Крестовский в Японии (37)
(Продолжение. Начало см. по метке « Крестовский»)
«22-го мая.
От Осаки до Киото считается тридцать миль (52 1/2 версты). Первая станция на железнодорожном пути - Сиута. Здесь, на обширной равнине, поселения группируются в особые, притом довольно большие деревни, тогда как в холмистых и горных местностях они разбросаны преимущественно хуторами. При каждой деревне непременно свой храм, а то и несколько. В этих местах разводится особый вид конопли, которая цветет метелкой и отличается более острым и крепким запахом, чем наша. Выводится она в грядках, и главная масса окрестных полей почти сплошь занята коноплянниками. Мы думали было уж не на опиум ли идет она, но оказалось, что исключительно на выжимку масла.
Вторая станция - Ибараки. Дорога все время идет тою же широкою равниной. Это долина реки Йоды. Далеко в левой стороне видны горы. Коноплянники сменились рисовыми полями, на которых ходят красивые белоснежные иби и тсури с белыми хохолками, не обращая ни малейшего внимания на проносящийся мимо их поезд.
Третья станция - Такацуки. Дорога близко подошла к горному кряжу, что тянется изнутри страны слева, он глинисто-песчанен и покрыт сосенками и хвойными кустарниками - можжевельником и туей. Между кряжем и дорогой, на узкой полосе земли, тянутся деревни. Поселяне там и сям пашут свои рисовые болота плугом, в который впрягается на постромках один буйвол; идут по колено в жидкой грязи. На каждом полевом участке красиво зеленеет в особом небольшом квадратике рисовая рассада нежного светло-зеленого цвета.
Четвертая станция - Ямасаки, пятая - Мукомачи и, наконец, шестая - Киото. На станции везде разбиты цветники и небольшие садики, где красуются великолепные розы и азалии, начинают румяниться персики и благоухают жасмины. Почти рядом с железною дорогой идет и шоссейная, по которой тянутся двухколесные повозки с продлинноватою платформой без боков, куда нагружены тюки каких-то товаров. Каждую такую повозку тащит один буйвол, которого в свой черед тащит за повод погонщик. На последнем переезде от Мукомачи до Киото долина опять значительно расширяется и виднеющиеся на ней селения опять приняли характер больших, густо населенных деревень. На межах встречается много сельских семейных кладбищ; в садиках почти у каждого хозяина стоит под деревом маленькая божничка с идолом святого Инари и парой его лисичек. Славный, бальзамический воздух, которым не надышишься!.. Но вот дорога пересекла три речки и врезалась в самый город. Мимо окон вагона мелькают белые дома и черные крыши, поперечные прямые улицы и каналы; поезд идет все тише и тише, и наконец мы у станции, называемой Шти-джо (Седьмая линия), по месту нахождения ее в улице, носящей то же название. Это двухэтажное кирпичное здание европейской постройки, с легкою часовою башенкой, окруженное со всех сторон крытою сквозною галереей. Здесь ожидали нас коляски, присланные по распоряжению правительства, и чиновник от местного губернатора; он и препроводил нас на Никенчайя, где находится лучшая из здешних гостиниц "Мару-Яма", принадлежащая все тому же Джютеи, который держит такие же гостиницы в Осаке и Нагасаки.
* * *
Киото значит “столица”. Ныне ее называют иногда Сай-кио, то есть Западною столицей, в отличие от Тоо-кио - Восточной столицы. Прежнее же название Миако, под которым все мы знавали ее в детстве из учебников географии, никогда не принадлежало ей как имя, а было лишь одним из эпитетов, столь же удобно применяемых ко всякому городу, местечку или деревне, если только в них находятся какие-либо особо чтимые предметы религиозного поклонения. “Миако” значит не более как “священное место”.
Впервые город этот сделался императорскою резиденцией в 784 году нашей эры. В древние времена почти каждый микадо выбирал себе новую резиденцию по собственному желанию, и это было тем легче что тогдашние императоры вели совершенно простую, неприхотливую жизнь, не зная ни дворской пышности, ни многочисленного чиновничества, и довольствуясь, вместо роскошных и обширных дворцов, небольшим деревянным домом, в архитектуре коего соблюдался лишь известный традиционный характер, отчасти сходный с синтоскими миа. Но и эти миа, как я уже говорил, всегда являются более или менее воспроизведением древнейшего типа прародительской хижины, стало быть, простота есть необходимейшее их условие. При таком роде жизни, совершенно понятны неоднократно упоминаемые в японских летописях факты освобождения народа от взноса податей в неурожайные годы. Тою же простотой жизни и ограниченностью потребностей императорского обихода объясняется и легкость перенесения резиденций. В VII веке, с началом сношений с Китаем, начались и заимствования от него по части культуры и государственности. Так, были приняты системы военного и гражданского управления, судебные установления и правила придворного этикета. С этого же времени усложнилась и жизнь японских императоров; для правительственных учреждений потребовалась известная устойчивость, пребывание в известном, по возможности центральном пункте; равно и придворный этикет, необходимо соединенный с пышностию, потребовал известной обстановки, простора, блеска, величия, а для этого понадобились дворцы и многочисленный штат придворных лиц, стало быть, переносить резиденцию по своей прихоти стало для императоров уже не так легко и удобно. Поэтому 50-й микадо, Камму (в VIII столетии), отменив систему подвижных резиденций, выбрал в Ямасиро, одной из внутренних провинций, небольшое местечко Хейан, и основав в нем свою постоянную резиденцию, постановил чтоб она обязательно оставалась таковою и для его преемников. “Хейан” значит “место мира” или “спокойствия”, и действительно, для прелестей спокойной и приятной жизни, среди роскошной природы и здорового климата, трудно было бы выбрать что-либо более подходящее. Но Хейан (в последствии Киото) долго еще оставался только императорскою резиденцией; значение же столицы, с приданием оной титула миако, получил он не ранее последней четверти XII века, а именно в 1185 году, когда Иоритомо Минамото, впервые получивший от микадо Готоба титул сей-и-тай сёгуна, основал свою сёгунальную резиденцию в Камакуре. До этого времени все центральные правительственные учреждения по-прежнему сосредоточивались в Осаке.
С перенесением резиденции в Хейан, правительство и склад жизни императоров приняли особый характер. Хотя сношения с Кореей начались еще с III века, но влияние их не отражалось на жизни Японии так сильно как отразились начатые в УII веке сношения с более культурным Китаем. Около полутора столетия шли одни только заимствования, но с утверждением резиденции в Киото началась самостоятельная переработка усвоенной у китайцев цивилизации. С этого времени начинается правильное ведение государственной летописи, равно как и летописей или журналов по разным отраслям правительственной, религиозной, муниципальной, культурной и промышленной жизни, составляется уголовный и гражданский кодекс, чеканится государственная монета, учреждаются определенные степени государственных чинов, званий и сословий,- вообще все функции государственной и даже общественной жизни вводятся в строго определенные, урегулированные рамки. Еще раньше этого времени в Японии уже существовали восемь министерств и должности губернаторов (кок-си), назначавшихся не более как на четыре года; теперь же было положено чтобы губернаторы ближайших к Осаке провинций представляли свои отчеты ежегодно, более дальние - через два года, а самые отдаленные через три года; для этого они были обязаны лично приезжать в столицу и вносить в казну собранные ими подати. В это же время организовалось и нечто в роде военного министерства хиобу-сио. В прежние времена обыкновенно третья часть молодых людей всей Японии составляла действующую армию, и каждый был обязан прослужить на действительной службе четыре года, после чего увольнялся домой. Теперь же постепенно стала вводиться иная практика военно-служебного дела, а именно: зажиточным землепашцам было приказано предоставлять своим молодым сыновьям возможность и время у себя дома, не удаляясь из своей округи и не отрываясь от обычных сельских занятий, научиться необходимым воинским упражнениям: фехтованию, стрельбе из лука, верховой езде и проч., с тем чтобы по первому требованию правительства они являлись на службу уже совершенно готовыми воинами. Благодаря своему островному положению, Япония смело могла считать себя обеспеченною от неприятельских нашествий извне; поэтому все ее войны, за исключением экспедиций в Корею и неудавшегося вторжения Монголов в XIII веке, носили внутренний, междоусобный характер и заключались главнейшим образом в подавлении вспыхивавших там и сям местных восстаний. В подобных случаях правительство объявляло общий или частный (по округам) призыв, и все молодые люди приписанные к призывному округу немедленно являлись под знамена, причем допускались в ряды и добровольцы из округов оставшихся почему-либо на мирном положении. Кто мог, являлся со своим оружием, а неимущих правительство снабжало таковым из арсенальных запасов. По усмирении восстания, правительство обыкновенно награждало своих военачальников раздачею им земель с правом потомственного майоратного наследования оных, и такие лица получали название рио-сю, то есть владетелей. А те из земледельцев которые, отслужив по призыву в войсках под их начальством, не желали возвратиться к прежним своим сельским занятиям, обыкновенно вступали по собственной охоте к этим рио-сю в вассальные отношения, и получая от них известное содержание натурой, составляли как бы их надворную гвардию. Рио-сю обыкновенно начинал с того что строил себе укрепленный замок, где и предавался со своими дружинниками почти исключительно военным упражнениям. С конца X столетия такие феодалы стали называться буке, то есть "военными домами" (в смысле рода), а их дружинники бу си, военными людьми или военным сословием. В то время в особенности часто бунтовали жители северо-восточных окраин, заслужившие себе репутацию "шумливых и буйных людей". В таких случаях правительство находило наиболее удобным поручать укрощение их кому-либо из буке, который и занимался этим делом с буси своего дома. Точно также, если восставала против правительства одна из фамилий буке, оно приказывало другой фамилии укрощать первую. Такая политика была для правительства особенно выгодна тем, что она ограничивала общую силу буке, не допуская их объединяться и сплачиваться между собою, что было бы для центральной власти крайне опасно, так как вся военная сила страны фактически очутилась в руках феодалов, и правительство уже не имело теперь достаточно могущества чтобы сразу и навсегда порешить с этою системой. Оставался, стало быть, путь компромиссов и интриг, целью которых было взаимное науськивание феодалов друг на друга. В XI веке из числа буке в особенности выдались два дома, Тайра и Минамото. В XII веке борьба их, о которой я уже говорил, доставила сначала непродолжительное торжество первому (а именно, в течение первой четверти второй половины XII века.), но затем уже окончательно восторжествовал последний, в лице Йоритомо, первого сёгуна.
Заимствования у Китая в особенности сильно отразились на придворной жизни. Очевидцам пышности китайского двора не нравилась прежняя простота быта и обстановки микадо, и они всячески старались подвигнуть императорскую власть к необходимым, по их мнению, реформам. В этом отношении более всех угодил им Тэнджи, 39-й микадо (в половине VII века), который, вместе со своим первым министром Каматари, постарался все преобразовать по китайским образцам, не справляясь особенно с духом своего народа. Введенный им придворный этикет отличался чрезмерною тонкостью и церемониальностью. Придворные реформаторы полагали что "внуку Солнца" неприлично самому командовать войсками и флотом или считать доходы государственной казны, что достоинство его, напротив, повелевает предоставить все эти низменные заботы доверенным лицам, а сам он должен как можно более уклоняться от взоров толпы, недостойной созерцать его божественное величество. Мало того: самая жизнь микадо, по их понятию, долженствовала быть подчиненною строгим уставам церемониала, доводящего этикет до таких мельчайших подробностей что они распространялись даже на малейшее движение "внука Солнца" и замыкали его как бы в заколдованный круг, недоступный никому кроме придворных. Конечно, тут было не без своекорыстных олигархических побуждений; но как скоро императоры согласились на такое обожествление своей личности, они тем самым обрекли себя на полное отчуждение от народа, от живой государственной жизни, обезличили себя и обратились в какой-то отвлеченный принцип. Это и было началом упадка их власти. С перенесением резиденции в Киото, вся жизнь не только дворца, но и прикосновенной к нему аристократии приняла чуждый народному характеру оттенок китайщины, в особенности во всем, что касалось пышности и этикета, а вместе с этим люди высшего класса стали предаваться всем излишествам роскоши, изнежились, избаловались в своих утонченных прихотях и привычках и совершенно забросили военные занятия и упражнения, относясь к ним с полным презрением, как к "делам варварским". Прежде, до VII века, при каждой войне пост главнокомандующего занимал непременно сам микадо или же его наследник; бывало даже что командовали и микадессы, если они сидели на престоле; в должности же помощника и советника, соответствовавшего нынешнему начальнику штаба, всегда являлся первый министр, у которого подручными были его товарищи, правившие во дни мира министерствами. Такая организация считалась тогда наилучшею, так как постоянной специально военной службы в Японии еще не было и каждый способный гражданин, в случае надобности, являлся воином. С переселением двора в Киото, все это изменилось. Родственники министра Каматари, а затем и их потомки (род Хадживара [Фудзивара]), присвоили себе как бы монополию на занятие высших придворных и административных должностей, заполняя ряды второстепенных и прочих более или менее значительных мест своими родными и приверженцами. Словом, это было то же что повторилось позднее с родом Тайра. Было даже постановлено чтобы микадо избирал себе супругу не иначе как из рода Хадживара. Придворные сановники, пропитанные духом китайской пышности, стали считать всякий труд, а тем более военное дело, ниже своего достоинства; за то они усиленно принялись "наслаждаться луной и цветами". Киото обратилось в гнездо любовных интриг и похождений; любимейшими занятиями придворных сделались стихотворство и музыка, для дам на струнных инструментах, для кавалеров на флейте. Все сочиняли стихи, нежные мадригалы, замысловатые шарады и т. п., и если при этом упали военное дело и доблести, за то развились и процвели изящные искусства, в особенности стихотворство. Часто достаточно было составить одно какое-нибудь удачное стихотвореньице чтобы приобрести себе в придворном кругу литературное имя. Таким образом, явились поэты риса, поэты бабочки, клена, журавля, луны, раковин и т. п. Стихотворство в особенности процветало среди придворных дам и бонз.
Пренебрегая военным делом и передав его исключительно в руки буке, императорское правительство не предвидело тех гибельных для него последствий которые, ко времени Йоритомо, подготовили переход действительной верховной власти, не только в военном, но и в гражданском отношении, в руки сёгунов. Итак, перенесение императорской резиденции в Киото было важнейшим по своим последствиям актом в истории Японского государства. До того времени императоры пользовались полною самодержавною властью; затем, до времени Йоритомо, власть микадо была в известной мере ограничена вмешательством олигархов из рода Хадживара; начиная же с первого сёгуна Йоритомо, микадо окончательно выпустил из рук верховную власть, продолжая считаться верховным владыкой только номинально. Преемники Готоба обратились в отвлеченный принцип, так что стало совершенно безразлично, сидит ли на месте микадо младенец или старец, добрый или злой, умный или безумец, лишь бы только был микадо, лишь бы народ знал что он есть, что он существует где-то там в Киото, в золотом дворце, за тремя таинственными, недоступными стенами, и затем сёгун мог делать решительно все что ему угодно. Если народ всегда почитал микадо как "сына богов" и "внука солнца", то и сёгуна он стал со временем считать чуть не неземным существом, каким-то полубогом, который "может все что захочет".
* * *
Киото лежит среди небольшой продолговатой долины, которая имеет пологий скат от севера к югу, где и сливается с долиной Иодагавы. Город окружен с трех сторон холмистыми кряжами гор, представляя собою как бы естественную крепость, валами которой служат эти самые горы. Поэтому и провинция, где находится Киото еще с древнейших времен получила название Яма-сиро, что значит "гора и крепость", или "крепость, состоящая из гор", С восточной стороны почти к самому городу примыкает Хигаси-яма, то есть "Восточная гора"; на северо-востоке - Курама-яма, силуэт которой напоминает спину оседланного коня, отчего произошло и самое ее название, на севере - Камо-яма, имеющая особо священное значение для города, и наконец, на западе - Атаго-яма и Араси-яма. Высота восточного кряжа не превышает 1.000 футов, западные же горы, отходя от города несколько верст, достигают до 3.000 футов. Северную, восточную и юго-восточную части города орошает река Камо (Камо-гава), протекающая вдоль подошвы холмов Хигаси-яма, а западную часть - Кацурагава, под западными холмами. Обе реки сливаются за юго-западным углом города и впадают одним устьем в Иодагаву; но кроме их, западная часть долины прорезывается в том же направлении (с севера на юг) еще двумя незначительными речками, впадающими в Камо-гаву, названия которых я не помню. Все эти водные артерии питают проточною водой пруды, каналы и оросительные канавки города и его окрестностей.
Город, заключенный в пространстве между двух названных рек, представляется на плане громадным параллелограммом, разбитым на множество совершенно правильных участков, образующихся от пересечения под прямыми углами всех городских улиц, из коих продольные идут от севера к югу, а поперечные от востока к западу. Насколько спутана и затруднительная для нового человека топография Токио, настолько же ясна и легка она здесь: надо только не сбиться со счету, и вы, даже не зная города, всегда попадете в ту улицу, куда вам надо, это тем легче, что все улицы называются здесь по порядку нумеров, от левой руки к правой, то есть продольные - от востока к западу, а поперечные - от севера к югу. Но не зная счета, легче легкого потеряешься в этом математически правильном городе, потому что большинство его улиц как две капли воды похожи одна на другую. Центральная поперечная улица Санджио, или Третья, делит весь город на две половины, северную и южную, из них первая называется Верхним, а вторая Нижним (Ками-Кио и Симо-Кио). Все без исключения улицы отлично шоссированы, освещены, кроме обязательных у каждого дома японских, еще и европейскими фонарями и снабжены с обеих сторон узкими, но глубокими дренажными канавками, выложенными внутри и снаружи гранитными брусьями. Все это содержится в замечательной чистоте и порядке, - словом, благоустройство полное, которому мог бы позавидовать не один из городов Европы. Но если однообразен и даже скучен своею геометрической правильностью киотский параллелограмм, зато его предместья, или различные части, прелестны. В особенности хороши восточные и юго-восточные части, лежащие на холмах Хигаси-ямы. Это царство садов, священных рощ и кладбищ, монастырей и храмов, загородных дворцов и киосков, уютных дач, красивых ресторанов, чайных домов и роскошных парков. Тут, сейчас же за Камо-гавой, расположены вечно украшенные флагами, цветными фонарями и гирляндами, вечно оглашаемые звуками самсинов и песнями геек, кварталы Гион и Шимабара, обладающие всеми прелестями и приманками для японцев эпикурейского направления. Тут же, за Гионом, еще выше в гору, находится и наша гостиница "Мару-Яма", лучшая в Киото.
Долина Яма-сиро издревле славится своим мягким, здоровым климатом и, как уверяют японцы: она менее всех других мест подвержена землетрясениям и тайфунам. Здесь, в ближайших окрестностях сосредоточены, как бы образец, все виды японской агрикультуры: рис, кукуруза, пшеница и ячмень, шелковица, хлопчатник, чай, виноград, все виды фруктовых деревьев, огородных овощей и лекарственных растений. По холмам зеленеют разнообразные хвои, до кипариса включительно, клены, лавры, бамбук и каштаны. Вода в изобилии: по лощинам много студеных ключей, везде ручейки, каскадики, фонтаны, оживляющие собою тишину уютных, поэтических уголков. Кроме того, японцы уверяют, что Киото "производит много грациозных хорошеньких женщин", - именно "производит", потому что нигде будто бы не родится столько красавиц. У них есть и объяснение на это: киотянки потому-де отличаются белизной и нежностью своей кожи, а равно и свежим румянцем, что им благоприятствует Камо, особый дух, обитающий на соседней горе того же имени и специально охраняющий Киотскую долину от проникновения в нее северных ветров и морских туманов. В других местах, особенно в приморской полосе, которая подвержена постоянным "соленым" ветрам с моря и "соленым" же морским туманам, женская кожа не может быть так бела, потому что-де эти ветры и туманы исподволь разъедают ее, делают грубою и темною. Последнее в особенности является следствием "соленых солнечных ветров", дующих в ясные холодные дни при ярком солнце: образуется на лице такой загар, свести который почти нет возможности, - разве что только надолго переселиться в благодатное Киото.
В настоящее время в этой древней столице считается 331.000 жителей (по переписи 1874 года), тогда как прежде, до удаления нынешнего микадо, их было свыше четырехсот тысяч. Замечательно, что в Киото, несмотря на все благоприятные условия его климата, число жителей, хотя и медленно, но постоянно упадает, тогда как в Токио и других открытых для торговли приморских пунктах оно все растет. Кого вы почти не увидите на улицах Киото, так это новых чиновников в европейских костюмах, - в городе нет никаких административно-гражданских правительственных учреждений.
В прежние времена здесь процветал университет, учрежденный по китайскому образцу еще в VII столетии. Сверх изучения китайской литературы, в нем в особенности занимались астрономией, для чего при университете имелась и особая обсерватория. Астрономические таблицы, изданные киотскою обсерваторией еще в отдаленной древности пользовались большою славой и распространением по всей Японии. Впоследствии они пополнялись ежегодно издаваемыми календарями (по китайской системе), куда заносились все новые открытия и предсказания киотских астрологов. В настоящее время университет уже не существует за переводом его в Токио, где он устроен теперь по европейской системе; но во всей целости сохранилась еще Дай-кио-коодо, буддийская духовная академия при монастыре Ниси-Хонсанджи, в южной части города. По части народного просвещения, в Киото имеется ныне до семидесяти школ, в том числе специальная школа для изучения английского языка, две мужские и одна женская гимназия, ремесленное и техническое училища и школа шелководства, при которой устроен в широких размерах образцовый шелковичный питомник.»
«22-го мая.
От Осаки до Киото считается тридцать миль (52 1/2 версты). Первая станция на железнодорожном пути - Сиута. Здесь, на обширной равнине, поселения группируются в особые, притом довольно большие деревни, тогда как в холмистых и горных местностях они разбросаны преимущественно хуторами. При каждой деревне непременно свой храм, а то и несколько. В этих местах разводится особый вид конопли, которая цветет метелкой и отличается более острым и крепким запахом, чем наша. Выводится она в грядках, и главная масса окрестных полей почти сплошь занята коноплянниками. Мы думали было уж не на опиум ли идет она, но оказалось, что исключительно на выжимку масла.
Вторая станция - Ибараки. Дорога все время идет тою же широкою равниной. Это долина реки Йоды. Далеко в левой стороне видны горы. Коноплянники сменились рисовыми полями, на которых ходят красивые белоснежные иби и тсури с белыми хохолками, не обращая ни малейшего внимания на проносящийся мимо их поезд.
Третья станция - Такацуки. Дорога близко подошла к горному кряжу, что тянется изнутри страны слева, он глинисто-песчанен и покрыт сосенками и хвойными кустарниками - можжевельником и туей. Между кряжем и дорогой, на узкой полосе земли, тянутся деревни. Поселяне там и сям пашут свои рисовые болота плугом, в который впрягается на постромках один буйвол; идут по колено в жидкой грязи. На каждом полевом участке красиво зеленеет в особом небольшом квадратике рисовая рассада нежного светло-зеленого цвета.
Четвертая станция - Ямасаки, пятая - Мукомачи и, наконец, шестая - Киото. На станции везде разбиты цветники и небольшие садики, где красуются великолепные розы и азалии, начинают румяниться персики и благоухают жасмины. Почти рядом с железною дорогой идет и шоссейная, по которой тянутся двухколесные повозки с продлинноватою платформой без боков, куда нагружены тюки каких-то товаров. Каждую такую повозку тащит один буйвол, которого в свой черед тащит за повод погонщик. На последнем переезде от Мукомачи до Киото долина опять значительно расширяется и виднеющиеся на ней селения опять приняли характер больших, густо населенных деревень. На межах встречается много сельских семейных кладбищ; в садиках почти у каждого хозяина стоит под деревом маленькая божничка с идолом святого Инари и парой его лисичек. Славный, бальзамический воздух, которым не надышишься!.. Но вот дорога пересекла три речки и врезалась в самый город. Мимо окон вагона мелькают белые дома и черные крыши, поперечные прямые улицы и каналы; поезд идет все тише и тише, и наконец мы у станции, называемой Шти-джо (Седьмая линия), по месту нахождения ее в улице, носящей то же название. Это двухэтажное кирпичное здание европейской постройки, с легкою часовою башенкой, окруженное со всех сторон крытою сквозною галереей. Здесь ожидали нас коляски, присланные по распоряжению правительства, и чиновник от местного губернатора; он и препроводил нас на Никенчайя, где находится лучшая из здешних гостиниц "Мару-Яма", принадлежащая все тому же Джютеи, который держит такие же гостиницы в Осаке и Нагасаки.
* * *
Киото значит “столица”. Ныне ее называют иногда Сай-кио, то есть Западною столицей, в отличие от Тоо-кио - Восточной столицы. Прежнее же название Миако, под которым все мы знавали ее в детстве из учебников географии, никогда не принадлежало ей как имя, а было лишь одним из эпитетов, столь же удобно применяемых ко всякому городу, местечку или деревне, если только в них находятся какие-либо особо чтимые предметы религиозного поклонения. “Миако” значит не более как “священное место”.
Впервые город этот сделался императорскою резиденцией в 784 году нашей эры. В древние времена почти каждый микадо выбирал себе новую резиденцию по собственному желанию, и это было тем легче что тогдашние императоры вели совершенно простую, неприхотливую жизнь, не зная ни дворской пышности, ни многочисленного чиновничества, и довольствуясь, вместо роскошных и обширных дворцов, небольшим деревянным домом, в архитектуре коего соблюдался лишь известный традиционный характер, отчасти сходный с синтоскими миа. Но и эти миа, как я уже говорил, всегда являются более или менее воспроизведением древнейшего типа прародительской хижины, стало быть, простота есть необходимейшее их условие. При таком роде жизни, совершенно понятны неоднократно упоминаемые в японских летописях факты освобождения народа от взноса податей в неурожайные годы. Тою же простотой жизни и ограниченностью потребностей императорского обихода объясняется и легкость перенесения резиденций. В VII веке, с началом сношений с Китаем, начались и заимствования от него по части культуры и государственности. Так, были приняты системы военного и гражданского управления, судебные установления и правила придворного этикета. С этого же времени усложнилась и жизнь японских императоров; для правительственных учреждений потребовалась известная устойчивость, пребывание в известном, по возможности центральном пункте; равно и придворный этикет, необходимо соединенный с пышностию, потребовал известной обстановки, простора, блеска, величия, а для этого понадобились дворцы и многочисленный штат придворных лиц, стало быть, переносить резиденцию по своей прихоти стало для императоров уже не так легко и удобно. Поэтому 50-й микадо, Камму (в VIII столетии), отменив систему подвижных резиденций, выбрал в Ямасиро, одной из внутренних провинций, небольшое местечко Хейан, и основав в нем свою постоянную резиденцию, постановил чтоб она обязательно оставалась таковою и для его преемников. “Хейан” значит “место мира” или “спокойствия”, и действительно, для прелестей спокойной и приятной жизни, среди роскошной природы и здорового климата, трудно было бы выбрать что-либо более подходящее. Но Хейан (в последствии Киото) долго еще оставался только императорскою резиденцией; значение же столицы, с приданием оной титула миако, получил он не ранее последней четверти XII века, а именно в 1185 году, когда Иоритомо Минамото, впервые получивший от микадо Готоба титул сей-и-тай сёгуна, основал свою сёгунальную резиденцию в Камакуре. До этого времени все центральные правительственные учреждения по-прежнему сосредоточивались в Осаке.
С перенесением резиденции в Хейан, правительство и склад жизни императоров приняли особый характер. Хотя сношения с Кореей начались еще с III века, но влияние их не отражалось на жизни Японии так сильно как отразились начатые в УII веке сношения с более культурным Китаем. Около полутора столетия шли одни только заимствования, но с утверждением резиденции в Киото началась самостоятельная переработка усвоенной у китайцев цивилизации. С этого времени начинается правильное ведение государственной летописи, равно как и летописей или журналов по разным отраслям правительственной, религиозной, муниципальной, культурной и промышленной жизни, составляется уголовный и гражданский кодекс, чеканится государственная монета, учреждаются определенные степени государственных чинов, званий и сословий,- вообще все функции государственной и даже общественной жизни вводятся в строго определенные, урегулированные рамки. Еще раньше этого времени в Японии уже существовали восемь министерств и должности губернаторов (кок-си), назначавшихся не более как на четыре года; теперь же было положено чтобы губернаторы ближайших к Осаке провинций представляли свои отчеты ежегодно, более дальние - через два года, а самые отдаленные через три года; для этого они были обязаны лично приезжать в столицу и вносить в казну собранные ими подати. В это же время организовалось и нечто в роде военного министерства хиобу-сио. В прежние времена обыкновенно третья часть молодых людей всей Японии составляла действующую армию, и каждый был обязан прослужить на действительной службе четыре года, после чего увольнялся домой. Теперь же постепенно стала вводиться иная практика военно-служебного дела, а именно: зажиточным землепашцам было приказано предоставлять своим молодым сыновьям возможность и время у себя дома, не удаляясь из своей округи и не отрываясь от обычных сельских занятий, научиться необходимым воинским упражнениям: фехтованию, стрельбе из лука, верховой езде и проч., с тем чтобы по первому требованию правительства они являлись на службу уже совершенно готовыми воинами. Благодаря своему островному положению, Япония смело могла считать себя обеспеченною от неприятельских нашествий извне; поэтому все ее войны, за исключением экспедиций в Корею и неудавшегося вторжения Монголов в XIII веке, носили внутренний, междоусобный характер и заключались главнейшим образом в подавлении вспыхивавших там и сям местных восстаний. В подобных случаях правительство объявляло общий или частный (по округам) призыв, и все молодые люди приписанные к призывному округу немедленно являлись под знамена, причем допускались в ряды и добровольцы из округов оставшихся почему-либо на мирном положении. Кто мог, являлся со своим оружием, а неимущих правительство снабжало таковым из арсенальных запасов. По усмирении восстания, правительство обыкновенно награждало своих военачальников раздачею им земель с правом потомственного майоратного наследования оных, и такие лица получали название рио-сю, то есть владетелей. А те из земледельцев которые, отслужив по призыву в войсках под их начальством, не желали возвратиться к прежним своим сельским занятиям, обыкновенно вступали по собственной охоте к этим рио-сю в вассальные отношения, и получая от них известное содержание натурой, составляли как бы их надворную гвардию. Рио-сю обыкновенно начинал с того что строил себе укрепленный замок, где и предавался со своими дружинниками почти исключительно военным упражнениям. С конца X столетия такие феодалы стали называться буке, то есть "военными домами" (в смысле рода), а их дружинники бу си, военными людьми или военным сословием. В то время в особенности часто бунтовали жители северо-восточных окраин, заслужившие себе репутацию "шумливых и буйных людей". В таких случаях правительство находило наиболее удобным поручать укрощение их кому-либо из буке, который и занимался этим делом с буси своего дома. Точно также, если восставала против правительства одна из фамилий буке, оно приказывало другой фамилии укрощать первую. Такая политика была для правительства особенно выгодна тем, что она ограничивала общую силу буке, не допуская их объединяться и сплачиваться между собою, что было бы для центральной власти крайне опасно, так как вся военная сила страны фактически очутилась в руках феодалов, и правительство уже не имело теперь достаточно могущества чтобы сразу и навсегда порешить с этою системой. Оставался, стало быть, путь компромиссов и интриг, целью которых было взаимное науськивание феодалов друг на друга. В XI веке из числа буке в особенности выдались два дома, Тайра и Минамото. В XII веке борьба их, о которой я уже говорил, доставила сначала непродолжительное торжество первому (а именно, в течение первой четверти второй половины XII века.), но затем уже окончательно восторжествовал последний, в лице Йоритомо, первого сёгуна.
Заимствования у Китая в особенности сильно отразились на придворной жизни. Очевидцам пышности китайского двора не нравилась прежняя простота быта и обстановки микадо, и они всячески старались подвигнуть императорскую власть к необходимым, по их мнению, реформам. В этом отношении более всех угодил им Тэнджи, 39-й микадо (в половине VII века), который, вместе со своим первым министром Каматари, постарался все преобразовать по китайским образцам, не справляясь особенно с духом своего народа. Введенный им придворный этикет отличался чрезмерною тонкостью и церемониальностью. Придворные реформаторы полагали что "внуку Солнца" неприлично самому командовать войсками и флотом или считать доходы государственной казны, что достоинство его, напротив, повелевает предоставить все эти низменные заботы доверенным лицам, а сам он должен как можно более уклоняться от взоров толпы, недостойной созерцать его божественное величество. Мало того: самая жизнь микадо, по их понятию, долженствовала быть подчиненною строгим уставам церемониала, доводящего этикет до таких мельчайших подробностей что они распространялись даже на малейшее движение "внука Солнца" и замыкали его как бы в заколдованный круг, недоступный никому кроме придворных. Конечно, тут было не без своекорыстных олигархических побуждений; но как скоро императоры согласились на такое обожествление своей личности, они тем самым обрекли себя на полное отчуждение от народа, от живой государственной жизни, обезличили себя и обратились в какой-то отвлеченный принцип. Это и было началом упадка их власти. С перенесением резиденции в Киото, вся жизнь не только дворца, но и прикосновенной к нему аристократии приняла чуждый народному характеру оттенок китайщины, в особенности во всем, что касалось пышности и этикета, а вместе с этим люди высшего класса стали предаваться всем излишествам роскоши, изнежились, избаловались в своих утонченных прихотях и привычках и совершенно забросили военные занятия и упражнения, относясь к ним с полным презрением, как к "делам варварским". Прежде, до VII века, при каждой войне пост главнокомандующего занимал непременно сам микадо или же его наследник; бывало даже что командовали и микадессы, если они сидели на престоле; в должности же помощника и советника, соответствовавшего нынешнему начальнику штаба, всегда являлся первый министр, у которого подручными были его товарищи, правившие во дни мира министерствами. Такая организация считалась тогда наилучшею, так как постоянной специально военной службы в Японии еще не было и каждый способный гражданин, в случае надобности, являлся воином. С переселением двора в Киото, все это изменилось. Родственники министра Каматари, а затем и их потомки (род Хадживара [Фудзивара]), присвоили себе как бы монополию на занятие высших придворных и административных должностей, заполняя ряды второстепенных и прочих более или менее значительных мест своими родными и приверженцами. Словом, это было то же что повторилось позднее с родом Тайра. Было даже постановлено чтобы микадо избирал себе супругу не иначе как из рода Хадживара. Придворные сановники, пропитанные духом китайской пышности, стали считать всякий труд, а тем более военное дело, ниже своего достоинства; за то они усиленно принялись "наслаждаться луной и цветами". Киото обратилось в гнездо любовных интриг и похождений; любимейшими занятиями придворных сделались стихотворство и музыка, для дам на струнных инструментах, для кавалеров на флейте. Все сочиняли стихи, нежные мадригалы, замысловатые шарады и т. п., и если при этом упали военное дело и доблести, за то развились и процвели изящные искусства, в особенности стихотворство. Часто достаточно было составить одно какое-нибудь удачное стихотвореньице чтобы приобрести себе в придворном кругу литературное имя. Таким образом, явились поэты риса, поэты бабочки, клена, журавля, луны, раковин и т. п. Стихотворство в особенности процветало среди придворных дам и бонз.
Пренебрегая военным делом и передав его исключительно в руки буке, императорское правительство не предвидело тех гибельных для него последствий которые, ко времени Йоритомо, подготовили переход действительной верховной власти, не только в военном, но и в гражданском отношении, в руки сёгунов. Итак, перенесение императорской резиденции в Киото было важнейшим по своим последствиям актом в истории Японского государства. До того времени императоры пользовались полною самодержавною властью; затем, до времени Йоритомо, власть микадо была в известной мере ограничена вмешательством олигархов из рода Хадживара; начиная же с первого сёгуна Йоритомо, микадо окончательно выпустил из рук верховную власть, продолжая считаться верховным владыкой только номинально. Преемники Готоба обратились в отвлеченный принцип, так что стало совершенно безразлично, сидит ли на месте микадо младенец или старец, добрый или злой, умный или безумец, лишь бы только был микадо, лишь бы народ знал что он есть, что он существует где-то там в Киото, в золотом дворце, за тремя таинственными, недоступными стенами, и затем сёгун мог делать решительно все что ему угодно. Если народ всегда почитал микадо как "сына богов" и "внука солнца", то и сёгуна он стал со временем считать чуть не неземным существом, каким-то полубогом, который "может все что захочет".
* * *
Киото лежит среди небольшой продолговатой долины, которая имеет пологий скат от севера к югу, где и сливается с долиной Иодагавы. Город окружен с трех сторон холмистыми кряжами гор, представляя собою как бы естественную крепость, валами которой служат эти самые горы. Поэтому и провинция, где находится Киото еще с древнейших времен получила название Яма-сиро, что значит "гора и крепость", или "крепость, состоящая из гор", С восточной стороны почти к самому городу примыкает Хигаси-яма, то есть "Восточная гора"; на северо-востоке - Курама-яма, силуэт которой напоминает спину оседланного коня, отчего произошло и самое ее название, на севере - Камо-яма, имеющая особо священное значение для города, и наконец, на западе - Атаго-яма и Араси-яма. Высота восточного кряжа не превышает 1.000 футов, западные же горы, отходя от города несколько верст, достигают до 3.000 футов. Северную, восточную и юго-восточную части города орошает река Камо (Камо-гава), протекающая вдоль подошвы холмов Хигаси-яма, а западную часть - Кацурагава, под западными холмами. Обе реки сливаются за юго-западным углом города и впадают одним устьем в Иодагаву; но кроме их, западная часть долины прорезывается в том же направлении (с севера на юг) еще двумя незначительными речками, впадающими в Камо-гаву, названия которых я не помню. Все эти водные артерии питают проточною водой пруды, каналы и оросительные канавки города и его окрестностей.
Город, заключенный в пространстве между двух названных рек, представляется на плане громадным параллелограммом, разбитым на множество совершенно правильных участков, образующихся от пересечения под прямыми углами всех городских улиц, из коих продольные идут от севера к югу, а поперечные от востока к западу. Насколько спутана и затруднительная для нового человека топография Токио, настолько же ясна и легка она здесь: надо только не сбиться со счету, и вы, даже не зная города, всегда попадете в ту улицу, куда вам надо, это тем легче, что все улицы называются здесь по порядку нумеров, от левой руки к правой, то есть продольные - от востока к западу, а поперечные - от севера к югу. Но не зная счета, легче легкого потеряешься в этом математически правильном городе, потому что большинство его улиц как две капли воды похожи одна на другую. Центральная поперечная улица Санджио, или Третья, делит весь город на две половины, северную и южную, из них первая называется Верхним, а вторая Нижним (Ками-Кио и Симо-Кио). Все без исключения улицы отлично шоссированы, освещены, кроме обязательных у каждого дома японских, еще и европейскими фонарями и снабжены с обеих сторон узкими, но глубокими дренажными канавками, выложенными внутри и снаружи гранитными брусьями. Все это содержится в замечательной чистоте и порядке, - словом, благоустройство полное, которому мог бы позавидовать не один из городов Европы. Но если однообразен и даже скучен своею геометрической правильностью киотский параллелограмм, зато его предместья, или различные части, прелестны. В особенности хороши восточные и юго-восточные части, лежащие на холмах Хигаси-ямы. Это царство садов, священных рощ и кладбищ, монастырей и храмов, загородных дворцов и киосков, уютных дач, красивых ресторанов, чайных домов и роскошных парков. Тут, сейчас же за Камо-гавой, расположены вечно украшенные флагами, цветными фонарями и гирляндами, вечно оглашаемые звуками самсинов и песнями геек, кварталы Гион и Шимабара, обладающие всеми прелестями и приманками для японцев эпикурейского направления. Тут же, за Гионом, еще выше в гору, находится и наша гостиница "Мару-Яма", лучшая в Киото.
Долина Яма-сиро издревле славится своим мягким, здоровым климатом и, как уверяют японцы: она менее всех других мест подвержена землетрясениям и тайфунам. Здесь, в ближайших окрестностях сосредоточены, как бы образец, все виды японской агрикультуры: рис, кукуруза, пшеница и ячмень, шелковица, хлопчатник, чай, виноград, все виды фруктовых деревьев, огородных овощей и лекарственных растений. По холмам зеленеют разнообразные хвои, до кипариса включительно, клены, лавры, бамбук и каштаны. Вода в изобилии: по лощинам много студеных ключей, везде ручейки, каскадики, фонтаны, оживляющие собою тишину уютных, поэтических уголков. Кроме того, японцы уверяют, что Киото "производит много грациозных хорошеньких женщин", - именно "производит", потому что нигде будто бы не родится столько красавиц. У них есть и объяснение на это: киотянки потому-де отличаются белизной и нежностью своей кожи, а равно и свежим румянцем, что им благоприятствует Камо, особый дух, обитающий на соседней горе того же имени и специально охраняющий Киотскую долину от проникновения в нее северных ветров и морских туманов. В других местах, особенно в приморской полосе, которая подвержена постоянным "соленым" ветрам с моря и "соленым" же морским туманам, женская кожа не может быть так бела, потому что-де эти ветры и туманы исподволь разъедают ее, делают грубою и темною. Последнее в особенности является следствием "соленых солнечных ветров", дующих в ясные холодные дни при ярком солнце: образуется на лице такой загар, свести который почти нет возможности, - разве что только надолго переселиться в благодатное Киото.
В настоящее время в этой древней столице считается 331.000 жителей (по переписи 1874 года), тогда как прежде, до удаления нынешнего микадо, их было свыше четырехсот тысяч. Замечательно, что в Киото, несмотря на все благоприятные условия его климата, число жителей, хотя и медленно, но постоянно упадает, тогда как в Токио и других открытых для торговли приморских пунктах оно все растет. Кого вы почти не увидите на улицах Киото, так это новых чиновников в европейских костюмах, - в городе нет никаких административно-гражданских правительственных учреждений.
В прежние времена здесь процветал университет, учрежденный по китайскому образцу еще в VII столетии. Сверх изучения китайской литературы, в нем в особенности занимались астрономией, для чего при университете имелась и особая обсерватория. Астрономические таблицы, изданные киотскою обсерваторией еще в отдаленной древности пользовались большою славой и распространением по всей Японии. Впоследствии они пополнялись ежегодно издаваемыми календарями (по китайской системе), куда заносились все новые открытия и предсказания киотских астрологов. В настоящее время университет уже не существует за переводом его в Токио, где он устроен теперь по европейской системе; но во всей целости сохранилась еще Дай-кио-коодо, буддийская духовная академия при монастыре Ниси-Хонсанджи, в южной части города. По части народного просвещения, в Киото имеется ныне до семидесяти школ, в том числе специальная школа для изучения английского языка, две мужские и одна женская гимназия, ремесленное и техническое училища и школа шелководства, при которой устроен в широких размерах образцовый шелковичный питомник.»