Из рассказов Ильи Оказова: Венценосный женоненавистник
Вышел из печати сборник: Оказов И. (Гаспаров В.М.) Домыслы. Псевдоисторические рассказы. 1986-1992 годы. - М.: OOO «Буки Веди», 2021 г.- 448 стр. Его можно скачать в формате pdf или fb2, или читать на сайте Ильи Оказова.
Кто предпочитает читать бумажную книгу - тем я с удовольствием ее подарю, сейчас или вместе со следующей книгой пьес (та сейчас в работе, мы надеемся выпустить ее в июне).
Многие рассказы из сборника тут уже были. А вот этого еще не было:
ВЕНЦЕНОСНЫЙ ЖЕНОНЕНАВИСТНИК
Его превосходительству,
Начальнику штаба союзных войск,
Г-ну герцогу Лауэнбургскому
Ваше превосходительство!
Вам пишет человек, которого Вы не помните, - свитский офицер, один из адьютантов покойного Густава-Адольфа Великого. Но не отбрасывайте это письмо, хотя я и знаю, как Вы, г-н начальник штаба, заняты теперь переговорами. Но я знаю и то, что Вы убили короля; знаю, что Вы гордитесь своим коварством, спасшим, по Вашему мнению, армию и королевство. И ещё кое-что я знаю, о чём хотел бы уведомить Ваше превосходительство: это связано с тем пажом короля, Лейбельфингом, тело которого нашли после Лютценской битвы и, обнаружив, что паж был девушкой, распустили грязные слухи о короле. Прочтите это письмо; я пишу только Вам, ибо, быть может, Вы и впрямь спасли отечество, предав государя и веру. Но я много лет был доверенным лицом покойного короля; можете расстрелять меня, но не позорьте память Густава-Адольфа сплетнями о его разврате, ибо король ненавидел женщин!
- Ах, друг мой, - не раз говаривал мне государь, - если бы ты знал, как мне надоели эти походы!
- Но, Ваше Величество, - отвечал я, - ведь всеми признано, что Вы - величайший из полководцев нашего времени; Вы создали для Швеции столь гибкую и непобедимую армию, Вы окружили шведскими землями всё Балтийское море, а теперь, когда Вы примирились с Московией, заручились поддержкой короля Людовика, разгромили австрийцев, все мы видим в Вас опору и защиту христианства; и я верю, государь, что увижу Ваше венчание императорской короной.
- Когда-то, Нильс, - сказал король, - эта корона заменила бы мне путеводную звезду. Но честолюбие ушло вместе с молодостью: я воюю и побеждаю уже только по привычке, и то не моей, а вашей. Я уже не мальчик, Нильс, я хотел бы отдохнуть.
- Ваше Величество, Вы в самом расцвете лет и сил; Вас равно боготворят солдаты, рыцари и дамы, а такое сочетание редкостно.
- Дамы! - покраснев, вскричал король Густав. - Дамы - это моё проклятие, проклятие всех мужчин; ты воюешь, чтобы удостоиться славы и внимания своей фрёкен Эльзы, а я - напротив, я бежал на войну, чтобы не видеть этих фрёкен, фрау, герцогинь и принцесс. Нильс, ты знаешь, как любил покойный государь мою мать; ты знаешь и то, какая чушь все эти слухи о том, что она опоила его отравою. Но, Нильс, она отравила ему тридцать лет жизни своим обожанием и ревностью. Все они считают, что оказывают нам благодеяние, приковывая к себе этими узами; так считает и королева Мария, от которой я бегаю по всей Балтике и Прибалтике. Но спорю, многим эти узы сладки; когда же они начинают тяготить, наши дорогие дамы готовят новые, награждая нас детьми. О, они хитры! Если считается вполне обычным, когда человек изменяет жене (по большинству - с другой или с другими женщинами, а иногда, как я, - с почтенной богиней Викторией, которая и вовсе не может вызвать нареканий, на горе королеве Марии), то быть равнодушным к собственным детям - это непростительно, чудовищно и так далее. Моя Кристина - умница-девчушка, но я видел её за всю жизнь в общей сложности три месяца; и с каждой новой встречей нахожу в ней всё больше материнского - женского. Поверь, я делаю всё, что могу, она образованна, как архиепископский бастард, и уверяет, что терпеть не может мальчишек, но я знаю, что это ненадолго. И вот я скитаюсь по чужим странам, большинство из которых мне ни к чему, избегаю празднеств, ночую в палатке, - но и в палатку мои новоявленные вассалы подсылают мне благороднейших девиц, дабы я, Густав Великий, осчастливил их… тьфу!
И в самом деле, Ваше Превосходительство, король всегда гнал этих настырных поклонниц, а иногда поручал их моему попечению; некоторые оставались довольны, а потом хвастали, что король удостоил их своей высочайшей милости.
Однажды при такой беседе присутствовал полковник граф фон Шёнинг - человек весёлый, образованный и широких взглядов, что и ценил в нём государь.
- Послушайте, Ваше Величество, - сказал он, - у каждого барона, как говорят в моих краях, своя фантазия: быть женоненавистником оригинально и не так уж предосудительно, по крайней мере в наше время. Но ведь нельзя жить одной войною, политикой и дружбой; я знаю нескольких офицеров, которые терпеть не могут женщин, но пользуются услугами своих миньонов, - как Александр, Цезарь и Генрих Валуа.
- Это грязно! - отрубил король.
- Это просто непривычно для шведов, - возразил Шёнинг. - Не обязательно же устраивать настоящий Содом; но любите кого-нибудь хоть платонически, и к Вам перестанут приставать титулованные сводники.
- Бросьте, полковник, - устало сказал государь. - Я не желаю разговаривать на эту тему. Если вы можете оградить меня от дам, не марая мою честь, я буду вам признателен; для любви же я слишком устал.
- Постараюсь удовлетворить Ваше желание, - сказал Шёнинг, - хотя это в высшей степени непросто.
И он отправился к Минне фон Рехтенбаум, прелестнейшей девице. А король продолжал воевать, побеждать, проклинать женщин и наживать врагов, к которым принадлежите и Вы, Ваше Превосходительство, - но всё так же устало. Однако Шёнинг не раз при встрече со мною обещал:
- Сделаю всё, что могу, капитан, чтобы помочь королю Густаву. Ведь он уморит себя, если не влюбится, не так ли?
И, вспоминая лицо короля, я невольно соглашался с ним.
Вскоре по протекции того же Шёнинга к королю был приставлен новый паж, Густ Лейбельфинг, прелестный стройный мальчик лет шестнадцати, белокурый и синеглазый, - впрочем, Вам ли его не помнить. Шёнинг поручился за него, и король радушно принял паренька. Все мы полюбили Густа, а государь вскоре стал почти что старшим другом ему - как был он почти что сверстным другом мне.
- Славный мальчишка, Нильс! - говаривал он мне, когда паж не мог его слышать. - Сорвиголова в бою и истый христианин на молитве, удалец, каких мало, а скромен, как девчонка… впрочем, у девчонок это напускное, а он даже стесняется купаться со всеми и краснеет от первого ругательства, что не мешает ему самому при офицерах честить солдат на все корки; и чем старательнее бранится, тем краснее становится.
- Это идёт ему, - улыбался полковник Шёнинг, если присутствовал при нашем разговоре. - Мальчик красив, как картинка… этакий Адонис в шведском мундире.
- Прежде всего важна красота души, - отвечал король задумчиво. - Бог смотрит только на неё. Фон Лауэнбург смазлив, как актёр, но развратен, как козёл (это слова государя), и при всём его уме я терпеть его не могу. К тому же он и воюет с отвращением - война за веру и отечество отнимает у него время, необходимое для амуров.
Вы, не сомневаюсь, помните, как Его Величество был возмущён Вашей связью с той славонкой (кажется, её звали Коринной); даже я не вполне понимал его пуризм (так выражался полковник Шёнинг) - на войну не возьмёшь жену, а убеждения государя в этой области Вы отнюдь не обязаны были разделять. Но Ваша супруга приходилась ему кузиной, и потому-то он так разгневался, когда славонка бросила ему в лицо:
- Любовь выше брака и чести! Что мне за дело до другой?
- Убирайся к отцу! - рявкнул король. - Чтоб ноги твоей в лагере не было!
- Отец всё равно убьёт меня, - пожала плечами девица. - Убей лучше ты, благородный рыцарь.
- В Швецию её! - крикнул государь. - В исправительный дом, пока не очистится от греха любодеяния!
- Ну, - возразила с усмешкой Ваша фаворитка, кивнув на Густа, - и ты, король, знаешь толк в этих делах. (Теперь эту фразу вспоминают все - увы!)
- Взять нахалку! - сказал государь брезгливо. - Что за грязь!
Я приблизился к ней, но она отскочила.
- Ну, король, и у тебя же не шведский снег в жилах! - повторила она, снова кивнув на пажа.
- Нет! - крикнул покрасневший Лейбельфинг совсем детским голосом. Та усмехнулась:
- Ладно, сестрица, помолись за мою душеньку! - и прежде, чем я схватил её, она перерезала себе горло. Паж вскрикнул и бросился в шатёр.
- Неужели и он считает, что смерть женщины печальнее смертей мужчин, которые он видит каждый день? - поднял брови государь. - Пусть эту падаль уберут, а ты, Нильс, успокой мальчика.
Я пошёл в шатёр; Густ, лёжа ничком на ковре, весь дрожал. Желая ободрить паренька, я положил руку ему на плечо, но он вырвался и, вскинув на меня испуганные, но сухие глаза, заявил:
- Оставьте меня, пожалуйста, капитан. Я сейчас.
И правда, скоро он как ни в чём не бывало гарцевал на коне, пока Его Величество имел с Вами беседу, которая, боюсь, приблизила его конец. Но тогда я ни в чём не заподозрил ни Вас, ни пажа.
- Ну как, - спросил меня однажды Шёнинг, - не правда ли, я доказал, что даже такой женоненавистник, как король Густав, способен влюбиться, и это пошло ему на пользу, не так ли?
- Полковник, - ответил я. - Нельзя не согласиться, что после появления пажа Его Величество стал бодрее, веселее и стряхнул часть своей усталости. И всё же я повторю то, что когда-то сказал он: миньоны и всё в этом роде - грязь и грех.
Шёнинг рассмеялся.
- Ах, капитан, я не думал, что вы так наивны! Конечно же, грязь и грех; но поверьте, я и не думал создавать королю подобную репутацию. Неужели вы не догадались, что Лейбельфинг - девушка? И девушка очаровательная, умная, смелая, - такой и должна быть любовница великого короля.
- Клянусь, что он этого не знает! - воскликнул я. - Он любит её, да, но его любовницей она не стала!
- Ещё станет, - снова улыбнулся Шёнинг. - Только, ради Бога, не раскрывайте ему до поры до времени этого маленького секрета, а то наш венценосный женоненавистник, желая быть последовательным, прогонит её, и обоим будет плохо. Пусть король привыкнет к пажу настолько, чтобы эта его привязанность осилила предубеждение, и всё получится само собою.
- Вы мудрец, полковник! - воскликнул я.
- Ну-ну, не стоит. Но эту историю я поручаю вашим заботам, капитан, - мне пора исчезнуть отсюда.
- Почему? - изумился я.
- Интриги! - пожал плечами граф. - Я не люблю неприятностей, а они близки. Берегите короля, друг мой, - зреет заговор.
- Какой? Почему вы скрывали это?!
- Пусть история идёт своим чередом, - отмахнулся Шёнинг, - я не желаю больше вмешиваться в её ход. Берегите короля, крепите его любовь и следите за генералами. А лучше всего, если Его Величество передаст командование другому, скажем, господину фон Лауэнбургу, и уедет с этой девушкой куда-нибудь отдохнуть, как уезжаю я.
- Вы покидаете нас в минуту опасности?
- Увы! Мне здесь наскучило. Быть может, друг мой, мы ещё встретимся: принцесса Кристина подаёт большие надежды, и я ещё навещу Стокгольм. Прощайте, капитан, и не трудитесь искать меня.
Граф пожал мне руку и удалился; на следующий день его уже не было в лагере - он исчез неизвестно куда.
Я подхожу к самой тяжёлой части этой истории, и мне легче оттого, что часть её Вам и без меня известна. После слов Шёнинга я удвоил бдительность, но совершенно неожиданно для меня удвоил её и король.
- Ко мне, - сказал он наутро, - приходил один человек. Его имя не имеет значения. (Слышавший это дежурный офицер распустил впоследствии слух, будто этот таинственный гость был сам Валленштейн, и выдумка пришлась всем по вкусу. Я же не сомневаюсь, что король имел в виду того же Шёнинга.) Я предупреждён о заговоре против меня и нимало не удивлён подобным предупреждением. Все устали, все хотят домой, и всем надоела война. Говорят, что среди ближайшего моего окружения находится убийца. Нет ли у тебя каких-либо подозрений, Нильс?
Я развёл руками. Вас, Ваше Превосходительство, я не решился заподозрить, хотя и помнил как Ваше стремление на родину, так и гибель Вашей любовницы, но это, казалось мне, недостаточное основание для обвинений.
- Говорят, - продолжал Густав-Адольф, - что этот человек пользуется моим доверием. Но все, кому я доверяю, искренни со мною, и в этой их искренности я не могу сомневаться. Ты знаешь, что нет для меня ничего дороже честности. Только один из моих… друзей скрывает что-то от меня - я вижу это и давно жду ответа, но он молчит. Если этот человек (и он пристально поглядел на пажа, проверявшего его кольчугу) признается мне, я прощу его - пусть уезжает прочь. Если же он будет хитрить и дальше, то пускай пеняет на себя - я буду считать его не просто предателем, а трусливой и подлой бабой!
Всё это время я следил за Лейбельфингом. В какой-то момент он уже открыл рот, но после заключительных слов короля бледность его сменилась вспыхнувшим румянцем, и он опрометью выбежал из шатра, вскочил на коня и умчался прочь. Движением руки король остановил дежурного офицера, готового пуститься в погоню.
- Он не стоит того, - процедил государь. И вдруг, повернувшись ко мне, крикнул: - Нильс! Неужели все, кроме тебя, меня ненавидят?!
Я не считал, что паж замешан в заговоре, но (думал я) кто может понять женскую душу? Быть может, она была не только орудием Шёнинга, эта особа, но и орудием заговорщиков, и скрывала свои замыслы столь же искусно, сколь и свой пол? Только так я мог объяснить себе её бегство.
Вам лучше знать, как смогли Вы опутать короля своим коварством; Вы сами помните, как каялись ему накануне Лютценской битвы в своём кощунстве, разврате и «сомнениях». Король поверил Вам, сказав: «За честность и искренность я прощаю вас, герцог, раскаянье смывает грехи, а правда всегда лучше лжи». Когда он говорил это, я неожиданно увидел в толпе офицеров лицо бежавшего пажа, и этого лица мне не забыть.
Ночь перед битвою король не спал; сидя в своём шатре, он беседовал со мною:
- Даже подлец Лауэнбург признался мне в своих гнусностях, - задумчиво произнёс государь. - Как мы ошибаемся в людях! Этот развратник и трус (я передаю слова Густава-Адольфа) нашёл в себе смелость открыть мне свою грязную душу, хотя я-то презирал его всю жизнь и лишил той девицы. А юноша, которому я доверял, намеревался убить меня, а когда понял, что я догадываюсь об этом, - бежал. А ведь я так любил этого мальчика за смелость!.. и не только за смелость.
В эту минуту полог шатра распахнулся, и герой нашей беседы, вбежав, упал в ноги Его Величеству. Лицо короля просветлело, но он не успел произнести ни слова - Лейбельфинг воскликнул:
- Государь! Вы говорили, что я скрываю от Вас тайну, - я открою и её, и другую. Да, я не Густ Лейбельфинг, Ваш паж, - я девушка, двоюродная сестра носящего это имя, я бежала в его платье на войну с помощью господина Шёнинга из любви к Вам! Но я знаю того, кто хочет убить Вас завтра, во время сражения, - это герцог Лауэн…
Но король уже вскочил; он почернел - в таком гневе я видел его лишь раз, в таком, осмелюсь сказать, состоянии никогда.
- И здесь они! - крикнул он срывающимся голосом. - Эти бабы обложили меня, как волка, и едва не поймали!
- Ваше Величество, - воскликнул я, - кем бы ни была эта девушка, прислушайтесь к ее словам - она знает убийцу!
- Да пропади вы все пропадом! - выкрикнул король. Это были последние слова, которые я слышал из его уст. Он выскочил из шатра, как раненый зверь, взвился на коня и умчался, чтобы вновь появиться лишь в утро битвы - своей последней битвы.
Я не видел, как Вы направили в гуще схватки пистолет в спину Густава-Адольфа Великого, но я знаю, чья пуля свалила его, знаю и то, чья сабля прикончила Густль Лейбельфинг. Вы добились перемирия, Ваше Превосходительство, быть может (я не знаю) Вы и впрямь окончите эту войну, договоритесь и с королевой, и с проклятыми папистами, но не гордитесь своей хитростью - король знал, что будет убит при Лютцене и знал, кем он будет убит. Я не сужу Вас - я, обречённый на расстрел простой капитан, Вас, начальника штаба; я только говорю: не гордитесь, ибо он знал!
Бывший адъютант
покойного Густава-Адольфа,
Короля Швеции и надежды
протестантов всей Европы,
капитан
Нильс Ларсен
Кто предпочитает читать бумажную книгу - тем я с удовольствием ее подарю, сейчас или вместе со следующей книгой пьес (та сейчас в работе, мы надеемся выпустить ее в июне).
Многие рассказы из сборника тут уже были. А вот этого еще не было:
ВЕНЦЕНОСНЫЙ ЖЕНОНЕНАВИСТНИК
Его превосходительству,
Начальнику штаба союзных войск,
Г-ну герцогу Лауэнбургскому
Ваше превосходительство!
Вам пишет человек, которого Вы не помните, - свитский офицер, один из адьютантов покойного Густава-Адольфа Великого. Но не отбрасывайте это письмо, хотя я и знаю, как Вы, г-н начальник штаба, заняты теперь переговорами. Но я знаю и то, что Вы убили короля; знаю, что Вы гордитесь своим коварством, спасшим, по Вашему мнению, армию и королевство. И ещё кое-что я знаю, о чём хотел бы уведомить Ваше превосходительство: это связано с тем пажом короля, Лейбельфингом, тело которого нашли после Лютценской битвы и, обнаружив, что паж был девушкой, распустили грязные слухи о короле. Прочтите это письмо; я пишу только Вам, ибо, быть может, Вы и впрямь спасли отечество, предав государя и веру. Но я много лет был доверенным лицом покойного короля; можете расстрелять меня, но не позорьте память Густава-Адольфа сплетнями о его разврате, ибо король ненавидел женщин!
- Ах, друг мой, - не раз говаривал мне государь, - если бы ты знал, как мне надоели эти походы!
- Но, Ваше Величество, - отвечал я, - ведь всеми признано, что Вы - величайший из полководцев нашего времени; Вы создали для Швеции столь гибкую и непобедимую армию, Вы окружили шведскими землями всё Балтийское море, а теперь, когда Вы примирились с Московией, заручились поддержкой короля Людовика, разгромили австрийцев, все мы видим в Вас опору и защиту христианства; и я верю, государь, что увижу Ваше венчание императорской короной.
- Когда-то, Нильс, - сказал король, - эта корона заменила бы мне путеводную звезду. Но честолюбие ушло вместе с молодостью: я воюю и побеждаю уже только по привычке, и то не моей, а вашей. Я уже не мальчик, Нильс, я хотел бы отдохнуть.
- Ваше Величество, Вы в самом расцвете лет и сил; Вас равно боготворят солдаты, рыцари и дамы, а такое сочетание редкостно.
- Дамы! - покраснев, вскричал король Густав. - Дамы - это моё проклятие, проклятие всех мужчин; ты воюешь, чтобы удостоиться славы и внимания своей фрёкен Эльзы, а я - напротив, я бежал на войну, чтобы не видеть этих фрёкен, фрау, герцогинь и принцесс. Нильс, ты знаешь, как любил покойный государь мою мать; ты знаешь и то, какая чушь все эти слухи о том, что она опоила его отравою. Но, Нильс, она отравила ему тридцать лет жизни своим обожанием и ревностью. Все они считают, что оказывают нам благодеяние, приковывая к себе этими узами; так считает и королева Мария, от которой я бегаю по всей Балтике и Прибалтике. Но спорю, многим эти узы сладки; когда же они начинают тяготить, наши дорогие дамы готовят новые, награждая нас детьми. О, они хитры! Если считается вполне обычным, когда человек изменяет жене (по большинству - с другой или с другими женщинами, а иногда, как я, - с почтенной богиней Викторией, которая и вовсе не может вызвать нареканий, на горе королеве Марии), то быть равнодушным к собственным детям - это непростительно, чудовищно и так далее. Моя Кристина - умница-девчушка, но я видел её за всю жизнь в общей сложности три месяца; и с каждой новой встречей нахожу в ней всё больше материнского - женского. Поверь, я делаю всё, что могу, она образованна, как архиепископский бастард, и уверяет, что терпеть не может мальчишек, но я знаю, что это ненадолго. И вот я скитаюсь по чужим странам, большинство из которых мне ни к чему, избегаю празднеств, ночую в палатке, - но и в палатку мои новоявленные вассалы подсылают мне благороднейших девиц, дабы я, Густав Великий, осчастливил их… тьфу!
И в самом деле, Ваше Превосходительство, король всегда гнал этих настырных поклонниц, а иногда поручал их моему попечению; некоторые оставались довольны, а потом хвастали, что король удостоил их своей высочайшей милости.
Однажды при такой беседе присутствовал полковник граф фон Шёнинг - человек весёлый, образованный и широких взглядов, что и ценил в нём государь.
- Послушайте, Ваше Величество, - сказал он, - у каждого барона, как говорят в моих краях, своя фантазия: быть женоненавистником оригинально и не так уж предосудительно, по крайней мере в наше время. Но ведь нельзя жить одной войною, политикой и дружбой; я знаю нескольких офицеров, которые терпеть не могут женщин, но пользуются услугами своих миньонов, - как Александр, Цезарь и Генрих Валуа.
- Это грязно! - отрубил король.
- Это просто непривычно для шведов, - возразил Шёнинг. - Не обязательно же устраивать настоящий Содом; но любите кого-нибудь хоть платонически, и к Вам перестанут приставать титулованные сводники.
- Бросьте, полковник, - устало сказал государь. - Я не желаю разговаривать на эту тему. Если вы можете оградить меня от дам, не марая мою честь, я буду вам признателен; для любви же я слишком устал.
- Постараюсь удовлетворить Ваше желание, - сказал Шёнинг, - хотя это в высшей степени непросто.
И он отправился к Минне фон Рехтенбаум, прелестнейшей девице. А король продолжал воевать, побеждать, проклинать женщин и наживать врагов, к которым принадлежите и Вы, Ваше Превосходительство, - но всё так же устало. Однако Шёнинг не раз при встрече со мною обещал:
- Сделаю всё, что могу, капитан, чтобы помочь королю Густаву. Ведь он уморит себя, если не влюбится, не так ли?
И, вспоминая лицо короля, я невольно соглашался с ним.
Вскоре по протекции того же Шёнинга к королю был приставлен новый паж, Густ Лейбельфинг, прелестный стройный мальчик лет шестнадцати, белокурый и синеглазый, - впрочем, Вам ли его не помнить. Шёнинг поручился за него, и король радушно принял паренька. Все мы полюбили Густа, а государь вскоре стал почти что старшим другом ему - как был он почти что сверстным другом мне.
- Славный мальчишка, Нильс! - говаривал он мне, когда паж не мог его слышать. - Сорвиголова в бою и истый христианин на молитве, удалец, каких мало, а скромен, как девчонка… впрочем, у девчонок это напускное, а он даже стесняется купаться со всеми и краснеет от первого ругательства, что не мешает ему самому при офицерах честить солдат на все корки; и чем старательнее бранится, тем краснее становится.
- Это идёт ему, - улыбался полковник Шёнинг, если присутствовал при нашем разговоре. - Мальчик красив, как картинка… этакий Адонис в шведском мундире.
- Прежде всего важна красота души, - отвечал король задумчиво. - Бог смотрит только на неё. Фон Лауэнбург смазлив, как актёр, но развратен, как козёл (это слова государя), и при всём его уме я терпеть его не могу. К тому же он и воюет с отвращением - война за веру и отечество отнимает у него время, необходимое для амуров.
Вы, не сомневаюсь, помните, как Его Величество был возмущён Вашей связью с той славонкой (кажется, её звали Коринной); даже я не вполне понимал его пуризм (так выражался полковник Шёнинг) - на войну не возьмёшь жену, а убеждения государя в этой области Вы отнюдь не обязаны были разделять. Но Ваша супруга приходилась ему кузиной, и потому-то он так разгневался, когда славонка бросила ему в лицо:
- Любовь выше брака и чести! Что мне за дело до другой?
- Убирайся к отцу! - рявкнул король. - Чтоб ноги твоей в лагере не было!
- Отец всё равно убьёт меня, - пожала плечами девица. - Убей лучше ты, благородный рыцарь.
- В Швецию её! - крикнул государь. - В исправительный дом, пока не очистится от греха любодеяния!
- Ну, - возразила с усмешкой Ваша фаворитка, кивнув на Густа, - и ты, король, знаешь толк в этих делах. (Теперь эту фразу вспоминают все - увы!)
- Взять нахалку! - сказал государь брезгливо. - Что за грязь!
Я приблизился к ней, но она отскочила.
- Ну, король, и у тебя же не шведский снег в жилах! - повторила она, снова кивнув на пажа.
- Нет! - крикнул покрасневший Лейбельфинг совсем детским голосом. Та усмехнулась:
- Ладно, сестрица, помолись за мою душеньку! - и прежде, чем я схватил её, она перерезала себе горло. Паж вскрикнул и бросился в шатёр.
- Неужели и он считает, что смерть женщины печальнее смертей мужчин, которые он видит каждый день? - поднял брови государь. - Пусть эту падаль уберут, а ты, Нильс, успокой мальчика.
Я пошёл в шатёр; Густ, лёжа ничком на ковре, весь дрожал. Желая ободрить паренька, я положил руку ему на плечо, но он вырвался и, вскинув на меня испуганные, но сухие глаза, заявил:
- Оставьте меня, пожалуйста, капитан. Я сейчас.
И правда, скоро он как ни в чём не бывало гарцевал на коне, пока Его Величество имел с Вами беседу, которая, боюсь, приблизила его конец. Но тогда я ни в чём не заподозрил ни Вас, ни пажа.
- Ну как, - спросил меня однажды Шёнинг, - не правда ли, я доказал, что даже такой женоненавистник, как король Густав, способен влюбиться, и это пошло ему на пользу, не так ли?
- Полковник, - ответил я. - Нельзя не согласиться, что после появления пажа Его Величество стал бодрее, веселее и стряхнул часть своей усталости. И всё же я повторю то, что когда-то сказал он: миньоны и всё в этом роде - грязь и грех.
Шёнинг рассмеялся.
- Ах, капитан, я не думал, что вы так наивны! Конечно же, грязь и грех; но поверьте, я и не думал создавать королю подобную репутацию. Неужели вы не догадались, что Лейбельфинг - девушка? И девушка очаровательная, умная, смелая, - такой и должна быть любовница великого короля.
- Клянусь, что он этого не знает! - воскликнул я. - Он любит её, да, но его любовницей она не стала!
- Ещё станет, - снова улыбнулся Шёнинг. - Только, ради Бога, не раскрывайте ему до поры до времени этого маленького секрета, а то наш венценосный женоненавистник, желая быть последовательным, прогонит её, и обоим будет плохо. Пусть король привыкнет к пажу настолько, чтобы эта его привязанность осилила предубеждение, и всё получится само собою.
- Вы мудрец, полковник! - воскликнул я.
- Ну-ну, не стоит. Но эту историю я поручаю вашим заботам, капитан, - мне пора исчезнуть отсюда.
- Почему? - изумился я.
- Интриги! - пожал плечами граф. - Я не люблю неприятностей, а они близки. Берегите короля, друг мой, - зреет заговор.
- Какой? Почему вы скрывали это?!
- Пусть история идёт своим чередом, - отмахнулся Шёнинг, - я не желаю больше вмешиваться в её ход. Берегите короля, крепите его любовь и следите за генералами. А лучше всего, если Его Величество передаст командование другому, скажем, господину фон Лауэнбургу, и уедет с этой девушкой куда-нибудь отдохнуть, как уезжаю я.
- Вы покидаете нас в минуту опасности?
- Увы! Мне здесь наскучило. Быть может, друг мой, мы ещё встретимся: принцесса Кристина подаёт большие надежды, и я ещё навещу Стокгольм. Прощайте, капитан, и не трудитесь искать меня.
Граф пожал мне руку и удалился; на следующий день его уже не было в лагере - он исчез неизвестно куда.
Я подхожу к самой тяжёлой части этой истории, и мне легче оттого, что часть её Вам и без меня известна. После слов Шёнинга я удвоил бдительность, но совершенно неожиданно для меня удвоил её и король.
- Ко мне, - сказал он наутро, - приходил один человек. Его имя не имеет значения. (Слышавший это дежурный офицер распустил впоследствии слух, будто этот таинственный гость был сам Валленштейн, и выдумка пришлась всем по вкусу. Я же не сомневаюсь, что король имел в виду того же Шёнинга.) Я предупреждён о заговоре против меня и нимало не удивлён подобным предупреждением. Все устали, все хотят домой, и всем надоела война. Говорят, что среди ближайшего моего окружения находится убийца. Нет ли у тебя каких-либо подозрений, Нильс?
Я развёл руками. Вас, Ваше Превосходительство, я не решился заподозрить, хотя и помнил как Ваше стремление на родину, так и гибель Вашей любовницы, но это, казалось мне, недостаточное основание для обвинений.
- Говорят, - продолжал Густав-Адольф, - что этот человек пользуется моим доверием. Но все, кому я доверяю, искренни со мною, и в этой их искренности я не могу сомневаться. Ты знаешь, что нет для меня ничего дороже честности. Только один из моих… друзей скрывает что-то от меня - я вижу это и давно жду ответа, но он молчит. Если этот человек (и он пристально поглядел на пажа, проверявшего его кольчугу) признается мне, я прощу его - пусть уезжает прочь. Если же он будет хитрить и дальше, то пускай пеняет на себя - я буду считать его не просто предателем, а трусливой и подлой бабой!
Всё это время я следил за Лейбельфингом. В какой-то момент он уже открыл рот, но после заключительных слов короля бледность его сменилась вспыхнувшим румянцем, и он опрометью выбежал из шатра, вскочил на коня и умчался прочь. Движением руки король остановил дежурного офицера, готового пуститься в погоню.
- Он не стоит того, - процедил государь. И вдруг, повернувшись ко мне, крикнул: - Нильс! Неужели все, кроме тебя, меня ненавидят?!
Я не считал, что паж замешан в заговоре, но (думал я) кто может понять женскую душу? Быть может, она была не только орудием Шёнинга, эта особа, но и орудием заговорщиков, и скрывала свои замыслы столь же искусно, сколь и свой пол? Только так я мог объяснить себе её бегство.
Вам лучше знать, как смогли Вы опутать короля своим коварством; Вы сами помните, как каялись ему накануне Лютценской битвы в своём кощунстве, разврате и «сомнениях». Король поверил Вам, сказав: «За честность и искренность я прощаю вас, герцог, раскаянье смывает грехи, а правда всегда лучше лжи». Когда он говорил это, я неожиданно увидел в толпе офицеров лицо бежавшего пажа, и этого лица мне не забыть.
Ночь перед битвою король не спал; сидя в своём шатре, он беседовал со мною:
- Даже подлец Лауэнбург признался мне в своих гнусностях, - задумчиво произнёс государь. - Как мы ошибаемся в людях! Этот развратник и трус (я передаю слова Густава-Адольфа) нашёл в себе смелость открыть мне свою грязную душу, хотя я-то презирал его всю жизнь и лишил той девицы. А юноша, которому я доверял, намеревался убить меня, а когда понял, что я догадываюсь об этом, - бежал. А ведь я так любил этого мальчика за смелость!.. и не только за смелость.
В эту минуту полог шатра распахнулся, и герой нашей беседы, вбежав, упал в ноги Его Величеству. Лицо короля просветлело, но он не успел произнести ни слова - Лейбельфинг воскликнул:
- Государь! Вы говорили, что я скрываю от Вас тайну, - я открою и её, и другую. Да, я не Густ Лейбельфинг, Ваш паж, - я девушка, двоюродная сестра носящего это имя, я бежала в его платье на войну с помощью господина Шёнинга из любви к Вам! Но я знаю того, кто хочет убить Вас завтра, во время сражения, - это герцог Лауэн…
Но король уже вскочил; он почернел - в таком гневе я видел его лишь раз, в таком, осмелюсь сказать, состоянии никогда.
- И здесь они! - крикнул он срывающимся голосом. - Эти бабы обложили меня, как волка, и едва не поймали!
- Ваше Величество, - воскликнул я, - кем бы ни была эта девушка, прислушайтесь к ее словам - она знает убийцу!
- Да пропади вы все пропадом! - выкрикнул король. Это были последние слова, которые я слышал из его уст. Он выскочил из шатра, как раненый зверь, взвился на коня и умчался, чтобы вновь появиться лишь в утро битвы - своей последней битвы.
Я не видел, как Вы направили в гуще схватки пистолет в спину Густава-Адольфа Великого, но я знаю, чья пуля свалила его, знаю и то, чья сабля прикончила Густль Лейбельфинг. Вы добились перемирия, Ваше Превосходительство, быть может (я не знаю) Вы и впрямь окончите эту войну, договоритесь и с королевой, и с проклятыми папистами, но не гордитесь своей хитростью - король знал, что будет убит при Лютцене и знал, кем он будет убит. Я не сужу Вас - я, обречённый на расстрел простой капитан, Вас, начальника штаба; я только говорю: не гордитесь, ибо он знал!
Бывший адъютант
покойного Густава-Адольфа,
Короля Швеции и надежды
протестантов всей Европы,
капитан
Нильс Ларсен