на изготовку и бомбы в руки. Вот таким путём они ехали мимо бору версты две. А когда стали заезжать в д. Першину точно таким же путём.
Не полк, а рота солдат проехали ночью, мы их не видали, с пулемётам и с орудией.
Аресты.
Начались аресты. При арестах избивали до полусмерти, отлевали водой. Первый был арестован опять же Денис Дмитриевич. Вторыми были арестованы смертники - Егор Семёнович Семёнов и 3 брата Панкратовы: Андрей, Егор и Михаил, а Андрей старший брат с сыном. И каковые все были присуждены к смертной казни, к повешенью (7 человек было присуждено к смерти, но оставших я фамилии позабыл). 7 человек - они все подавали о помиловании, и каковые с фронта, помиловали - заменили 20-летней каторгой, а с тыла всех передушили в Александровском Централе. Только один Михаил, младший брат Панкратовых, выжил, пришол домой в 17 году и сейчас живёт дома - живой или нет, не знаю.
При аресте Чёрная Сотня торжествовали, а впоследствии солдаты не стали им давать проходу, били их. И солдаты выкинули протест пред начальством, чтоб не били при арестах - и избиения прекратились, а Чёрная Сотня запомалкивали, призадумались.
Около ста (100) человек было арестовано в д. Першиной, и по прощим деревням ьыло арестовано масса. У нас в с. Стриганском по доказанию Чёрной Сотни было арестовано: 1. Неустроев Пётр Михайлович, 2. Владимиров Дмитрий Долматович, 3. Уймин Тарас, безграмот, 4. Якимов Фома, 5. Станционной писарь Ефтихий Яковлевич, 6. Ананин Тимофей, 7. Верещагин Егор, 8. Верещагин Афанасий, 9. Гурдаков Павел, 10 и 11 я с родным братом Захаром. [79]
Брата моего Захара арестовали в Ноябре. В тюрьму его везли в летней одежде 60 вёрст, он простыл, заболели почки, и он года 4 жил и помер уже без меня, и каковой всё равно явился жертвой революции. По допросам он был освобождён, потому что был хромой на одной ноге, а младший мой брат служил в это время на Военной службе в солдатах в Манчжурие.
Посадили нас всех в Ирбитскую Тюрьму, битком набили полную. Начальник Тюрьмы был хороший, сочувствующий, а потому в Тюрьме мы жили свободно, сообща друг ко дружке ходили.
Приехал Жандармский Полковник делать допросы. Сперва допросы были смертникам, в общим, товарищам из д. Першиной, а потом уже добрался и до нас.
Вызвал из нас наперво товарища Якова Герасимовича Ефремова (из деревни Мостовой) и спрашивает:
- Ты был в Першиной с ружьём во время восстания?
Ефремов показал, что я был, но только после восстания.
- Как так после восстания? А зачем же ты бил прикладом мужиков, которых называете Чёр. Сот.? Сказывай, где ты взял ружьё, и кто тебя посылал, а то тебе плохо будет. Сказывай, кто у вас арганизатор?
Тогда Ефремов раскошелился и сказал, говоря:
- Куда хотите меня девайте, но только это было после восстания. Арганизатор у нас Епанчинцев Степан Евангелович, он вёл такую арганизацию всё время. Он посылал людей в д. Першину и меня силой послал. А ружьё у меня своё.
А Начальник Тюрьмы сидит тут же и мотает себе на ус…
Жандармский Полковник полностью записал показания Ефремова и отпустил его опять в тюрьму. Тогда Жанд.Полк. сказал Начальнику Тюрьмы: "Да, этому Епанчинцеву будет без прощения верёвочка", - и в тот день допросы прекратил и меня совсем не допрашивал никогда.
Того же разу влетает к нам в помещение Тюрьмы сам Начальник Тюрьмы и взволнованным голосом сказал нам всем:
- Ребята, тут у вас есть гад Ефремов - он показал на какого-то тут у вас Епанчинцева вот то-то и то-то, и то-то.
Эх, как понесли этова Ефремова всей тюрьмой, он не знал, куда деваться. А тут ещё [79об] сидели люди совершенно другой арганизации Ирбитского уез., из с. Еланского - за подготовку вооруж.восстания, 3 брата Годовых. Они пришли к нам в помещение и сказали Ефремову:
- Эх ты, дурак-дурак, что ж ты наделал, ведь ты на Епанчинцева надел петлю и затенул её, и себе надел. Нет, мы тебя до петли не допустим - мы сёдни же тебя ночью на куски изрубим и в сартир побросаем, а утром говновоз вывезет твои куски на навоз. Если ты только не напишешь заявления попятного и не подашь его Жанд. Полковнику - жизни тебе до ночи.
Тогда Ефремов заплакал и говорит:
- Как я напишу заявление, я не умею.
Тогда один из Годовых:
- Я тебе продиктую, а ты пиши.
И стали писать:
"Заявление Ж.П. от такого-то. Я, Ефремов, в настоящее время мучимый совестью в неправильном моём показании, что я показал на Епанчинцева совершенно ложно и несправедливо. Но Епанчинцев никаких арганизаций не вёл и восстания не подымал, и людей в Першину не посылал, и никто не скажет, что Епанчинцев этим занимался, но я видел, что люди идут, и я пошол там посмотреть, что там творится, а потому беру слова моих показаний обратно. Судите меня, как хотите, но не Епанчинцева. Подписуюсь".
Заявление нами было проверено и передано Начальнику Тюрьмы, а Начальник передал его назавтра Жандармскому Полковнику. Жандармский Полковник прочитал и сказал:
- Эх, подлецы, ведь сорвали, надо было их разсадить по одиночкам. Но хотя заявление я приму и подпишу, а показания оставлю открытым.
Тогда Жанд.Полков. поехал к нам в с. Стриганское, делал допросы по мне, но добиться тут он ничего не мог. Тогда он поехал в Першину, там он получил от Чёрной Сотни, что Епанчинцев у нас в Першиной был, но мы не видели, что он делал и где и куда девался, и мы думали, что он ушол домой, а потому сказать мы про него ничего не можем. Это всё мне было передано по секрету в Тюрьму, и я остался с 29 статьёй.
Но моё дело было в Першиной секретное, никому из Чёрной Сотни не казаться. Наказ товарищам - не пить не [80] рюмки, быть трезвым и умным, а сам ходил надзором по крайним улицам, чтоб не подъехала крадучись следующая полиция. Моё дело было патруля и Панкратовы со мной.
Теперь нас 80 или больше человек назначили в Николаевскую Каторжную Тюрьму, а 25 человек оставили по суду в Ирбитской Тюрьме, и каковых впоследствии присудили 7 человек к смертной казни, к повешению, а 18 чел. в каторгу на годы разные от 5 и до 12.
Тогда политических избивали по Тюрьмам, но за это начальство Царское ездили в закрытых повозках, потому что их тоже били на всяком шагу за избиение политических, то они в Тюрьмах бить не стали, а другим путём стали делать. Примерно - нас в Николаевской Тюрьме не били, а сгоняют в баню и из бани парных поставят на час пред камеру. 35 градусов мороз рождественский, и всё на тебе заколет колом. Я таких 4 бани вынес - схватил малярию, бронхит и плеврит и почему в настоящее время и страдаю.
Просидевши по 8 м. в Тюрьме, и в Июне м. 907 г. нас административным путём отправили в ссылку на 2 года в Олонецкую губ., Пудожский уезд в с. Бережная Дубрава, а товарищи по другим деревням, все по разным деревням. Кормовых получили 8 р. в месяц.
Отбыл срок наказания 2 года и к Пасхе 1909 году я пришол домой. Конечно, все пришли. Пришли домой, дома взялись опять за то же самое - чтением и раздачей нелегальной литературы и пением революционных песен. В виду того, что наша вся публика пришла из ссылки против старого навного очень развитой и сознательной.
Если я прочитал книжку и дал её другим или спел песню, то какой же я преступник? Я не считал и не считаю это за преступление. Пущай меня ссылают и наказывают, как хотят, а я был рад, что я объяснил и научил человека, за это мне море было только по колен.
Второй арест
С Пасхи прожил я до Рождества всё время на своей крестьянской работе.
25 Декабря 1909 года меня опять арестовали [80об] и посадили при Ирбитской Тюрьме в одиночное заключение за два замка.
Арестован был за военную пропаганду… А именно:
Чрез наше Стриганское село проходило 3 отряда солдат молодых: 1-й в Сентябре, 2-й в Октябре, 3-й в Ноябре. И вот как 1-му, так 2, 3 отрядам я давал книжек и нелегальной литературы и говорил им:
- Вот, брацы солдаты, Царское Правительство и сам Царь бережот вас от этих книжек, чтоб вы не узнали там истинной правды. А если вы узнаете чрез эти книжки несправедливость Царя и его Правительства, то вы стрелять в народ не будете, потому что народ это вы самые и есть, и ваши остались дома братья, сёстры, оцы и матери. Вас сейчас направят усмирять каку-нибудь деревню далеко от вашей родины, и вы будете бить, а тамошних опять пошлют усмирять вашу деревню или уезд. И выходит то, что мы друг друга бьём и не понимаем. По этому эти книжки называются запрещёнными, и кто их читает, тех карают, не дают знать правды. На темноте народной вся эта свора дармоедов живёт и т.д.
Или примерно:
- Вы живёте в военных казармах, вас не пущают без разрешения за ограду, у ворот стоит часовой. Вас не пущают в виду того, чтоб вы на воле не начитались этих запрещённых книжек и не прозрели политическим светом, которого Цар.Прав. и сам Царь боятся, как огня. По этому вас и держат в этой Военной Тюрьме, в настоящей Тюрьме точно так же и т.д.
Дальше примерно:
- Помазанник Божий Царь - он как старшое лицо среди дворян и капитала. Он как староста в деревне является в своём обществе капитала. Народ давно бы сверзил всех дворян и капиталистов и взял бы власть в свои трудовые руки, но тут на дороге стоит Помазанник Божий - этого тёмный народ страшится. И выходит так, что когда бабы насадят на грядки овощи, то налетели бы птицы и поклевали, погубили бы всё, но бабы поставят чучело на огород, и ихняя овощ остаётся сохранной. И вот точ в точ Царь является таким же чучелом, у которого за спиной упрятались свора дармоедов - дворян и капиталистов и т.д.
Что здесь написано - и вот за эту агитацию, и за эти слова я был сужден при закрытых дверях.
Книжки я давал солдатам, пример - "Домой вернулся", "Сказка [81] о четырёх братьях" и революционной Песенник. Вот эти 3 книжки самые основные и подходящие для солдат, каковые 3 книжки при аресте у меня забрали и зафиксировали, представили на Суд… Смотрите дело судимости второго моего материала, всё это должно быть у вас в архиве г. Свердловска (Екатеринбург).
И вот, первых два отряда солдаты остались довольными, они говорили со мной по душе. А на третий отряд я нарвался в Ноябре м. из десяти чел. солдат - один сидел от нас в углу у дверей, каковой всё время молчал (Вятской), и вот он и заявил своему Командиру, а Ком. Полковнику, а Полк. Исправнику и Земскому Нач., а эти уже сообщили палачу Губернатору Болотову. Губернатор распорядился чрез жандармское управление арестовать меня и заключить в одиночное заключение. И я был арестован и посажен.
Просидел в одиночке Ирбит. Тюр. 6 м., то есть с 25 Декабря 909 г. и до Июня 910 г. С получением на руки обвинительного Акта в конце Июня я был переведён в Екатеринбургскую Тюрьму и посажен в "секретку" вместе с там сидевшими тов. Шульгиным Демидом и Пановым Иваном Михайловичем, и каковые сидели до суда за пропаганду среди рабочих г. Шадринска. Панов - второй раз, первое он отбыл два (2) года крепости.
Около 14 Сентября ли что ли меня вызывают в Суд секретно, без вручения повестки, и я не знал, куда меня повели. Я узнал лишь тогда, когда увидал в зале Суда свою жену и своих свидетелей крестьян, и моих обвинителей - урядника Панова и Пристава Сидора Ивановича, и трёх (3) человека солдат (5 человек было моих обвинителей). Судила меня Казанская Казённая Судебная Палата по 103-й, 129-й, 131 статьям, по первой части, по первому пункту. Суд был за закрытым дверям.
Моим свидетелям крестьянам не поверили. Солдатам предложили арестованные мои 3 книжки, они их признали. Урядник Панов показал на Суде, что он, Епанчинцев, пришол из ссылки, ничего не работал, лишь только раз"езжал по деревням, развозил книжки и вёл агитацию к свержению самодержавия, и пел, учил петь революционные песни.
Тогда Председатель Суда (каковой был в орденах, в полетах) сказал:
- Да у него, значит, была эта профессия?
Тогда урядник Панов с Приставом оба в голос сказали:
- Да, у него только [81об] такая была профессия, а больше он ничем не занимался до первой ссылки и после ссылки.
После допроса всех свидетелей стал говорить речь Прокурор. Он, Прокурор, чуть не час говорил, обвиняя меня, наворачивая на каторгу. Мой Казённый Защитник защищал меня, говорил, наворачивал за крепость. Крепость мне угрожала от 6-ти до 8-ми лет. Прокурор три раза выступал с речью, наворачивал каторгу. Суд из 6 человек два раза ходил на совещание, и Прокурор вместе с ними. Второй раз вынесли мне Приговор.
Стали зачитывать мне Приговор. Уж они читали-читали и начитали там статей, параграфов, пунктов, сам и чёрт не поймёт и не упомнит, что они мне начитали, но я только понял последнее:
"А так как Епанчинцев неимеющий среднего образования и как крестьянин, неимеющий политической опытности, то заслуживает в Суде внимание, а потому приговорён по 103 и 129, и 131 статьям по первой части и по первому пункту в Сибирь на поселение с лишением всех прав состояния и преимущества, со строгим десятилетним надзором, и статьи оставляются открытыми".
Я позабыл, пропустил - когда Суд открыли, то наперво прочитали мне мои обвинения, после этого Председатель обратился ко мне, говоря:
- Х какой партии принадлежишь?
Я сказал:
- Ни х какой.
Вопрос:
- Как ни х какой? Ты должен сказать, кака твоя партия, потому что ты в другой раз попал, а потому у тебя партия есть.
Тогда я сказал на отрез по дуратски:
- Если бы я был чиновник, то принадлежал бы к чиновникам, а так как я крестьянин, то принадлежу х крестьянам, а больше у меня никакой партии нет.
Председатель снукал, и весь Суд в меня глазами впились в это время.
Вот и весь мой Суд. Суд продолжался весь день с 8 ч. утра и 6 вечера.
С Суда меня повели конвой солдаты в потьмах под руки, потому что я не мог идти, измучен был судом. Солдаты конвой вели меня обратно во Тюрьму, всю дорогу успокаивали, говоря:
- Хорошо, товарищ, в ссылке недолго пробудешь. Вот скоро мы их под задницу коленком, потерпите ещё немного.
Сняли с меня фотокарточки в лицо и збоку, припечатали у рук пальцы. Выдали мне полностью арестанский диплом: две пары белья, брюки, шубёнку, халат серый, [82] шапку арестанскую, на ноги ко́ты. И только на рождестве в 910 году отправили меня в ссылку со скованными руками всю дорогу - день и ночь.
В Челябинске нас набрали полит.ссыльных и каторжан два вагона, повезли в Сибирь до Красноярска, а в Красноярске нам была разбивка кто куда.
Место водворения ссылки у меня было Канский уезд, Выдринская волость, село Червяная - непросветная тайга в устьях Ангары и Енисея.
Хватил я там наперво голоду и всего, покудов не растаял снег, а когда стаял снег, то я стал работать по плотницкой работе, и существование моё облегчилось. Прожил я в Червяной 8 м. до Ноября, и в Ноябре я по слабости груди был переведён в Минусинский уезд, в село Ермаковское. Переехал на свой счёт, так как деньжонок я за лето заработал рублей 70 среди крестьян в с. Червяной.
Переехал я в Минус.у. в с. Ермаковское в ноябре 1911 году, работал столярную работу по селу - этим и кормился. Полит.ссыльных нас было в этом селе Ер. около 7 человек: Главадский Серафим Ин., Разумов Николай Д. - офицер, Вишняков Владимир - студент и Чернышёв - техник, остальных забыл.
Панов Иван Михайлович судился после меня на другой день. Его тоже присудили на поселение с лишением прав, но по слабости здоровья его водворили в Минус.уезд, в село Карагино. И по прозьбе пред Исправником меня перевели из Ермаковска в с. Карагину, где мы с Пановым вместе работали и этим кормились всё время, так как он, Панов, был первоклассный столяр-краснодеревец.
Ссыльных нас в Карагином селе Минус.у. было 5 человек: я, Панов и Моисеенко Александр Петрович, двух я забыл. Ещё к нам приезжала дорогой наш Товарищ Стасова Елена Дмитриевна для проверки и добавки нашего знания и жила среди нас несколько месяцев. Это уж она жила в 16 году.
В 916 году я заболел воспалением лёгких и пролежал в Больнице два месяца, а после этого хотя и работал, но плохо: бок левый болел больше года.
Ирбитская тюрьма
Часть 3