Воспоминания Марии Загуменных о революционной работе в Перми. Часть 1
Последние классы гимназии.
Уже во время японской войны начинают будоражиться умы учащихся. Я помню Пермскую духовную семинарию, из которой у нас на квартире жило несколько семинаристов с революционным настроением. Не смотря на то, что это были поповские отпрыски, у многих из них дух протеста заговорил значительно раньше, чем у учащихся других учебных заведений. Слишком духовно-казарменное преподование душило молодые силы, и они протестовали. Протесты были в виде забастовок, иногда и обструкций, кончившихся прекращением учения, роспуском учащихся и исключением "зачинщиков". Мне приходилось со многими из них беседовать (я тогда училась в 7 классе гимназии) и конечно выражала полную солидарность с ними, тем более, что у самой недовольство от казенных преподавателей и преподования было через край. Кроме того, самые противоречия в преподавании наталкивали на серьёзное раздумье.
Разве не дико было забивать голову юношеству такой несуразицей, скажем, стоит у нас в классе 17-16 летн. гимназистов преподаватель закона божьяго и толмит нам, что мир божий создан в семь дней и т.д. и т.д. Это в продолжении перваго урока. На второй приходит преподовательница космографии и говорит: "Небо это есть тот же воздух, звёзды, луна, солнце - такие же планеты, как и наша Земля". Что творилось в наших умах. Находились из нас рискованные головы и на следующий урок задали вопрос нашему законоучителю, кто из них прав - он или учитель космографии. Получали в ответ страшный, угрожающий взгляд и тихий ответ "пастыря", что нельзя грешить против бога, раз так сказано в Писании, и безпрекословно должны слушать. У многих из нас, и так не особенно доверявших разным религиозным бредням, теперь окончательно пропадало всякое доверие. [Стали] критически относиться и к истории, много говорившей нам хорошаго про наших монархов. Словом, представляли некоторые из нас весьма горючий материал, пытались создавать кружки. Помню, даже делали сбор, кажется, в пользу политических заключённых или вообще на нужды подпольки.
Жизнь в Добрянском заводе.
Настал 1905 год. Весной кончила гимназию. [Демонстрация] учителей вызвала во мне большую бурю. Я помню как со своим [32] отцом часов в 11 ночи ходили по городу, будучи уверены, что нас жандармерия не тронет, а как ему, так и мне страшно хотелось знать - ну и что же дальше? Ведь мы были за бортом, мы были просто' обыватели, а переживания были и у нас. Помню обыск у жившаго у нас на квартире семинариста Христолюбова, сам он успел, скрылся.
Наконец настала осень, и я еду учительствовать в завод Добрянку. Там сразу вступила в кружок любителей драматическаго искусства. Занялись постановкой спектаклей в заводе. События тем временем назревали, и вот, помню, заезжает однажды за мной инженер Ситников на репетицию и весь как будто радостный, взволнованный сообщает: "Свобода". И весь вечер вместо репетиции мы проговорили о случившемся, публика в том кружке была, конечно, не пролетарская, а заводская "демократия" тех времён.
Меня тянуло поговорить с людьми, которые были бы мне близки по духу. Из 13 учителей Добрянскаго завода не реакционно и не по кадетски настроено было только нас двое: А.В. Заворохина, тоже учительница, где она теперь и кто, не знаю, и я. До нас с ней долетали вести, что Пермь кипит, бурлит, там можно было быть на собраниях митингах, получить ответы на терзавшие нас вопросы. Мы рвались. В заводе была организована демонстрация, привлекающая много публики. Все инженеры попрятались, один был политичней всех - Ситников, встретил идущую мимо его квартиры демонстрацию с обнажённой головой.
Настало время посылать делегатов на учительский с"езд, нас с ней послали. Сейчас уже мне не суметь передать тех чувств и переживаний, время изгладило их из памяти. Мы в Перми буквально без ног носимся по всем собраниям, ловим каждое слово, сами хотим быть активными участниками происходящего и даже с гордостью думали, что на нас с ней жандармы смотрят подозрительно. Помню здание Мешкова, оно, кажется, было резиденцией главным образом эс-эров. Как-то там все толкались, друг друга давили, буквально хотели влесть в рот каждого говорившего оратора. Ну, да и к нам, провинционалам было оказано много внимания - каждый нас звал к себе на собрание.
Надо сказать, что эс-эры больше были на эффект. Так, например, в доме Мешкова выступал какой-то Шлиссельбуржец, освобождённый [33] по случаю манифеста. На учительским с"езде буквальна выскочил "страшный" Миклошевский, даже робких напугал. У с-д выступал, кажется, Трапезников (боюсь быть не точной). Учительство в большинстве своём было под влиянием эс-эров. Я же со своей товаркой, будучи ранее настроены не по эс-эровски, не так поддались и поехали в завод несколько не удовлетворены, так [как] от С-Д нам мало удалось что получить. Литература у нас больше была, пожалуй, эс-эровская.
Едва приехали в Добрянку, как уже нам стали из-за уголков шептать (Добрянка в то время имела очень много староверов, не знаю, как теперь), что все здесь говорят - свободам конец, и меня в Перми посадили "в крепость". Те, кто это говорил, от души, конечно, хотел и того, и другого. Мы же, ни чуть не безпокоясь, решили, что миг да наш. Забрали одну школу, где-то как будто около базарной площади, и решили там устраивать каждое воскресенье чтения, так как сами говорить мы ещё не умели.
Были сделаны об"явления о чтениях. Народу собралось на первый раз очень много, кто из нас первый читал, не помню. Читали главным образом самыя популярнейшия брошуры, привезённые из Перми. Тут было и о свободах и об избирательном праве, и много других, так же читали и хитрую механику. Слушатели были, кроме рабочих, и приезжие крестьяне из деревень. Было больно тяжело выступать на этих собраниях с какой-нибудь брошуркой, тогда как здесь нужно было слово толковаго знающаго человека. Но всё же думаю, что эти чтения не прошли безследно, они пробудили у многих, вероятно, интерес к происходившим событиям, заставили призадуматься над многим. Для нас они тоже не прошли безследно, староверы и полиция готовы нас были живыми с"есть, и я не знаю, как нас долго терпели кругом, ведь уже расплывалась самая чёрная реакция. Наши же чтения продолжались, кажется, вплоть до Декабря.
В то же время мы обе преподавали в воскресной школе для взрослых, где исключительно были рабочие. К своим преподованиям грамоты мы решили ещё и повести кой-какую агитацию, указывали на "дарованныя свободы", на отказ от них, говорили и том, что нужно быть осторожнее, что нужно организоваться, но и только. Большого мы сказать ничего не могли, ибо сами ещё ничего не знали. [34]
Рабочие, революционно настроенные, видя, что мы искренне хотим что-то делать и что можем быть им даже иногда и полезны, однажды предложили мне (а мою товарку почему-то исключили) войти членом их "ядра", как они тогда себя звали. Я была не сказанно обрадована таким предложением. Вечером за мной зашёл какой-то товарищ (ни одного из них фамилию не помню, может быть, кто-нибудь из них теперь и коммунистом стал, а если нет, то как-нибудь укажет фамилию тогда принимавших участие в этом кружке), повёл меня далеко за реку. Там в маленькой комнатке рабочаго собрались и эс-эрствующие, и [эс-декствующие] (по-моему, вполне определившихся не было), и обсуждались вопросы о наступившей всё более и более реакции и о том, что мы всё же как-то должны выразить свой протест против распространявшейся реакции. Эс-декств. решили устроить демонстрацию, а эс-эрство были против. Всё же демонстрация была устроена, хотя довольно жиденькая, надо не забыть, это был уже, кажется, декабрь. Нас не трогали и даже обыска не делали, но гроза в воздухе уже нависала.
Работа в Пермской организации.
Приближались рождественские каникулы я их ждала с нетерпением. Жить дальше нелегально так, как мы жили, слишком было нельзя, а работа нашего кружка всё-таки была слаба, серьёзных руководителей не было. Все были готовы умереть в борьбе против самодержавия, вести что-нибудь планомернаго, основательнаго никто из нас не мог.
На рождество я уехала в Пермь. Через несколько дней после своего приезда из Добрянки от своей коллеги я получила предупредительное письмо. Возвращаться в Добрянку было нельзя, так как она писала - были даже на заборах расклеены воззвания против нас о ней, в которых нам сулили голову оторвать. В конце концов и эта учительница оттуда выехала. Из Добрянки был у меня один рабочий, от имени моих товарищей по кружку звал обратно в Добрянку, обещал, что там они меня будут охранять, в обиду не дадут. Но я знала, чтл поеду туда только за арестом, а потому решила остаться в Перми и поучиться здесь кой-чему. Вскоре в Добрянке произведено было несколько арестов.
Вскоре на службе в конторе "Зингер и К-о" я встретила [35] В.Н. Соколову, через которую уже более основательно связалась с организацией. Меня сначала как новичка использовали для адреса, по которому получалась нелегальная литература, затем мою квартиру по Покровской д. Бахарева во дворе в верху использовали для явки и собраний, сама же я, когда наступило лето, уже стала посещать все летучки, массовки, происходящие в лесу.
Город был разделён на районы и подрайоны Заимский и город. В свою очередь в подрайонах велась работа среди портных, часовщиков, приказчиков, живописцев. Более выделявшихся среди портных, помню, были Костя, Таня, Тоня Фаленкова (сидела потом со мной в Губ.тюрьме), из часовщиков Семён Чёрный и Соня Пекерман, приказчик Сидельников, служащий книжнаго магазина Ольги Петровской (жил на верху, где теперь помещается Губком, там впоследствии часто происходили собрания нашего п.к-та). Из живописцев т. Смородин, работавший под кличкой "Богомаз". Среди активных работников, помню, тогда выделялись по кличке "Фома", впоследствии был заподозрен в провокации, и связь с ним держала упоминаемая выше Соня Пекерман, и на неё легла тень. "Фома", надо сказать, был удивительно не симпатичный, отталкивающий тип, и даже на меня, совершенно ещё зеленаго члена партии, производил пакостное впечатление.
В средине или в конце лета 1906 г., когда этот Фома был членом Пермскаго комитета, держал связь с тюрьмой, был посвящён в самыя откровеннейшие тайны подпольной работы, некоторые члены, вероятно, получили о нём компроментирущие сведения. Откуда были они получены, я сейчас не знаю, об этом, может быть, поделится в своих воспоминаниях или Ольга Ив. Двинянинова (теперь Патлых) или Бина (теперь Лобова), обе тогда были членами П.К. Комитет определеннаго выговора ему не вынес, но устранил его от работы.
Некоторых из членов Пермскаго К-та, работавшаго конец лета 1906 года, помню. Ник. Павлов Патлых был б-к, но, просидев несколько лет в башне Пермской губтюрьмы, стал меньшев. Ольга Ивановна Двинянинова, Бина, Трефилов, м-к по кличке "Семён рыжий" (во времена Колчака он был членом управы, возглавляемой с-р Ширяевым, и участвовал в подношении адреса своему Верховному Правительству).
Под осень 1906 г. я уже была исключительно в распоряжении секретаря п.к. Ольги Двиняниновой и [36] исполняла поручения ея. В это же период случился провал комитета. Не знаю, был ли кто арестован, но Двинянинова скрывалась некоторое время у меня. Бина сбежала со своей квартиры (помню, я ходила к ней на квартиру как разведчик, есть ли там засада). Когда тревога не много улеглась комитет опять начал свою работу.
При новом комитете появился ряд новых лиц - Клаша Кирсанова, которая тоже исполняла различные поручения п.к., главным образом в связи с работой по военной организации. В то время военным организатором был Н.Л Патлых, но фактически все связи с военной организацией были у Клаши. "Анатолий" (Василий Денисов), б-к, работал как пропагандист, "Арсений" (Михаилов) и Артём.
Надо сказать, что местная публика в п.к., видимо, поистрепалась, поизнервничалась, начала понемногу ослабевать, работницу меня уже с маленьких поручений в начала зимы 1906 г. назначили организатором Заимского района. Страшно мне было, уверенности в своих знаниях у меня было ещё мало, а работу Заимского района я считала важной, ибо по моему мнению она ещё была не тронута, ей уделялось мало внимания, так же как и военной организации, в то же время я входила в кружок пропагандистов, где нам читались лекции и велась практическая работа.
Нам приходилось выступать в кружках рабочих. Я выступала несколько раз на Заимке, не помню, кажется, говорила об Эрфуртской программе.
На Заимке ещё не было так много фабрик, как теперь. Главная работа велась среди рабочих виннаго завода. Нести обязанности организатора мне пришлось не долго, так как мне К-том было поручено быть секретарём. Членами к-та приблизительно в ноябре 1906 г. были Артём, Потапыч (Василий Иванович Петухов, б-к, теперь в Омске), Зелёный (Василий Фролов), Анатолий, не помню, был нет Шпагин членом к-та.
Предвыборная компания в II Госуд.Думу.
Приближалось время выборов во ІІ Государств. Думу, средства на предвыборную компанию нам были высланы из Екатеринбурга, который в то время располагал довольно крупными суммами. В частности на предвыборную компанию деньги были получены от ЭКСА, сделаннаго где-то неподалёку от Екатеринбурга. Кроме того, т.т., работавшие в Екатеринбурге, умели выдаивать у либеральничающей буржуазии крупные куши на нужды организации. Если не ошибаюсь, много давал [37] средств некий Конюхов, как будто так, а особенно […] финансов, так как его звали "Ицка" Шварц или "Семён Чёрный", но не тот, что, я упоминала, был у часовщиков в Перми.
И так наша Пермская организация на предвыборную кампанию получила, кажется, две тысячи рублей - по тем временам громадная сумма. Деньги были, но мало было сил, а потому решено было по инициативе т. Артема с"ездить за работниками. Поехал он сам и через некоторое время вернулся, привёз из Москвы и Харькова товарищей.
"Игнат" работал раньше на Юге под кличкой "Дымка", интеллигент, но очень хороший развитый товарищ пропагандист, работал здесь, как профессионал. Брат Игната Иван - человек, по-моему, никудышный и как работник. Прежде всего был до невозможности ленив, и я считала, что ему не след быть профессионалом, так как он решительно не выполнял возложенных на него обязанностей комитетом, а только пользовался, жил средствами организации. Он был военным организатором, но фактически опять таки всю работу выполняла К. Кирсанова. Не забуду и не прощу никогда того, как однажды встретила его с женой - идут и грызут грецкие орехи, тогда как были такие аспиды-профессионалы, которые, экономя средства, зная, как безумно трудно добывать их, лишняго фунта хлеба себе не покупали. Может быть, мелочь эти грецкие орехи, но для Ивана их было много, он не стоил. "Саша" - рабочий из Харькова, работник не из высоко-квалифицированных, но очень дельный был товарищ. Впоследствии как будто не много испортился, точно не помню.
Работники прибыли, средства имелись, компанию предполагалось развернуть широко, а потому необходима была литература, решили построить книжный склад. Игнат поехал в Москву, привёз литературу, привёз товарища Марию Игнатьевну (свою жену), которая взялась организовать книжное дело.
Весь книжный склад целиком был помещён в Смышляевской библиотеке, которая находилась […] Библиотекой заведовала Зоя Александровна Будрина. О ней необходимо отметить, что в то время она была с-д большевичкой и принесла подпольной работе колоссальнейшую пользу. Ведь риск был большой - иметь у себя не только склад нелегальной литературы, а ещё и служить распределительным пунктом в губернском масштабе. Кроме этого библиотекой пользовались иногда и для каких-нибудь чрезвычайных собраний. Особенно дело рискованно такое потому, что и Пермская, и [38] Мотовилихинская, и Смышляевская библиотеки в глазах охранки были разсадником крамолы. В Мотовилихе библиотекарша Елизавета Семёновна Петухова, жена члена к-та Потапыча, тоже принимала участие в нелегальной работе.
Наш книжный склад начал работать во всю. В уезды покатилась литература, поехали товарищи, распространялись и местные издания листовки. О типографии конца 1906 года я как-то ничего не помню, знаю, что работала, но подробностей не знаю.
Агитационная работа и словом, помимо распространения литературы, развернулась во всю ширь. Велась агитация и узко-кружковая, устраивались и широкия собрания-митинги летучие, где говорилось, кого нужно выбирать в думу, широко распростронялась наша платформа. Помню, по ночам мы, переодевшись и нагрузившись, ходили по улицам и в каждый дом старались подбросить нашу платформу, за кого голосовать и пр. проч. Типографский станок не успевал работать, все гектографы были в ходу из Екатеринбурга и Челябинска, словом с Урала подучались вести, что там тоже бешанным темпом идёт работа.
Помню и приведу следующий случай, теперь он мне кажется смешным. После лихорадочной работы за день (я ведь ещё служила конторщицей у Зингера и К) захотелось мне отдохнуть и побеседовать кой о чём с товарищем Игнатом и Марией Игнатьевной, кстати, жили они от меня не далеко. Я пошла к ним поздно, уже после ряда собраний. Наговорившись вдоволь, легла спать. Часа в 2 ночи стук… Для всякаго партработника стук ночью являлся большой тревогой, а для Игната как нелегального особенно. Но тревога была напрасна. Пришёл т. Анатолий и, горячась, говорит, что кто-то не исполнил работ срочных на гектографе. А листы эти завтра утром должны быть в ходу. Игнату не хотелось идти печатать, Марии Игнатьевне тоже, я считала не допустимым оставить работу не исполненной, пошла. У Анатолия был и гектограф с собой, и весь материал, вопрос был в том, где печатать. Кто нас пустит во 2 часу ночи?
Анатолий вспомнил, дома у него была топлена баня, все в ней уже вымылись, идти и работать там было опасно, так как его квартира была провалена, т.е за ним была уже слежка. Рискуя многим, пошли в баню. Его родные спали, не подозревая, что [39] их Вася бедокурит… На наше счастье лампа была оставлена в бане.
Принялись за работу. Было немножко жарко, но ничего. К утру к часам к 9 всё было готово. Мы уже оба с ним не спали ночь, вымазанныя гектографской краской были весьма интересны. Он мог идти домой спать, а я должна была идти в свою американскую контору, где каждый служащий занимал место по звонку.
Придя в контору, я несколько раз умывалась, но толку было мало. Глаза мои буквально слипались, ручка валилась из рук. На тот грех мне нужно было принимать новую должность. Некий г. Гопп попросил меня занять место около его стола и стал рассказывать мне о всяких платежах за машины в разсрочку, а я должна была записывать… Но едва я только опускала ручку на бумагу, как моментально на меня налетал сон, и вместо цифр во сне я начинала выводить какие-то иероглифы, испортила так несколько карточек, но была неисправима. Наконец, г. Гоппе решил, что я чувствую себя плохо и предложил мне уйти домой, что я не замедлила исполнить. Без смеха не могу вспомнить теперь этого дня.
Работа кипела по всему Уралу, в частности и у нас в Перми… Наша партия стала как бы полулегальной. Победа была блестящая. В Екатеринбурге в числе 11 человек прошли все с-д, в Челябинске если не целиком, то кажется большая половина с-д. Дело дошло до того, что Челябинский комитет по телеграфу, значит, вполне легально поздравлял Екатеринбуржцев с победой. Правда в Екатеринбурге потом из 11 с-д сумели власти многих и раз"яснить, и ответить. Но для нас была важна агитационная кампания, и она была проведена. Пермская губерния провела в II Думу трёх с-д: Шпагина, из Надеждинскаго завода Чащухина и Петрова.
Канун выборов.
Приближался губернский с"езд выборщиков, который должен был произойти у нас в Перми. В Думу от ж.-д. мастерских у нас был назначен Шпагин. Боясь, чтобы его до выборов не арестовали, мы его за 15 дней до выборов спрятали. Он уехал. Для усиления нашей [40] подпольной работы сюда был ещё Ц.К. командирован т. Лядов - автор истории русской социал-демократии. Приехали из Екатеринбурга "Назар" (видный областной работник был большевик, но после эмигрантской жизни в Америке теперь, говорят, не коммунист). "Романыч" тоже из Екатеринбурга ([не помню] его фамилии) и ряд других. Вся эта публика, не взирая на то, что у нас существовали "явочная" квартира, где как секретарь п.к. имела свидания с ними, давала нужныя раз"яснения, указывала, где взять какую литературу, кому пойдти на какую квартиру и пр. и пр., стекались всё-таки не наяву, а непосредственно ко мне на квартиру. Все меня знали как "Маню", и из Ц.К., и с Урала приезжали, так меня и спрашивали. Кстати, т. Артем жил тогда тоже у меня, так и тем паче всем хотелось сразу сойтись на "штаб-квартире".
26 Января старого стиля я была именинница, но пропустить дня, не видеть друг друга нам работа не позволяла, а у меня на именинах можно в то время, хотя и не в большом количестве, встретить кого-нибудь из тётушек и дядюшек, так чтобы законсперировать нашу встречу. Публика решила немного приодеться по праздничному, а т. Лядов совсем был галантен. Он мне подарил коробку шоколада, но увы… шоколад мы уже распечатали в тюрьме, всё равно есть было нельзя: он был так стар, что в нём завелись черви.
27 Января канун выборов. Возвращаясь со службы и с явки домой, я в ужасе увидала у своих ворот шпика. На явке была некоторая тревога, не было на ней двух товарищей, которые должны были быть - это Анатолия и Арсения. Вхожу в свою квартиру и сразу выругалась. Полна каморка, в которой жил Артём. Тут были все: Артём, Игнат, Назар, Романыч, Лядов Иван, Зелёный и др., конечно, все с самыми нелегальными вещами. Предупредила, что нас, видимо, всех сейчас накроют. Экстренное совещание выяснило, что шпика привёл Иван. Ему было предложено уйти, увести шпика. Подчинился. Мой отец пошёл на разведку, шпика уже и след простыл. Всё-таки мы решили, что с сегодняшняго вечера мы в опасности. Публика по тихоньку с квартиры вся разбежалась.
Решили почиститься, особенно это нужно было сделать мне. От ворот по двору до моего дома было сажен около 30, и всё это расстояние по обе стороны тропинки было буквально утыкано в сугробах снега разной избирательной литературой, протоколами и пр. Со своими родными и Артёмом я уговорилась на счёт сигнала, который должен быть вывешен, если [41] вечером будет обыск. Сигнал был красная штора. Вечером было назначено расширенное заседание комитета на Вознесенский улице, в квартире каких то телеграфистов, против Александровской больницы.
Меня безпокоила мысль, где Анатолий и Артемий. Разведчики были под рукой - мои младшие братья Алек., которому было тогда 17 лет, и Борис на 14 году, исполняли всевозможные поручения аккуратно и безпрекословно. Борис летит к Анатолию, попадает в засаду, но будучи изворотливым малым, обдувает […], несётся вихрем домой, предупреждая меня об аресте Анатолия. Александра не помню куда-то тоже в разведку подобнаго ради посыльнаго, и тоже не весёлые были вести.
Часам к 8 вечера на извозчике я об"ехала несколько квартир, будучи сама нагружена паспортными бланкам, материалом всевозможным к собиранию комитета, с печатью, бланками на папиросной бумаге для удостоверения. Везде было не весело. И на квартире Арсения, угол Б-Ямской и Красноуфимской я налетела на засаду. Вбежала, вижу - два полисмена встают мне на встречу, сёстры Арсения волнуются, я же безпечно спрашиваю соседний дом. Мне сёстры кричат: "Не здесь, не здесь", - я опрометью вылетела на извозчика и прямо на собрание к-та, где меня перестали и ждать, решив, что я арестована.
Собрание было занято исключительно вопросом, как проводить завтрашний с"езд. С одной стороны завтра мы уже окончательно должны были подвести итоги нашей колоссальной работы, а с другой знали, что сегодняшней ночью добрую половину из нас выловят и запечатают в тюрьму. По окончании собрания протоколы и паспорта я передала кому-то из товарищей, при мне осталась только записная книжка, и в шапке были заделаны комитетские удостоверения.
Расходились мы немного взволнованные. Товарищи на этот раз почему-то безпокоились обо мне и решили, что меня надо проводить, раньше таких забот я не замечала. Провожать меня пошёл т. Лядов, а Романыч развесёло нам заявил, что он сейчас пойдёт к "тёте Лизе" (это была у нас партийная тётушка, тоже с-д, только меньшевичка), попьёт там кофе и славно выспится…
За квартал от своей квартиры (мы уже жили не на Покровской, как я указывала выше, а на Екатерининский 137) я заметила - посреди дороги стоит извозчик. Я предупредила Лядова и просила его убрать ноги, пока он цел, предполагая, что у меня обыск. Он быстро ушёл, я же пошла мимо дома. Вижу сигнал, но, желая проверить, вошла во двор, подошла к самым окнам и через просветы от мороза заметила красные уши и не менее красные петли полисмена. [42]
Дело было ясно - засада. Я тихо удалилась, всё же полисмены, говорят братья, шорох слышали и хотели гнаться, но так как их братья усиленно занимали игрой в карты и разными разговорами, то сумели отговорить и успокоить, что никого нет. Выбравшись на улицу, я стала размышлять, куда идти. Остановиться могла на единственном адресе тёти Лизы, куда только что пошёл Романыч пить кофе.
Было очень поздно, но у ней кругом освещение и окна во двор не занавешаны, все ея комнаты видны. Я постучала условленным образом, на стук, слышу, идёт кто-то медленно… С быстротой молнии распахнулась дверь, и я попала в крепкия об"ятия двух полисменов, с возгласами: "А ты уж не уйдёшь, сейчас один ушёл, тебя не выпустим". Я поняла, что Романыч чуть-чуть не напился кофе.
Под страшной охраной до личного обыска я сидела на кухне, но всё же в это время с"ела все секретные бумажки, и при личном обыске у меня ничего не обнаружили. На квартире же моей нашли несколько обрывков черновиков, протоколов, по которым потом мне пред"явили 126 ст.
Переночевав ночь у тёти Лизы и ночь в участке меня предпроводили в губернскую тюрьму.
Были ещё товарищи обслуживающие специально уезды. Из них помню тоже приехавшаго сюда, из […] Роберта Пашке (м-к) и Ник. Ив. Аникина, по не осторожности которого и случился провал некоторых членов нашей организации. Он был так не конспиративен - взял ряд адресов и записал, а потом попался у эс-эров в засаду (угол Екатерининской и Осинской у Марии Михайловны Егоровой). [43]
Клавдия Кирсанова и Емельян Ярославский
Часть 2
Уже во время японской войны начинают будоражиться умы учащихся. Я помню Пермскую духовную семинарию, из которой у нас на квартире жило несколько семинаристов с революционным настроением. Не смотря на то, что это были поповские отпрыски, у многих из них дух протеста заговорил значительно раньше, чем у учащихся других учебных заведений. Слишком духовно-казарменное преподование душило молодые силы, и они протестовали. Протесты были в виде забастовок, иногда и обструкций, кончившихся прекращением учения, роспуском учащихся и исключением "зачинщиков". Мне приходилось со многими из них беседовать (я тогда училась в 7 классе гимназии) и конечно выражала полную солидарность с ними, тем более, что у самой недовольство от казенных преподавателей и преподования было через край. Кроме того, самые противоречия в преподавании наталкивали на серьёзное раздумье.
Разве не дико было забивать голову юношеству такой несуразицей, скажем, стоит у нас в классе 17-16 летн. гимназистов преподаватель закона божьяго и толмит нам, что мир божий создан в семь дней и т.д. и т.д. Это в продолжении перваго урока. На второй приходит преподовательница космографии и говорит: "Небо это есть тот же воздух, звёзды, луна, солнце - такие же планеты, как и наша Земля". Что творилось в наших умах. Находились из нас рискованные головы и на следующий урок задали вопрос нашему законоучителю, кто из них прав - он или учитель космографии. Получали в ответ страшный, угрожающий взгляд и тихий ответ "пастыря", что нельзя грешить против бога, раз так сказано в Писании, и безпрекословно должны слушать. У многих из нас, и так не особенно доверявших разным религиозным бредням, теперь окончательно пропадало всякое доверие. [Стали] критически относиться и к истории, много говорившей нам хорошаго про наших монархов. Словом, представляли некоторые из нас весьма горючий материал, пытались создавать кружки. Помню, даже делали сбор, кажется, в пользу политических заключённых или вообще на нужды подпольки.
Жизнь в Добрянском заводе.
Настал 1905 год. Весной кончила гимназию. [Демонстрация] учителей вызвала во мне большую бурю. Я помню как со своим [32] отцом часов в 11 ночи ходили по городу, будучи уверены, что нас жандармерия не тронет, а как ему, так и мне страшно хотелось знать - ну и что же дальше? Ведь мы были за бортом, мы были просто' обыватели, а переживания были и у нас. Помню обыск у жившаго у нас на квартире семинариста Христолюбова, сам он успел, скрылся.
Наконец настала осень, и я еду учительствовать в завод Добрянку. Там сразу вступила в кружок любителей драматическаго искусства. Занялись постановкой спектаклей в заводе. События тем временем назревали, и вот, помню, заезжает однажды за мной инженер Ситников на репетицию и весь как будто радостный, взволнованный сообщает: "Свобода". И весь вечер вместо репетиции мы проговорили о случившемся, публика в том кружке была, конечно, не пролетарская, а заводская "демократия" тех времён.
Меня тянуло поговорить с людьми, которые были бы мне близки по духу. Из 13 учителей Добрянскаго завода не реакционно и не по кадетски настроено было только нас двое: А.В. Заворохина, тоже учительница, где она теперь и кто, не знаю, и я. До нас с ней долетали вести, что Пермь кипит, бурлит, там можно было быть на собраниях митингах, получить ответы на терзавшие нас вопросы. Мы рвались. В заводе была организована демонстрация, привлекающая много публики. Все инженеры попрятались, один был политичней всех - Ситников, встретил идущую мимо его квартиры демонстрацию с обнажённой головой.
Настало время посылать делегатов на учительский с"езд, нас с ней послали. Сейчас уже мне не суметь передать тех чувств и переживаний, время изгладило их из памяти. Мы в Перми буквально без ног носимся по всем собраниям, ловим каждое слово, сами хотим быть активными участниками происходящего и даже с гордостью думали, что на нас с ней жандармы смотрят подозрительно. Помню здание Мешкова, оно, кажется, было резиденцией главным образом эс-эров. Как-то там все толкались, друг друга давили, буквально хотели влесть в рот каждого говорившего оратора. Ну, да и к нам, провинционалам было оказано много внимания - каждый нас звал к себе на собрание.
Надо сказать, что эс-эры больше были на эффект. Так, например, в доме Мешкова выступал какой-то Шлиссельбуржец, освобождённый [33] по случаю манифеста. На учительским с"езде буквальна выскочил "страшный" Миклошевский, даже робких напугал. У с-д выступал, кажется, Трапезников (боюсь быть не точной). Учительство в большинстве своём было под влиянием эс-эров. Я же со своей товаркой, будучи ранее настроены не по эс-эровски, не так поддались и поехали в завод несколько не удовлетворены, так [как] от С-Д нам мало удалось что получить. Литература у нас больше была, пожалуй, эс-эровская.
Едва приехали в Добрянку, как уже нам стали из-за уголков шептать (Добрянка в то время имела очень много староверов, не знаю, как теперь), что все здесь говорят - свободам конец, и меня в Перми посадили "в крепость". Те, кто это говорил, от души, конечно, хотел и того, и другого. Мы же, ни чуть не безпокоясь, решили, что миг да наш. Забрали одну школу, где-то как будто около базарной площади, и решили там устраивать каждое воскресенье чтения, так как сами говорить мы ещё не умели.
Были сделаны об"явления о чтениях. Народу собралось на первый раз очень много, кто из нас первый читал, не помню. Читали главным образом самыя популярнейшия брошуры, привезённые из Перми. Тут было и о свободах и об избирательном праве, и много других, так же читали и хитрую механику. Слушатели были, кроме рабочих, и приезжие крестьяне из деревень. Было больно тяжело выступать на этих собраниях с какой-нибудь брошуркой, тогда как здесь нужно было слово толковаго знающаго человека. Но всё же думаю, что эти чтения не прошли безследно, они пробудили у многих, вероятно, интерес к происходившим событиям, заставили призадуматься над многим. Для нас они тоже не прошли безследно, староверы и полиция готовы нас были живыми с"есть, и я не знаю, как нас долго терпели кругом, ведь уже расплывалась самая чёрная реакция. Наши же чтения продолжались, кажется, вплоть до Декабря.
В то же время мы обе преподавали в воскресной школе для взрослых, где исключительно были рабочие. К своим преподованиям грамоты мы решили ещё и повести кой-какую агитацию, указывали на "дарованныя свободы", на отказ от них, говорили и том, что нужно быть осторожнее, что нужно организоваться, но и только. Большого мы сказать ничего не могли, ибо сами ещё ничего не знали. [34]
Рабочие, революционно настроенные, видя, что мы искренне хотим что-то делать и что можем быть им даже иногда и полезны, однажды предложили мне (а мою товарку почему-то исключили) войти членом их "ядра", как они тогда себя звали. Я была не сказанно обрадована таким предложением. Вечером за мной зашёл какой-то товарищ (ни одного из них фамилию не помню, может быть, кто-нибудь из них теперь и коммунистом стал, а если нет, то как-нибудь укажет фамилию тогда принимавших участие в этом кружке), повёл меня далеко за реку. Там в маленькой комнатке рабочаго собрались и эс-эрствующие, и [эс-декствующие] (по-моему, вполне определившихся не было), и обсуждались вопросы о наступившей всё более и более реакции и о том, что мы всё же как-то должны выразить свой протест против распространявшейся реакции. Эс-декств. решили устроить демонстрацию, а эс-эрство были против. Всё же демонстрация была устроена, хотя довольно жиденькая, надо не забыть, это был уже, кажется, декабрь. Нас не трогали и даже обыска не делали, но гроза в воздухе уже нависала.
Работа в Пермской организации.
Приближались рождественские каникулы я их ждала с нетерпением. Жить дальше нелегально так, как мы жили, слишком было нельзя, а работа нашего кружка всё-таки была слаба, серьёзных руководителей не было. Все были готовы умереть в борьбе против самодержавия, вести что-нибудь планомернаго, основательнаго никто из нас не мог.
На рождество я уехала в Пермь. Через несколько дней после своего приезда из Добрянки от своей коллеги я получила предупредительное письмо. Возвращаться в Добрянку было нельзя, так как она писала - были даже на заборах расклеены воззвания против нас о ней, в которых нам сулили голову оторвать. В конце концов и эта учительница оттуда выехала. Из Добрянки был у меня один рабочий, от имени моих товарищей по кружку звал обратно в Добрянку, обещал, что там они меня будут охранять, в обиду не дадут. Но я знала, чтл поеду туда только за арестом, а потому решила остаться в Перми и поучиться здесь кой-чему. Вскоре в Добрянке произведено было несколько арестов.
Вскоре на службе в конторе "Зингер и К-о" я встретила [35] В.Н. Соколову, через которую уже более основательно связалась с организацией. Меня сначала как новичка использовали для адреса, по которому получалась нелегальная литература, затем мою квартиру по Покровской д. Бахарева во дворе в верху использовали для явки и собраний, сама же я, когда наступило лето, уже стала посещать все летучки, массовки, происходящие в лесу.
Город был разделён на районы и подрайоны Заимский и город. В свою очередь в подрайонах велась работа среди портных, часовщиков, приказчиков, живописцев. Более выделявшихся среди портных, помню, были Костя, Таня, Тоня Фаленкова (сидела потом со мной в Губ.тюрьме), из часовщиков Семён Чёрный и Соня Пекерман, приказчик Сидельников, служащий книжнаго магазина Ольги Петровской (жил на верху, где теперь помещается Губком, там впоследствии часто происходили собрания нашего п.к-та). Из живописцев т. Смородин, работавший под кличкой "Богомаз". Среди активных работников, помню, тогда выделялись по кличке "Фома", впоследствии был заподозрен в провокации, и связь с ним держала упоминаемая выше Соня Пекерман, и на неё легла тень. "Фома", надо сказать, был удивительно не симпатичный, отталкивающий тип, и даже на меня, совершенно ещё зеленаго члена партии, производил пакостное впечатление.
В средине или в конце лета 1906 г., когда этот Фома был членом Пермскаго комитета, держал связь с тюрьмой, был посвящён в самыя откровеннейшие тайны подпольной работы, некоторые члены, вероятно, получили о нём компроментирущие сведения. Откуда были они получены, я сейчас не знаю, об этом, может быть, поделится в своих воспоминаниях или Ольга Ив. Двинянинова (теперь Патлых) или Бина (теперь Лобова), обе тогда были членами П.К. Комитет определеннаго выговора ему не вынес, но устранил его от работы.
Некоторых из членов Пермскаго К-та, работавшаго конец лета 1906 года, помню. Ник. Павлов Патлых был б-к, но, просидев несколько лет в башне Пермской губтюрьмы, стал меньшев. Ольга Ивановна Двинянинова, Бина, Трефилов, м-к по кличке "Семён рыжий" (во времена Колчака он был членом управы, возглавляемой с-р Ширяевым, и участвовал в подношении адреса своему Верховному Правительству).
Под осень 1906 г. я уже была исключительно в распоряжении секретаря п.к. Ольги Двиняниновой и [36] исполняла поручения ея. В это же период случился провал комитета. Не знаю, был ли кто арестован, но Двинянинова скрывалась некоторое время у меня. Бина сбежала со своей квартиры (помню, я ходила к ней на квартиру как разведчик, есть ли там засада). Когда тревога не много улеглась комитет опять начал свою работу.
При новом комитете появился ряд новых лиц - Клаша Кирсанова, которая тоже исполняла различные поручения п.к., главным образом в связи с работой по военной организации. В то время военным организатором был Н.Л Патлых, но фактически все связи с военной организацией были у Клаши. "Анатолий" (Василий Денисов), б-к, работал как пропагандист, "Арсений" (Михаилов) и Артём.
Надо сказать, что местная публика в п.к., видимо, поистрепалась, поизнервничалась, начала понемногу ослабевать, работницу меня уже с маленьких поручений в начала зимы 1906 г. назначили организатором Заимского района. Страшно мне было, уверенности в своих знаниях у меня было ещё мало, а работу Заимского района я считала важной, ибо по моему мнению она ещё была не тронута, ей уделялось мало внимания, так же как и военной организации, в то же время я входила в кружок пропагандистов, где нам читались лекции и велась практическая работа.
Нам приходилось выступать в кружках рабочих. Я выступала несколько раз на Заимке, не помню, кажется, говорила об Эрфуртской программе.
На Заимке ещё не было так много фабрик, как теперь. Главная работа велась среди рабочих виннаго завода. Нести обязанности организатора мне пришлось не долго, так как мне К-том было поручено быть секретарём. Членами к-та приблизительно в ноябре 1906 г. были Артём, Потапыч (Василий Иванович Петухов, б-к, теперь в Омске), Зелёный (Василий Фролов), Анатолий, не помню, был нет Шпагин членом к-та.
Предвыборная компания в II Госуд.Думу.
Приближалось время выборов во ІІ Государств. Думу, средства на предвыборную компанию нам были высланы из Екатеринбурга, который в то время располагал довольно крупными суммами. В частности на предвыборную компанию деньги были получены от ЭКСА, сделаннаго где-то неподалёку от Екатеринбурга. Кроме того, т.т., работавшие в Екатеринбурге, умели выдаивать у либеральничающей буржуазии крупные куши на нужды организации. Если не ошибаюсь, много давал [37] средств некий Конюхов, как будто так, а особенно […] финансов, так как его звали "Ицка" Шварц или "Семён Чёрный", но не тот, что, я упоминала, был у часовщиков в Перми.
И так наша Пермская организация на предвыборную кампанию получила, кажется, две тысячи рублей - по тем временам громадная сумма. Деньги были, но мало было сил, а потому решено было по инициативе т. Артема с"ездить за работниками. Поехал он сам и через некоторое время вернулся, привёз из Москвы и Харькова товарищей.
"Игнат" работал раньше на Юге под кличкой "Дымка", интеллигент, но очень хороший развитый товарищ пропагандист, работал здесь, как профессионал. Брат Игната Иван - человек, по-моему, никудышный и как работник. Прежде всего был до невозможности ленив, и я считала, что ему не след быть профессионалом, так как он решительно не выполнял возложенных на него обязанностей комитетом, а только пользовался, жил средствами организации. Он был военным организатором, но фактически опять таки всю работу выполняла К. Кирсанова. Не забуду и не прощу никогда того, как однажды встретила его с женой - идут и грызут грецкие орехи, тогда как были такие аспиды-профессионалы, которые, экономя средства, зная, как безумно трудно добывать их, лишняго фунта хлеба себе не покупали. Может быть, мелочь эти грецкие орехи, но для Ивана их было много, он не стоил. "Саша" - рабочий из Харькова, работник не из высоко-квалифицированных, но очень дельный был товарищ. Впоследствии как будто не много испортился, точно не помню.
Работники прибыли, средства имелись, компанию предполагалось развернуть широко, а потому необходима была литература, решили построить книжный склад. Игнат поехал в Москву, привёз литературу, привёз товарища Марию Игнатьевну (свою жену), которая взялась организовать книжное дело.
Весь книжный склад целиком был помещён в Смышляевской библиотеке, которая находилась […] Библиотекой заведовала Зоя Александровна Будрина. О ней необходимо отметить, что в то время она была с-д большевичкой и принесла подпольной работе колоссальнейшую пользу. Ведь риск был большой - иметь у себя не только склад нелегальной литературы, а ещё и служить распределительным пунктом в губернском масштабе. Кроме этого библиотекой пользовались иногда и для каких-нибудь чрезвычайных собраний. Особенно дело рискованно такое потому, что и Пермская, и [38] Мотовилихинская, и Смышляевская библиотеки в глазах охранки были разсадником крамолы. В Мотовилихе библиотекарша Елизавета Семёновна Петухова, жена члена к-та Потапыча, тоже принимала участие в нелегальной работе.
Наш книжный склад начал работать во всю. В уезды покатилась литература, поехали товарищи, распространялись и местные издания листовки. О типографии конца 1906 года я как-то ничего не помню, знаю, что работала, но подробностей не знаю.
Агитационная работа и словом, помимо распространения литературы, развернулась во всю ширь. Велась агитация и узко-кружковая, устраивались и широкия собрания-митинги летучие, где говорилось, кого нужно выбирать в думу, широко распростронялась наша платформа. Помню, по ночам мы, переодевшись и нагрузившись, ходили по улицам и в каждый дом старались подбросить нашу платформу, за кого голосовать и пр. проч. Типографский станок не успевал работать, все гектографы были в ходу из Екатеринбурга и Челябинска, словом с Урала подучались вести, что там тоже бешанным темпом идёт работа.
Помню и приведу следующий случай, теперь он мне кажется смешным. После лихорадочной работы за день (я ведь ещё служила конторщицей у Зингера и К) захотелось мне отдохнуть и побеседовать кой о чём с товарищем Игнатом и Марией Игнатьевной, кстати, жили они от меня не далеко. Я пошла к ним поздно, уже после ряда собраний. Наговорившись вдоволь, легла спать. Часа в 2 ночи стук… Для всякаго партработника стук ночью являлся большой тревогой, а для Игната как нелегального особенно. Но тревога была напрасна. Пришёл т. Анатолий и, горячась, говорит, что кто-то не исполнил работ срочных на гектографе. А листы эти завтра утром должны быть в ходу. Игнату не хотелось идти печатать, Марии Игнатьевне тоже, я считала не допустимым оставить работу не исполненной, пошла. У Анатолия был и гектограф с собой, и весь материал, вопрос был в том, где печатать. Кто нас пустит во 2 часу ночи?
Анатолий вспомнил, дома у него была топлена баня, все в ней уже вымылись, идти и работать там было опасно, так как его квартира была провалена, т.е за ним была уже слежка. Рискуя многим, пошли в баню. Его родные спали, не подозревая, что [39] их Вася бедокурит… На наше счастье лампа была оставлена в бане.
Принялись за работу. Было немножко жарко, но ничего. К утру к часам к 9 всё было готово. Мы уже оба с ним не спали ночь, вымазанныя гектографской краской были весьма интересны. Он мог идти домой спать, а я должна была идти в свою американскую контору, где каждый служащий занимал место по звонку.
Придя в контору, я несколько раз умывалась, но толку было мало. Глаза мои буквально слипались, ручка валилась из рук. На тот грех мне нужно было принимать новую должность. Некий г. Гопп попросил меня занять место около его стола и стал рассказывать мне о всяких платежах за машины в разсрочку, а я должна была записывать… Но едва я только опускала ручку на бумагу, как моментально на меня налетал сон, и вместо цифр во сне я начинала выводить какие-то иероглифы, испортила так несколько карточек, но была неисправима. Наконец, г. Гоппе решил, что я чувствую себя плохо и предложил мне уйти домой, что я не замедлила исполнить. Без смеха не могу вспомнить теперь этого дня.
Работа кипела по всему Уралу, в частности и у нас в Перми… Наша партия стала как бы полулегальной. Победа была блестящая. В Екатеринбурге в числе 11 человек прошли все с-д, в Челябинске если не целиком, то кажется большая половина с-д. Дело дошло до того, что Челябинский комитет по телеграфу, значит, вполне легально поздравлял Екатеринбуржцев с победой. Правда в Екатеринбурге потом из 11 с-д сумели власти многих и раз"яснить, и ответить. Но для нас была важна агитационная кампания, и она была проведена. Пермская губерния провела в II Думу трёх с-д: Шпагина, из Надеждинскаго завода Чащухина и Петрова.
Канун выборов.
Приближался губернский с"езд выборщиков, который должен был произойти у нас в Перми. В Думу от ж.-д. мастерских у нас был назначен Шпагин. Боясь, чтобы его до выборов не арестовали, мы его за 15 дней до выборов спрятали. Он уехал. Для усиления нашей [40] подпольной работы сюда был ещё Ц.К. командирован т. Лядов - автор истории русской социал-демократии. Приехали из Екатеринбурга "Назар" (видный областной работник был большевик, но после эмигрантской жизни в Америке теперь, говорят, не коммунист). "Романыч" тоже из Екатеринбурга ([не помню] его фамилии) и ряд других. Вся эта публика, не взирая на то, что у нас существовали "явочная" квартира, где как секретарь п.к. имела свидания с ними, давала нужныя раз"яснения, указывала, где взять какую литературу, кому пойдти на какую квартиру и пр. и пр., стекались всё-таки не наяву, а непосредственно ко мне на квартиру. Все меня знали как "Маню", и из Ц.К., и с Урала приезжали, так меня и спрашивали. Кстати, т. Артем жил тогда тоже у меня, так и тем паче всем хотелось сразу сойтись на "штаб-квартире".
26 Января старого стиля я была именинница, но пропустить дня, не видеть друг друга нам работа не позволяла, а у меня на именинах можно в то время, хотя и не в большом количестве, встретить кого-нибудь из тётушек и дядюшек, так чтобы законсперировать нашу встречу. Публика решила немного приодеться по праздничному, а т. Лядов совсем был галантен. Он мне подарил коробку шоколада, но увы… шоколад мы уже распечатали в тюрьме, всё равно есть было нельзя: он был так стар, что в нём завелись черви.
27 Января канун выборов. Возвращаясь со службы и с явки домой, я в ужасе увидала у своих ворот шпика. На явке была некоторая тревога, не было на ней двух товарищей, которые должны были быть - это Анатолия и Арсения. Вхожу в свою квартиру и сразу выругалась. Полна каморка, в которой жил Артём. Тут были все: Артём, Игнат, Назар, Романыч, Лядов Иван, Зелёный и др., конечно, все с самыми нелегальными вещами. Предупредила, что нас, видимо, всех сейчас накроют. Экстренное совещание выяснило, что шпика привёл Иван. Ему было предложено уйти, увести шпика. Подчинился. Мой отец пошёл на разведку, шпика уже и след простыл. Всё-таки мы решили, что с сегодняшняго вечера мы в опасности. Публика по тихоньку с квартиры вся разбежалась.
Решили почиститься, особенно это нужно было сделать мне. От ворот по двору до моего дома было сажен около 30, и всё это расстояние по обе стороны тропинки было буквально утыкано в сугробах снега разной избирательной литературой, протоколами и пр. Со своими родными и Артёмом я уговорилась на счёт сигнала, который должен быть вывешен, если [41] вечером будет обыск. Сигнал был красная штора. Вечером было назначено расширенное заседание комитета на Вознесенский улице, в квартире каких то телеграфистов, против Александровской больницы.
Меня безпокоила мысль, где Анатолий и Артемий. Разведчики были под рукой - мои младшие братья Алек., которому было тогда 17 лет, и Борис на 14 году, исполняли всевозможные поручения аккуратно и безпрекословно. Борис летит к Анатолию, попадает в засаду, но будучи изворотливым малым, обдувает […], несётся вихрем домой, предупреждая меня об аресте Анатолия. Александра не помню куда-то тоже в разведку подобнаго ради посыльнаго, и тоже не весёлые были вести.
Часам к 8 вечера на извозчике я об"ехала несколько квартир, будучи сама нагружена паспортными бланкам, материалом всевозможным к собиранию комитета, с печатью, бланками на папиросной бумаге для удостоверения. Везде было не весело. И на квартире Арсения, угол Б-Ямской и Красноуфимской я налетела на засаду. Вбежала, вижу - два полисмена встают мне на встречу, сёстры Арсения волнуются, я же безпечно спрашиваю соседний дом. Мне сёстры кричат: "Не здесь, не здесь", - я опрометью вылетела на извозчика и прямо на собрание к-та, где меня перестали и ждать, решив, что я арестована.
Собрание было занято исключительно вопросом, как проводить завтрашний с"езд. С одной стороны завтра мы уже окончательно должны были подвести итоги нашей колоссальной работы, а с другой знали, что сегодняшней ночью добрую половину из нас выловят и запечатают в тюрьму. По окончании собрания протоколы и паспорта я передала кому-то из товарищей, при мне осталась только записная книжка, и в шапке были заделаны комитетские удостоверения.
Расходились мы немного взволнованные. Товарищи на этот раз почему-то безпокоились обо мне и решили, что меня надо проводить, раньше таких забот я не замечала. Провожать меня пошёл т. Лядов, а Романыч развесёло нам заявил, что он сейчас пойдёт к "тёте Лизе" (это была у нас партийная тётушка, тоже с-д, только меньшевичка), попьёт там кофе и славно выспится…
За квартал от своей квартиры (мы уже жили не на Покровской, как я указывала выше, а на Екатерининский 137) я заметила - посреди дороги стоит извозчик. Я предупредила Лядова и просила его убрать ноги, пока он цел, предполагая, что у меня обыск. Он быстро ушёл, я же пошла мимо дома. Вижу сигнал, но, желая проверить, вошла во двор, подошла к самым окнам и через просветы от мороза заметила красные уши и не менее красные петли полисмена. [42]
Дело было ясно - засада. Я тихо удалилась, всё же полисмены, говорят братья, шорох слышали и хотели гнаться, но так как их братья усиленно занимали игрой в карты и разными разговорами, то сумели отговорить и успокоить, что никого нет. Выбравшись на улицу, я стала размышлять, куда идти. Остановиться могла на единственном адресе тёти Лизы, куда только что пошёл Романыч пить кофе.
Было очень поздно, но у ней кругом освещение и окна во двор не занавешаны, все ея комнаты видны. Я постучала условленным образом, на стук, слышу, идёт кто-то медленно… С быстротой молнии распахнулась дверь, и я попала в крепкия об"ятия двух полисменов, с возгласами: "А ты уж не уйдёшь, сейчас один ушёл, тебя не выпустим". Я поняла, что Романыч чуть-чуть не напился кофе.
Под страшной охраной до личного обыска я сидела на кухне, но всё же в это время с"ела все секретные бумажки, и при личном обыске у меня ничего не обнаружили. На квартире же моей нашли несколько обрывков черновиков, протоколов, по которым потом мне пред"явили 126 ст.
Переночевав ночь у тёти Лизы и ночь в участке меня предпроводили в губернскую тюрьму.
Были ещё товарищи обслуживающие специально уезды. Из них помню тоже приехавшаго сюда, из […] Роберта Пашке (м-к) и Ник. Ив. Аникина, по не осторожности которого и случился провал некоторых членов нашей организации. Он был так не конспиративен - взял ряд адресов и записал, а потом попался у эс-эров в засаду (угол Екатерининской и Осинской у Марии Михайловны Егоровой). [43]
Клавдия Кирсанова и Емельян Ярославский
Часть 2