Воспоминания Марии Загуменных о революционной работе в Перми. Часть 2
Часть 1
Вновь в работе.
Просидев в тюрьме три с лишним месяца, я была освобождена на поруки отца. Освободили меня в средине мая 1907 года. Как раз заседания второй Думы были в разгаре. Перед самым моим освобождением сидевшая в тюрьме как техничка Шура Костарева (теперь Колеватова) просила меня принять самые решительные меры к ея освобождению. Меры эти должны были выразиться вот в чём: как раз приехала сюда Казанская Судебная Палата, за которой Шура Костарева числилась, мне нужно было с председателем договориться - освободят, нет Шуру до суда под залог или на поруки. Если нет, то она заявила, что будет голодать. Зная её как очень твёрдаго настойчивого человека, я поняла, что надо действительно принимать решительные меры, не то голодовка, это ужасное явление в тюрьме отразится безусловно на всех. Говорить же о освобождении Костаревой было очень трудно, ибо человек взят в техничке с поличным, что называется…
Всё-таки я пошла к председателю Казанской судебной палаты. Стоянка его, я помню, была в номерах угол Вознесенской и Сибирской. Меня он принял (был, кажется, Драверт), но после нескольких презрительных взглядов мне локонически ответил, что ни в коем случае не освободит.
Побывав ещё кой-где и получив везде отказ, я сообщила результаты Костаревой. Она тотчас же об"явила голодовку. Перевели её в отдельную камеру-одиночку. Голодовала уже чуть ли не 6 дней. Я ежедневно ходила к тюрьме справляться, как дела там, и в свою очередь сообщала, что творится на воле. В конце кондов настал решительный момент - голодающая ослабела, и тюрьма (первая женщина) решила устроить обструкцию, требуя освобождения Костаревой, так как она слаба совсем.
Однажды иду к тюрьме и ещё за три квартала (от Вознесенской церкви) вижу, что у тюрьмы останавливается народ. Подхожу ближе, в окно кричит Клаша Кирсанова: "Шурка умирает, действуй энергично, мы больше не можем быть спокойны". Я крикнула: "Если сегодня не освободят, иду на телеграф и дам телеграмму т. Шпагину в Думу". А тюрьма стонала - били стёкла оконные, били бутылки, колотили в двери, пели революционные песни. Тюремная опричнина была взволнована. Слишком громко по городу разнёсся скандал, публика стекалась к стенам тюрьмы. Вызваны были конные стражники и ингуши.
В тюрьму ввели солдат. Мне, ещё не освободившейся от тюремных впечатлений, было больше, чем тяжело на воле… Мне хотелось к ним туда…
Положение становилось для товарищей заключённых серьёзным… [44]
Вдруг выходит из конторы тюрьмы начальник Гумберт с инспектором Блохиным, полицмейстер с ними или губернатор, не помню, направляются ко мне (со мной была и мать Костаревой) и заявляют: "Успокойтесь и постарайтесь успокоить публику, мы ей умереть не дадим, около её доктор". В таких переговорах я почувствовала, что администрация тюрьмы и прокуратура начинает сдаваться, следовательно с нашей стороны нужен ещё нажим, и Костарева будет освобождена. Тюремщикам я ответила: "Оставлять умирающую в тюрьме мы не можем, но если её не освободят немедленно, мы будем действовать через наших депутатов в Думе". Пошла на телеграф и подала телеграмму на имя Шпагина во ІІ Государственную думу, не знаю, была ли она передана по телеграфу, но результат был благотворный на тюремщиков. Они решили нас обмануть и освободили Костареву под домашний арест. Она, конечно, не сплошала, едва только смогла двигать ногами - скрылась. Её потом приходили арестовать, но… Вышло не тюремщики нас обманули, а мы их.
В Марте или Апреле был большой разгром нашей организации: сел весь партийный комитет, выбранные на лондонский с"езд товарищи и член Ц.К Леон Гольдман (м-к). Из членов Пермскаго Комитета помню секретарь его Ольга Ивановна Двинянинова, Н.П. Потлых (он, кажется, не был членом партийнаго комитета) члены с"езда Артём (Сергеев), Азарий (Котов) и ещё кто-то, не помню. Здесь интересно отметить следующее: Уральския партийные организации ироязили себя в предвыборное компанию II государственную думу, но не ударили лицом в грязь и при выборах на парт.с"езд. Весь Урал (не помню цифры членов) дал, за незначительным исключением, б-ков. Даже Челябинская организация, будучи в то время чистокровно-меньшевитская, послала большевика. Ц.К., преобладающе меньшевитский, забил тревогу и послал контроль на Урал. При выборах во II Думу наши списки раз"ясняло царское правительство, а при выборах на парт.с"езд наших делегатов постарались "раз"яснить" меньшевики, но увы… эта попытка им стоила дорого.
Благодаря провокации прислуги Двиняниновой, разсширенное заседание комитета чуть не в целом было арестовано. Арестовать жандармы во время заседания не решились, а брали по одному, по два выходивших с заседания. Часть т.т., как например: "Потапыч"-Петухов и "Зелёный"-Фролов сумели проскользнуть, и их не задержали. Задержанные все потом встретились в участке, долго отказывались от знакомства друг с [45] другом, но им всё же не верили. Так например: "Акима" Гольдмана попросили показать руку (не помню, которую) и сказали, что на этой руке у него имеется шрам (это правильно), что он член Ц.К. и участник предыдущаго парт.с"езда. Словом, так или иначе, а пришлось всем переселиться в тюрьму и сидеть там два года до суда, после которого почти все ушли на поселение, а Гольдман получил каторгу.
К моему выходу организация едва начинала оживать. Связаться мне с товарищами было довольно трудно, т.к. местные (пермяки, а не Мотовилиха) страшно всего боялись. Их боязнь меня первое время даже раздражала. Помню, узнал Артём, что я ещё прочно с организацией не связалась, писал мне из тюрьмы: "Бросьте пермяков и свяжитесь с Мотовилихой, особенно с Зелёным и Потапычем".
Помню, было собрание на Заимке, где-то за Пермью II-й. Кажется, делал доклад со съезда т. Зеленый, а особенным оппонентом, терпевшим порядочное поражение, выступал лидер того времени м-ков Павел Абрамович. Зелёного поддакивали приехавшие сюда два профессионала т. "Серафим" (фамилию его сейчас не знаю) и т. "Алексей" (Иван Мякишев, сейчас работает, кажется, в Нижнем, коммунист). Тов. Серафим не скажу, чтобы был вполне определённый синдикалист, но во всяком случае уклон в эту сторону был очень большой, и его тенденции усиленно стали влиять на местных работников. "Алексей" тоже находился под его влиянием.
Мне хочется здесь сказать об этих двух товарищах, а особенно об Алексее несколько слов. В начале своих воспоминаний я говорила, на сколько не добросовестно к средствам организации относился профессионал "Иван", а об Алексее приходится сказать противоположное. Он учитывал, что у организации средств почти нет, жил вместе с Серафимом в маленькой коморке, где-то не-то по Покровской, не-то по Торговой улице около Шадринскаго или Екатеринбургского проулка. Питались, видимо, из пятого в десятое, Серафим всё же кормился в Мотовилихе у Петухова. Таких работников, которые добросовестно относились и к средствам организации, я очень ценила и уважала.
Однажды моя мать сделала мясные пирожки (а в семье из пяти человек, где отец получал 22 р. 50 коп. в месяц пирожки - роскошь), и мы всей нашей семьёй решили половину отнести Алексею и Серафиму. Те нам, конечно, были благодарны. Алексей часто потом захаживал к нам и по долгу беседовал с моим дедом, которого ещё т. Артём звал марксистом. Серафим больше вёл работу в Мотовилихе, а Алексей [46] в городе, и не малое внимание удалял военной организации, где в то время связь держали, распространяли литературу и проч. три гимназистки гимназии Барбатенко, это: Юлия Чебыкина (теперь жена т. Сорокина, работавшаго здесь до 1921 года), Тася Щекотова и Маруся Калугина. При "Алексее" работа среди солдат пошла довольно хорошо, как раз была удобная пора - лето. Происходили собрания в лесу за Егошихой, распространялась литература. Были свои часовые, охраняющие тюрьму.
Разгон II. Думы.
3-го Июня 1907 года были получены вести, что вся фракция социал-демократов обвиняется в противоправительственных действиях, большая часть ея арестована, Дума распущена. В связи с этим мы тоже ожидали кой-каких гонений, т.к. наши депутаты Чащин, Петров были арестованы, а Шпагин успел скрыться. За Камой было устроено несколько собраний, посвященных разгону Думы. Арестов у нас не последовало.
Вскоре был об"явлен закон избирательный в III Государственную Думу, значительно видоизменённый в сравнении с избирательным законом во II Думу. Правительство, очевидно, считало, что избирательный закон II Думы слишком широко открыл двери для рабочих, а потому теперь решило быть строже. По поводу вновь фабрикованного закона у нас был созван ряд совещаний, была городская конференция, наметилось два течения: 1) бойкотистское и 2) необходимое участие в выборах. К бойкотистам относились почти все большевики местных организаций, а ко второму меньшевики. Была созвана областная конференция, на которую Пермь и Мотовилиха послали бойкотиста, кажется, Назара Накорякова, но он был дисциплинированный член партии и приехал с конференции вполне подчинившись большинству - Думу не бойкотировать. Мы определённо говорили, что новый избирательный закон нам решительно не даёт возможности развернуть широко компанию, как в II Думу. Затем силы были разбиты, замечался большой индерферантизм. Словом, эта избирательная компания кроме ловушки для нас ничем не может служить. Пойдёт нас лишний десяток или даже больше на каторгу и только. Никакой агитации не разов"ём.
М-ки слишком были поглощены идеей парламентаризма, как везде и всегда умеющие приспособляться, они и тут думали пристроиться. Из меньшевиков тогда горячими поборниками участия в выборах были по кличке "Никита", Нижегородец, […] [47] под фамилией Отавина, но кажется, и эта фамилия у него была не своя. Где теперь не знаю. "Нос" Деменчуг.
Помню безумно горячие споры, доходившие до личных оскорблений и проч. на Закамских собраниях, которые у нас происходили против Мотовилихи. Интересно не много коментировать собрания за Камой. Ехать приходилось туда на лодках или на перевозе. За Камой мы жителям уже, вероятно, примелькались. Роль же моя была порой больше чем не красива. Женщины в этих якобы пикниках почти не было. В то время работала только одна Сима Михайлова (теперь живёт где-то в Австрии), секретарь городского района, и я всегда среди мужчин. Я, вероятно, слыла там за особу легкого поведения, конечно, только у тех, кто в наши пикники верил. Большинство, конечно, считали наши поездки в Закаму подозрительными, и ко мне относились как к самой обыкновенной женщине.
Я же старалась для конспирации своих спутников менять. Пусть меня считают особой легкого поведения, чем революционеркой. Так требовало дело.
Разгон думы, новый избирательный закон и вообще партийная работа очень интересовали и товарищей, сидящих в тюрьме. Мне, кроме работы в организации, приходилось ещё ходить на свидания к заключённым: "Зелёному" Фролову и "Анатолию" Денисову. На свиданиях, при самых не возможных условиях, где жандармы и несколько надзирателей тюремных смотрят тебе в рот, удавалось всё же целиком сообщать иногда содержание целых листовок, платформ.
После состоявшейся областной конференции (где была, не помню) нам пришлось начинать избирательную компанию. Дело клеилось плохо. Работа шла вяло. У меня даже как-то не вспоминаются детали этой компании. Словом, к ноябрю мы должны были провести выборы.
Вновь секретарь партийнаго комитета.
Вскоре по выходе на волю я опять была привлечена к работе как секретарь. В это же время я уже служила в обществе потребителей ж.д., чрезвычайно удобное место было для явок. Туда, в склад, всегда валом валило всякого народа, товарищи, конечно, пользовались случаем и приплетались ко мне по разным делам. По квартирам торкаться было крайне опасно, ибо все мы были "замазаны", т.е. за всеми была слежка. Если и устраивались явки, то где-нибудь в саду или на кладбище у женскаго монастыря.
Всё же шпики ходили по пятам. Ко мне было приставлено три штуки, к Арсению Зайкову (потом был осуждён на поселение [48] и жил в Иркутской губернии на ст. Тулун) тоже трое. Когда мы с ним шли вдвоём, за нами сзади шло шесть… При таких обстоятельствах ни на какую квартиру не пойдёшь. Арсений меня выручал. Он был на целый аршин или пол аршина меня выше, ходил в серой заметной кепи. Увидав за собой шесть фигур, мы (не раз так делали) шли на который-нибудь базар, больше на барахолку. В толпе шпики могли видеть только голову Арсения и шли за ней, а я в то время утекала в противоположную сторону, обделав необходимые дела, возвращалась домой, и о ужас… шпики с растерянным видом метались по моему кварталу.
В это самое время мне же приходилось держать связь и с техникой. В технике сидела в то время из Екатеринбурга т. Боталова и ея муж (фамилии его не помню), оба потом были в Сибири и оба там умерли. Работа у них не клеилась, немного халатничали. Приехал другой техник, тоже фамилию не помню, потом был в Казани или в Вятке в технике вместе с Симой Михайловой, но и его за большую не конспиративность пришлось удалить. Словом, техника была больное место. Нет хороших техников, нет достаточного количества шрифта.
При всей этой скверной обстановке у меня под влиянием нервнаго потрясения (боязнь, что меня опять возьмут) скоропостижно умер отец. Всё время, пока я во время его болезни (один день) бегала по докторам, а потом в похоронное бюро и проч., за мной не отступно следовали шпики. И только потом один из них мне при встрече, когда я еиу в лицо сказала: "Прочь, сволочь, не ходи за мной, я тебя знаю", - сказал, что начальник охранки разрешил им не следить за мной, когда отца несли на кладбище, а остальное время с глаз не велел спускать.
Ряду товарищей нужно было уезжать, иначе мы все были на виду. Уехал Арсений Зайков в Уфу. Я же пока осталась по тому только, что у меня семья оставалась абсолютно без средств. Работу бросать не думала, не только ещё конспиративней её постаралась обставить.
В это время наша область Екатеринбург имела при комитете секретариат, состоящий при большинстве случаев из молодых девиц, которые с консперацией мало знакомы. Так например: Адреса из ряда городов или совсем не зашифрованные, или плохо зашифрованные заносились в один список с паролями и проч. [49]
Стоило сесть какой-нибудь девице, как за ней следовал ряд арестов: попадались подобные списки, и тогда всем не здоровилось. Помню, в Екатеринбурге провалы были так ужасны, что даже жандармы возмущались не консперативности молодых секретарей. В бытность мою секретарем из Екатеринбурга приезжал товарищ "Червонный" (фамилию его знала, но забыла) по вопросу избирательной компании, кажется, в Августе, у нас была назначена конференция, после которой по возвращению в Екатеринбург он был тоже арестован. Вот в какой обстановке приходилось работать летом 1907 года.
Постановка техники.
Я упоминала, что техника наша была слаба и работниками, и обстановкой.
Всё своё внимание наш комитет направил на ея оборудование. Первое, необходимо было дать туда техника. Таковым был посажен рабочий Воткинскаго завода Андрей Худанин по кличке "Гриша" (впоследствии за технику был на поселении, теперь же благополучно здравствует как самый заурядный обыватель в Воткинске). И технику дал Екатеринбург дал Катю Комарову, девушку 16 лет, она где-то теперь на юге. Теперь дело было за квартирой, обстановкой квартирной, шрифтом и проч. проч. Словом, нужны были деньги и деньги, а их у нас не было.
В этот трудный момент я встретилась с Пермским реалистом Кунгуряком Костей Кобелевым, который просил меня во что бы то не стало добыть ему хотя не много оружия. Меня заинтересовало, для чего ему оно? Выяснилось, что их небольшая группа: Костя Кобелев (соц-демократ б-к), Петя Малинин, Николай и Владимир Зыковы имеют определённые тяготения к эксам для нужд организации. Существовала у них, видимо, слабая связь и с Лбовцами, но определённо с ним они не работали. В раскасировании боевых дружин, существующих до того времени, я определённо видела величайшее зло. Об этом буду говорить в другой раз.
Мне хотелось использовать этих молодых товарищей и вместе с тем по возможности удержать от безумных копеечных эксов. При дальнейших наших встречах я увидела, что это очень и очень хорошие ребята, и будет жаль, если им в связи категорически отказать, а я решила их привлечь к работе и тем самым отдалить, может, и от гибели.
Они быстро мне всё устроили с техникой, перевезли её, но видя её скудость в шрифте, средствах и проч., они сумели раздобыть шрифта. Наконец, сделали несколько мелких эксов (например в частный [50] магазин Клабукова и ещё какую-то монопольку). Я много ругалась но было уже поздно, когда экс был сделан. Помню, от ряда подобных эксов мне удалось удержать Костю, а с ним и остальных (например, предполагали взять магазин Агафурова и наверняка бы попали).
Провал.
Страшно была тяжела обстановка. С одной стороны ни как не могла мириться с эксами мелкаго характера, с другой жаль было порвать связь с ними. Наверняка тогда, может быть, деньги пошли бы и в личное потребление, а от сюда и все другия беды.
Приближался Ноябрь месяц, работа техники стала улучшаться. Техника была переведена на Покровскую улицу где-то за Камышловским проулком. Из членов комитета не много тогда работал Потапыч, был с осени т. Сибиряк, а не Лбовец (профессионал, вскоре уехал, как его фамилия, не помню). Все почти были на чеку у охранки. С техникой связи ни кто не хотел держать. Мне днём ходить куда-либо тоже нельзя: усиленно следили. Приходилось переодевшись ходить часов в 8-9 вечера. Т.к. я жила на окраине, то шпики рано снимались и боялись.
Поставив технику и считая, что мне дальше работать в Перми нельзя, я решила уехать в Уфу, тем паче, что товарищ Арсений Зайков писал, что там на него даже не один чёрт не посмотрит, о шпиках и думать забыл. Но… мы предполагали, а жандармы нами располагали.
17 го ноября приходит один товарищ и сообщает - по городу рыщут жандармы. Из Кобелевых ни Костя, ни его сестра гимназистка, тоже соц.демократ, ни кто у меня не были.
Я пошла узнать, в чём дело. Было уже темно. Иду по Петропавловской между Осинской и Долматовской к дому Пуш, где жили Кобелевы. Для предосторожности вхожу во двор, иду в глубь. Во дворе подозрительные личности. Постояла на крыльце флигеля (Кобелевы жили на улице) и пошла обратно.
Едва вышла за ворота, мне кричат: "Стой". Думаю: "Попала". Я бежать. Кричат: "Стой, стреляю". Бегу. Догоняет городовик и серьёзно доказывает: "Я тебя отпущу, а вон ингуши верхами догонят и запорют". Поймал меня и привёл в квартиру Кобелевых. Там уже было всё перевёрнуто вверх дном. Меня пугала одна мысль: "Не отстреливались ли ребята, если да, то дело плохо". Пыталась доказать, [51] что я пришла по поручению к жившему в соседней комнате генералу Сумарокову, но… увы и ах, генерал от меня категорически отказался. Да и кстати пришёл жандарм, который меня знал по тюрьме (всегда присутствовал на свиданиях, и я его звала "щукой"). И он подтвердил, что я отнюдь не к генералу пришла.
Участок был не далеко, меня препроводили туда. Там я узнала, что и Кобелев в участке, а его сестру уже освободили. Техника в эту ночь тоже была взята. Проследили по тому, что техник Гриша ходил в папахе, заходил на квартиру к Кобелеву.
Вот за этой папахой и приехали, но к великому их удовольствию нашли тут технику. Таким образом организация потеряла самое ценное - технику. Через несколько дней нас под усиленным конвоем препроводили в губернскую тюрьму. [52]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.82.Л.32-52.
Члены ВКП(б) - активные участники революционного движения, Октябрьской революции и гражданской войны на Южном Урале
(бывш.Уфимская губерния)
г.Москва, 5 апреля 1952 года
ЗАГУМЕННЫХ Мария Михайловна сидит 5-я слева
[На фото присутствуют]
Сидят слева направо:
1. НАЗАРЬЕВА Жозефина Оскаровна
2. КРЕХОВА Марина Ильинична
3. БОЙКОВА-МАРИНИНА Анастасия Михайловна
4. ИЕВЛЕВА-БИСЯРИНА Клавдия Ивановна
5. ЗАГУМЕННЫХ Мария Михайловна
6. ПОСКРЕБЫШЕВ Александр Николаевич
7. МАРКОВА Анна Никитишна.
8. ЧЕРНАВИНА-САДИНА А.А.
9. НАПАЛКОВА-ПОЛЯНСКАЯ Клавдия Степановна
10. СЮТКИН Павел Григорьевич
Стоят слева направо:
1. МЫЛЬНИКОВ Пётр Павлович
2. СОКОЛОВ Александр Ефимович
3. МАСЛЕННИКОВ Иван Фёдорович
4. ПОЛЯНСКИЙ Иван Васильевич
5. КУЧКИН Андрей Павлович
6. ТЕРЕХИН Нестор Яковлевич
7. ПОНОМАРЁВ Александр Николаевич
3. УРАСОВ Владимир Александрович
9. НАКОРЯКОВ Николай Никандрович
10. МАРКОВ Андрей Васильевич
11. МАЛКОВ Павел Иванович
12. НАПАЛКОВ Иван Дмитриевич
13. СПАРБЕР Александр Михайлович.
14. НОВОСЕЛОВ Степан Андреевич.
Вновь в работе.
Просидев в тюрьме три с лишним месяца, я была освобождена на поруки отца. Освободили меня в средине мая 1907 года. Как раз заседания второй Думы были в разгаре. Перед самым моим освобождением сидевшая в тюрьме как техничка Шура Костарева (теперь Колеватова) просила меня принять самые решительные меры к ея освобождению. Меры эти должны были выразиться вот в чём: как раз приехала сюда Казанская Судебная Палата, за которой Шура Костарева числилась, мне нужно было с председателем договориться - освободят, нет Шуру до суда под залог или на поруки. Если нет, то она заявила, что будет голодать. Зная её как очень твёрдаго настойчивого человека, я поняла, что надо действительно принимать решительные меры, не то голодовка, это ужасное явление в тюрьме отразится безусловно на всех. Говорить же о освобождении Костаревой было очень трудно, ибо человек взят в техничке с поличным, что называется…
Всё-таки я пошла к председателю Казанской судебной палаты. Стоянка его, я помню, была в номерах угол Вознесенской и Сибирской. Меня он принял (был, кажется, Драверт), но после нескольких презрительных взглядов мне локонически ответил, что ни в коем случае не освободит.
Побывав ещё кой-где и получив везде отказ, я сообщила результаты Костаревой. Она тотчас же об"явила голодовку. Перевели её в отдельную камеру-одиночку. Голодовала уже чуть ли не 6 дней. Я ежедневно ходила к тюрьме справляться, как дела там, и в свою очередь сообщала, что творится на воле. В конце кондов настал решительный момент - голодающая ослабела, и тюрьма (первая женщина) решила устроить обструкцию, требуя освобождения Костаревой, так как она слаба совсем.
Однажды иду к тюрьме и ещё за три квартала (от Вознесенской церкви) вижу, что у тюрьмы останавливается народ. Подхожу ближе, в окно кричит Клаша Кирсанова: "Шурка умирает, действуй энергично, мы больше не можем быть спокойны". Я крикнула: "Если сегодня не освободят, иду на телеграф и дам телеграмму т. Шпагину в Думу". А тюрьма стонала - били стёкла оконные, били бутылки, колотили в двери, пели революционные песни. Тюремная опричнина была взволнована. Слишком громко по городу разнёсся скандал, публика стекалась к стенам тюрьмы. Вызваны были конные стражники и ингуши.
В тюрьму ввели солдат. Мне, ещё не освободившейся от тюремных впечатлений, было больше, чем тяжело на воле… Мне хотелось к ним туда…
Положение становилось для товарищей заключённых серьёзным… [44]
Вдруг выходит из конторы тюрьмы начальник Гумберт с инспектором Блохиным, полицмейстер с ними или губернатор, не помню, направляются ко мне (со мной была и мать Костаревой) и заявляют: "Успокойтесь и постарайтесь успокоить публику, мы ей умереть не дадим, около её доктор". В таких переговорах я почувствовала, что администрация тюрьмы и прокуратура начинает сдаваться, следовательно с нашей стороны нужен ещё нажим, и Костарева будет освобождена. Тюремщикам я ответила: "Оставлять умирающую в тюрьме мы не можем, но если её не освободят немедленно, мы будем действовать через наших депутатов в Думе". Пошла на телеграф и подала телеграмму на имя Шпагина во ІІ Государственную думу, не знаю, была ли она передана по телеграфу, но результат был благотворный на тюремщиков. Они решили нас обмануть и освободили Костареву под домашний арест. Она, конечно, не сплошала, едва только смогла двигать ногами - скрылась. Её потом приходили арестовать, но… Вышло не тюремщики нас обманули, а мы их.
В Марте или Апреле был большой разгром нашей организации: сел весь партийный комитет, выбранные на лондонский с"езд товарищи и член Ц.К Леон Гольдман (м-к). Из членов Пермскаго Комитета помню секретарь его Ольга Ивановна Двинянинова, Н.П. Потлых (он, кажется, не был членом партийнаго комитета) члены с"езда Артём (Сергеев), Азарий (Котов) и ещё кто-то, не помню. Здесь интересно отметить следующее: Уральския партийные организации ироязили себя в предвыборное компанию II государственную думу, но не ударили лицом в грязь и при выборах на парт.с"езд. Весь Урал (не помню цифры членов) дал, за незначительным исключением, б-ков. Даже Челябинская организация, будучи в то время чистокровно-меньшевитская, послала большевика. Ц.К., преобладающе меньшевитский, забил тревогу и послал контроль на Урал. При выборах во II Думу наши списки раз"ясняло царское правительство, а при выборах на парт.с"езд наших делегатов постарались "раз"яснить" меньшевики, но увы… эта попытка им стоила дорого.
Благодаря провокации прислуги Двиняниновой, разсширенное заседание комитета чуть не в целом было арестовано. Арестовать жандармы во время заседания не решились, а брали по одному, по два выходивших с заседания. Часть т.т., как например: "Потапыч"-Петухов и "Зелёный"-Фролов сумели проскользнуть, и их не задержали. Задержанные все потом встретились в участке, долго отказывались от знакомства друг с [45] другом, но им всё же не верили. Так например: "Акима" Гольдмана попросили показать руку (не помню, которую) и сказали, что на этой руке у него имеется шрам (это правильно), что он член Ц.К. и участник предыдущаго парт.с"езда. Словом, так или иначе, а пришлось всем переселиться в тюрьму и сидеть там два года до суда, после которого почти все ушли на поселение, а Гольдман получил каторгу.
К моему выходу организация едва начинала оживать. Связаться мне с товарищами было довольно трудно, т.к. местные (пермяки, а не Мотовилиха) страшно всего боялись. Их боязнь меня первое время даже раздражала. Помню, узнал Артём, что я ещё прочно с организацией не связалась, писал мне из тюрьмы: "Бросьте пермяков и свяжитесь с Мотовилихой, особенно с Зелёным и Потапычем".
Помню, было собрание на Заимке, где-то за Пермью II-й. Кажется, делал доклад со съезда т. Зеленый, а особенным оппонентом, терпевшим порядочное поражение, выступал лидер того времени м-ков Павел Абрамович. Зелёного поддакивали приехавшие сюда два профессионала т. "Серафим" (фамилию его сейчас не знаю) и т. "Алексей" (Иван Мякишев, сейчас работает, кажется, в Нижнем, коммунист). Тов. Серафим не скажу, чтобы был вполне определённый синдикалист, но во всяком случае уклон в эту сторону был очень большой, и его тенденции усиленно стали влиять на местных работников. "Алексей" тоже находился под его влиянием.
Мне хочется здесь сказать об этих двух товарищах, а особенно об Алексее несколько слов. В начале своих воспоминаний я говорила, на сколько не добросовестно к средствам организации относился профессионал "Иван", а об Алексее приходится сказать противоположное. Он учитывал, что у организации средств почти нет, жил вместе с Серафимом в маленькой коморке, где-то не-то по Покровской, не-то по Торговой улице около Шадринскаго или Екатеринбургского проулка. Питались, видимо, из пятого в десятое, Серафим всё же кормился в Мотовилихе у Петухова. Таких работников, которые добросовестно относились и к средствам организации, я очень ценила и уважала.
Однажды моя мать сделала мясные пирожки (а в семье из пяти человек, где отец получал 22 р. 50 коп. в месяц пирожки - роскошь), и мы всей нашей семьёй решили половину отнести Алексею и Серафиму. Те нам, конечно, были благодарны. Алексей часто потом захаживал к нам и по долгу беседовал с моим дедом, которого ещё т. Артём звал марксистом. Серафим больше вёл работу в Мотовилихе, а Алексей [46] в городе, и не малое внимание удалял военной организации, где в то время связь держали, распространяли литературу и проч. три гимназистки гимназии Барбатенко, это: Юлия Чебыкина (теперь жена т. Сорокина, работавшаго здесь до 1921 года), Тася Щекотова и Маруся Калугина. При "Алексее" работа среди солдат пошла довольно хорошо, как раз была удобная пора - лето. Происходили собрания в лесу за Егошихой, распространялась литература. Были свои часовые, охраняющие тюрьму.
Разгон II. Думы.
3-го Июня 1907 года были получены вести, что вся фракция социал-демократов обвиняется в противоправительственных действиях, большая часть ея арестована, Дума распущена. В связи с этим мы тоже ожидали кой-каких гонений, т.к. наши депутаты Чащин, Петров были арестованы, а Шпагин успел скрыться. За Камой было устроено несколько собраний, посвященных разгону Думы. Арестов у нас не последовало.
Вскоре был об"явлен закон избирательный в III Государственную Думу, значительно видоизменённый в сравнении с избирательным законом во II Думу. Правительство, очевидно, считало, что избирательный закон II Думы слишком широко открыл двери для рабочих, а потому теперь решило быть строже. По поводу вновь фабрикованного закона у нас был созван ряд совещаний, была городская конференция, наметилось два течения: 1) бойкотистское и 2) необходимое участие в выборах. К бойкотистам относились почти все большевики местных организаций, а ко второму меньшевики. Была созвана областная конференция, на которую Пермь и Мотовилиха послали бойкотиста, кажется, Назара Накорякова, но он был дисциплинированный член партии и приехал с конференции вполне подчинившись большинству - Думу не бойкотировать. Мы определённо говорили, что новый избирательный закон нам решительно не даёт возможности развернуть широко компанию, как в II Думу. Затем силы были разбиты, замечался большой индерферантизм. Словом, эта избирательная компания кроме ловушки для нас ничем не может служить. Пойдёт нас лишний десяток или даже больше на каторгу и только. Никакой агитации не разов"ём.
М-ки слишком были поглощены идеей парламентаризма, как везде и всегда умеющие приспособляться, они и тут думали пристроиться. Из меньшевиков тогда горячими поборниками участия в выборах были по кличке "Никита", Нижегородец, […] [47] под фамилией Отавина, но кажется, и эта фамилия у него была не своя. Где теперь не знаю. "Нос" Деменчуг.
Помню безумно горячие споры, доходившие до личных оскорблений и проч. на Закамских собраниях, которые у нас происходили против Мотовилихи. Интересно не много коментировать собрания за Камой. Ехать приходилось туда на лодках или на перевозе. За Камой мы жителям уже, вероятно, примелькались. Роль же моя была порой больше чем не красива. Женщины в этих якобы пикниках почти не было. В то время работала только одна Сима Михайлова (теперь живёт где-то в Австрии), секретарь городского района, и я всегда среди мужчин. Я, вероятно, слыла там за особу легкого поведения, конечно, только у тех, кто в наши пикники верил. Большинство, конечно, считали наши поездки в Закаму подозрительными, и ко мне относились как к самой обыкновенной женщине.
Я же старалась для конспирации своих спутников менять. Пусть меня считают особой легкого поведения, чем революционеркой. Так требовало дело.
Разгон думы, новый избирательный закон и вообще партийная работа очень интересовали и товарищей, сидящих в тюрьме. Мне, кроме работы в организации, приходилось ещё ходить на свидания к заключённым: "Зелёному" Фролову и "Анатолию" Денисову. На свиданиях, при самых не возможных условиях, где жандармы и несколько надзирателей тюремных смотрят тебе в рот, удавалось всё же целиком сообщать иногда содержание целых листовок, платформ.
После состоявшейся областной конференции (где была, не помню) нам пришлось начинать избирательную компанию. Дело клеилось плохо. Работа шла вяло. У меня даже как-то не вспоминаются детали этой компании. Словом, к ноябрю мы должны были провести выборы.
Вновь секретарь партийнаго комитета.
Вскоре по выходе на волю я опять была привлечена к работе как секретарь. В это же время я уже служила в обществе потребителей ж.д., чрезвычайно удобное место было для явок. Туда, в склад, всегда валом валило всякого народа, товарищи, конечно, пользовались случаем и приплетались ко мне по разным делам. По квартирам торкаться было крайне опасно, ибо все мы были "замазаны", т.е. за всеми была слежка. Если и устраивались явки, то где-нибудь в саду или на кладбище у женскаго монастыря.
Всё же шпики ходили по пятам. Ко мне было приставлено три штуки, к Арсению Зайкову (потом был осуждён на поселение [48] и жил в Иркутской губернии на ст. Тулун) тоже трое. Когда мы с ним шли вдвоём, за нами сзади шло шесть… При таких обстоятельствах ни на какую квартиру не пойдёшь. Арсений меня выручал. Он был на целый аршин или пол аршина меня выше, ходил в серой заметной кепи. Увидав за собой шесть фигур, мы (не раз так делали) шли на который-нибудь базар, больше на барахолку. В толпе шпики могли видеть только голову Арсения и шли за ней, а я в то время утекала в противоположную сторону, обделав необходимые дела, возвращалась домой, и о ужас… шпики с растерянным видом метались по моему кварталу.
В это самое время мне же приходилось держать связь и с техникой. В технике сидела в то время из Екатеринбурга т. Боталова и ея муж (фамилии его не помню), оба потом были в Сибири и оба там умерли. Работа у них не клеилась, немного халатничали. Приехал другой техник, тоже фамилию не помню, потом был в Казани или в Вятке в технике вместе с Симой Михайловой, но и его за большую не конспиративность пришлось удалить. Словом, техника была больное место. Нет хороших техников, нет достаточного количества шрифта.
При всей этой скверной обстановке у меня под влиянием нервнаго потрясения (боязнь, что меня опять возьмут) скоропостижно умер отец. Всё время, пока я во время его болезни (один день) бегала по докторам, а потом в похоронное бюро и проч., за мной не отступно следовали шпики. И только потом один из них мне при встрече, когда я еиу в лицо сказала: "Прочь, сволочь, не ходи за мной, я тебя знаю", - сказал, что начальник охранки разрешил им не следить за мной, когда отца несли на кладбище, а остальное время с глаз не велел спускать.
Ряду товарищей нужно было уезжать, иначе мы все были на виду. Уехал Арсений Зайков в Уфу. Я же пока осталась по тому только, что у меня семья оставалась абсолютно без средств. Работу бросать не думала, не только ещё конспиративней её постаралась обставить.
В это время наша область Екатеринбург имела при комитете секретариат, состоящий при большинстве случаев из молодых девиц, которые с консперацией мало знакомы. Так например: Адреса из ряда городов или совсем не зашифрованные, или плохо зашифрованные заносились в один список с паролями и проч. [49]
Стоило сесть какой-нибудь девице, как за ней следовал ряд арестов: попадались подобные списки, и тогда всем не здоровилось. Помню, в Екатеринбурге провалы были так ужасны, что даже жандармы возмущались не консперативности молодых секретарей. В бытность мою секретарем из Екатеринбурга приезжал товарищ "Червонный" (фамилию его знала, но забыла) по вопросу избирательной компании, кажется, в Августе, у нас была назначена конференция, после которой по возвращению в Екатеринбург он был тоже арестован. Вот в какой обстановке приходилось работать летом 1907 года.
Постановка техники.
Я упоминала, что техника наша была слаба и работниками, и обстановкой.
Всё своё внимание наш комитет направил на ея оборудование. Первое, необходимо было дать туда техника. Таковым был посажен рабочий Воткинскаго завода Андрей Худанин по кличке "Гриша" (впоследствии за технику был на поселении, теперь же благополучно здравствует как самый заурядный обыватель в Воткинске). И технику дал Екатеринбург дал Катю Комарову, девушку 16 лет, она где-то теперь на юге. Теперь дело было за квартирой, обстановкой квартирной, шрифтом и проч. проч. Словом, нужны были деньги и деньги, а их у нас не было.
В этот трудный момент я встретилась с Пермским реалистом Кунгуряком Костей Кобелевым, который просил меня во что бы то не стало добыть ему хотя не много оружия. Меня заинтересовало, для чего ему оно? Выяснилось, что их небольшая группа: Костя Кобелев (соц-демократ б-к), Петя Малинин, Николай и Владимир Зыковы имеют определённые тяготения к эксам для нужд организации. Существовала у них, видимо, слабая связь и с Лбовцами, но определённо с ним они не работали. В раскасировании боевых дружин, существующих до того времени, я определённо видела величайшее зло. Об этом буду говорить в другой раз.
Мне хотелось использовать этих молодых товарищей и вместе с тем по возможности удержать от безумных копеечных эксов. При дальнейших наших встречах я увидела, что это очень и очень хорошие ребята, и будет жаль, если им в связи категорически отказать, а я решила их привлечь к работе и тем самым отдалить, может, и от гибели.
Они быстро мне всё устроили с техникой, перевезли её, но видя её скудость в шрифте, средствах и проч., они сумели раздобыть шрифта. Наконец, сделали несколько мелких эксов (например в частный [50] магазин Клабукова и ещё какую-то монопольку). Я много ругалась но было уже поздно, когда экс был сделан. Помню, от ряда подобных эксов мне удалось удержать Костю, а с ним и остальных (например, предполагали взять магазин Агафурова и наверняка бы попали).
Провал.
Страшно была тяжела обстановка. С одной стороны ни как не могла мириться с эксами мелкаго характера, с другой жаль было порвать связь с ними. Наверняка тогда, может быть, деньги пошли бы и в личное потребление, а от сюда и все другия беды.
Приближался Ноябрь месяц, работа техники стала улучшаться. Техника была переведена на Покровскую улицу где-то за Камышловским проулком. Из членов комитета не много тогда работал Потапыч, был с осени т. Сибиряк, а не Лбовец (профессионал, вскоре уехал, как его фамилия, не помню). Все почти были на чеку у охранки. С техникой связи ни кто не хотел держать. Мне днём ходить куда-либо тоже нельзя: усиленно следили. Приходилось переодевшись ходить часов в 8-9 вечера. Т.к. я жила на окраине, то шпики рано снимались и боялись.
Поставив технику и считая, что мне дальше работать в Перми нельзя, я решила уехать в Уфу, тем паче, что товарищ Арсений Зайков писал, что там на него даже не один чёрт не посмотрит, о шпиках и думать забыл. Но… мы предполагали, а жандармы нами располагали.
17 го ноября приходит один товарищ и сообщает - по городу рыщут жандармы. Из Кобелевых ни Костя, ни его сестра гимназистка, тоже соц.демократ, ни кто у меня не были.
Я пошла узнать, в чём дело. Было уже темно. Иду по Петропавловской между Осинской и Долматовской к дому Пуш, где жили Кобелевы. Для предосторожности вхожу во двор, иду в глубь. Во дворе подозрительные личности. Постояла на крыльце флигеля (Кобелевы жили на улице) и пошла обратно.
Едва вышла за ворота, мне кричат: "Стой". Думаю: "Попала". Я бежать. Кричат: "Стой, стреляю". Бегу. Догоняет городовик и серьёзно доказывает: "Я тебя отпущу, а вон ингуши верхами догонят и запорют". Поймал меня и привёл в квартиру Кобелевых. Там уже было всё перевёрнуто вверх дном. Меня пугала одна мысль: "Не отстреливались ли ребята, если да, то дело плохо". Пыталась доказать, [51] что я пришла по поручению к жившему в соседней комнате генералу Сумарокову, но… увы и ах, генерал от меня категорически отказался. Да и кстати пришёл жандарм, который меня знал по тюрьме (всегда присутствовал на свиданиях, и я его звала "щукой"). И он подтвердил, что я отнюдь не к генералу пришла.
Участок был не далеко, меня препроводили туда. Там я узнала, что и Кобелев в участке, а его сестру уже освободили. Техника в эту ночь тоже была взята. Проследили по тому, что техник Гриша ходил в папахе, заходил на квартиру к Кобелеву.
Вот за этой папахой и приехали, но к великому их удовольствию нашли тут технику. Таким образом организация потеряла самое ценное - технику. Через несколько дней нас под усиленным конвоем препроводили в губернскую тюрьму. [52]
ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.82.Л.32-52.
Члены ВКП(б) - активные участники революционного движения, Октябрьской революции и гражданской войны на Южном Урале
(бывш.Уфимская губерния)
г.Москва, 5 апреля 1952 года
ЗАГУМЕННЫХ Мария Михайловна сидит 5-я слева
[На фото присутствуют]
Сидят слева направо:
1. НАЗАРЬЕВА Жозефина Оскаровна
2. КРЕХОВА Марина Ильинична
3. БОЙКОВА-МАРИНИНА Анастасия Михайловна
4. ИЕВЛЕВА-БИСЯРИНА Клавдия Ивановна
5. ЗАГУМЕННЫХ Мария Михайловна
6. ПОСКРЕБЫШЕВ Александр Николаевич
7. МАРКОВА Анна Никитишна.
8. ЧЕРНАВИНА-САДИНА А.А.
9. НАПАЛКОВА-ПОЛЯНСКАЯ Клавдия Степановна
10. СЮТКИН Павел Григорьевич
Стоят слева направо:
1. МЫЛЬНИКОВ Пётр Павлович
2. СОКОЛОВ Александр Ефимович
3. МАСЛЕННИКОВ Иван Фёдорович
4. ПОЛЯНСКИЙ Иван Васильевич
5. КУЧКИН Андрей Павлович
6. ТЕРЕХИН Нестор Яковлевич
7. ПОНОМАРЁВ Александр Николаевич
3. УРАСОВ Владимир Александрович
9. НАКОРЯКОВ Николай Никандрович
10. МАРКОВ Андрей Васильевич
11. МАЛКОВ Павел Иванович
12. НАПАЛКОВ Иван Дмитриевич
13. СПАРБЕР Александр Михайлович.
14. НОВОСЕЛОВ Степан Андреевич.