Крестовский в Японии (36)
(Продолжение. Начало см. по метке « Крестовский»)
«21-го мая.
[…В Кобэ] мы съехали на берег и отправились прямо на железнодорожную станцию, чтобы с первым отходящим поездом ехать в Осаку.
Первая станция на нашем пути местечко Суми-иоши, вплоть до которого, начиная от самого Кообе, тянется непрерывный ряд сельских домиков вдоль низменного морского берега. С правой стороны - голубая гладь моря, с левой - горный кряж. Проехав один тоннель, сооруженный, кажется, не столько ради необходимости, сколько из желания иметь его, мы вскоре подошли ко второй станции Ниси-номиа. Отсюда непрерывный ряд сельских строений пошел вблизи дороги уже с обеих сторон и у моря, и под горами. На пути промчались через два тоннеля. Повсюду все та же высокая агрикультура. Почва песчаная, но все-таки тщательно возделана грядками под посев пшеницы. На каждом песчаном участке устроены особые цистерны для орошения. Третью станцию, Кан-саки, проехали мы не останавливаясь и прибыли под вечер в Осаку. Остановились в японской гостинице Джиуте, которая считается здесь лучшею, потому что снабжена кое-какою европейскою мебелью и кроватями.
Европейцы прозвали Осаку Японскою Венецией. Это потому, что город расположен в устьях реки Йоды (Иода-гава), впадающей в Осакский залив тремя рукавами, один из коих еще принимает в себя речку, и весь материк между этими четырьмя водяными артериями прорезан вдоль и поперек множеством судоходных, больших и малых каналов, пересекающихся между собою, по большей части под прямыми углами. Надо всею этою водяною сетью переброшено более 260 мостов, между которыми в последнее время завелись и мосты европейской конструкции, на каменных и железных устоях. Множество торговых, каботажных, легких перевозочных и увеселительных фуне теснятся у пристаней и бороздят во всех направлениях поверхность рукавов и каналов, не говоря уже о морской гавани, где виднелся целый лес японских мачт; недаром же, в самом деле, Осака считается коммерческой столицей Японии. По главному рукаву Йоды ходят легкие пассажирские пароходики, поддерживающие сообщение не только между южным и северным концами города, но и между Осакой и Киото и даже далее, до лежащего внутри страны озера Бива. Улицы, как и во всех японских городах прямые, длинные идут параллельно одна другой и пересекаются под прямыми углами множеством подобных же улиц, в которых с непривычки крайне трудно разобраться, до того они все похожи одна на другую. Огодори, или главный проспект, тянется через весь город, пересекаясь несколькими мостами, из которых наиболее замечательны: Тенджин-баси, как самый длинный, слишком 720 шак, или более 120 сажен; затем чугунный, легкой постройки мост Корай-баси, находящийся в центре города, вследствие чего от него идет счисление всех городских и загородных расстояний, как в Токио от Ниппон-баси. “Корай” значит “Корейский”; название это издавна присвоено мосту на том основании, что, по преданию, после завоевания Кореи (в начале III века) императрица Цингу поселила около этой местности много пленных корейцев, которые занимались торговлей и даже первые положили начало ее процветанию в Осаке. В центре торговых кварталов, на том же Ого-дори, находится еще один мост, Синсай-аси, построенный из полосового железа и с виду похожий своими дугообразными щеками на Москворецкий железный, или на петербургский, что на Обводном канале, близ церкви святого Мирона. Вообще Осака щеголяет мостами и на этот счет даже несколько фантазирует. Так, например, в одном месте, на пересечении двух крестообразно сходящихся каналов, построены четыре одинаковые моста, образующие собою квадрат. Этот пункт известен под именем Иецу-баси, то есть четверомостия.
Город разделяется на три части: нижнюю или портовую, среднюю или театральную и верхнюю, храмовую. В последние две надо подниматься по широким ступеням гранитных лестниц. В нижней части находится квартал европейцев, Цукиджи, окруженный со всех сторон водой, но соединенный с другими частями города двумя разводными мостами, из коих один горбатый, Иешиа-баси замечателен тем, что около него сгруппировались лучшие осакские рестораны. Тут же, неподалеку, на новой гранитной набережной, обсаженной аллеей молодых деревьев, находится лучшее здание города, отстроенное совсем по-европейски, в два этажа, с высоким греческим портиком, украшенным четырьмя коринфскими колоннами и высоким полусферическим куполом, который виден еще из Кобе и очень заинтересовывает собою незнающего путешественника, заставляя его предполагать, что это величественный христианский собор, либо дворец самого микадо. А между тем это не более как Осакафу, то есть городские присутственные места, где сосредоточены и ратуша, и губернское правление. Вообще, с проведением железной дороги, Осака, видимо, стремится поскорей оевропеиться. Эти ее мосты и набережные, эти "фу", эти скверики, железнодорожная станция и несколько десятков казенных и частных зданий англо-колониального характера явно указывают на такую тенденцию. Некоторые богатые купцы начинают уже, вместе с костюмом, заменять и свои прежние японские дома европейскими, так что по части новаторства Осака спешит перещеголять даже Токио. Даже Синма-ци, здешний квартал куртизанок, не прячется, подобно токийской Иошиваре, за высокими каменными стенами, а с наглостью, совсем по-европейски, выставляется уже напоказ всем желающим. Впрочем, по характеру своих улиц и домов, это совершенно то же, что и в Иошиваре, даже бульвар посреди улицы Мацу-сима такой же точно, как и там. Пройдет еще лет десять, и Осака, вероятно, сделается чем-нибудь вроде буржуазной европейской Иокогамы, но только в значительно больших размерах. Она и теперь более походит на "город", чем остальные города Японии: постройки в ней очень скучены, однообразны, садов очень мало, да и те невелики, парков, таких как в Токио, совсем нет, а что до рисовых полей и чайных плантаций, какие сплошь и рядом попадаются в разных частях токийской Мицу, то здесь, кажется, и вовсе их не бывало. Лучшие дома прежнего дворянства и нынешних чиновников тянутся вдоль набережной главного рукава Иодагавы: в остальных кварталах кипит промышленно-торговая жизнь. В средней части города довольно узкая театральная улица вся подряд занята балаганами, наружность которых прячется под высоченными картинами, фонарями, флагами и саженными афишами. Здесь, кроме драматических представлений, показывают и магические фокусы, и чудеса жонглерства, и женщину-сирену, и ученых крыс. Недостатка в зрителях никогда не бывает, и большинство их принадлежит к простонародью, особенно из числа матросов-каботажников, для которых Осака, как портовый город, является своего рода эдемом всяких прелестей и соблазнов. Здесь по переписи 1879-го года считается 287.984 постоянных жителей, а с наплывным людом число их заходит гораздо за триста тысяч.
Из храмов наиболее замечательны в Осаке синтоские Коодзу-но-миа, Сумиийёши, Сакура-но-миа и буддийские Теиджин и Амида-ихе.
Коодзу-но-миа построен в память семнадцатого микадо Ниитоку, царствовавшего в III веке нашей эры, с 310 по 396 год. Это был сын и преемник знаменитого Оджина, сына воинственной императрицы Пингу-Коого, обожествленного под именем Хатчилана, бога войны. Благодаря храму Ичоодзу, об императоре Нинтоку и до сих пор сохраняются в Осаке живые предания. Наш переводчик и путеводитель Нарсэ говорил мне что дворец Нинтоку стоял на том самом возвышенном месте где ныне стоит Коодзу. Рассказывают о бережливости Нинтоку и теплой любви его к народу; припоминают что когда народ страдал однажды от голода, он освободил его на семь лет ото всяких податей, и что избранным девизом его было, составленное им же самим, стихотворное изречение: "Истинное богатство государя есть благосостояние его народа". Историческое изречение это вошло даже в пословицу.»
На гравюре Огата Гэкко: добрый государь Нинтоку смотрит на свою страну и видит, что мало на каких подворьях дымятся очаги. Значит, мало стряпают, значит, есть нечего, - тут-то он и отменил все подати на несколько лет...
«В древности Осака называлась Нанива, и микадо Нинтоку так облюбовал ее, что сделал своею постоянною резиденцией и прожил в ней до конца жизни. Тут он и похоронен, и храм Коодзу служит ему вечным мавзолеем. То были времена героические, Нинтоку имел сильный военный флот и сам отправлял на нем обязанности адмирала, подымая императорский штандарт на своей особой джонке; лично же командовал он и сухопутным войском и старательно обучал его. Говорят, что тот холм на котором стоит замок Осиро был его излюбленным местом для военных упражнении и маневров. Стоя там под большим широким зонтом, какие и до сих пор служат иногда вместо садовых палаток, или сидя на складном табурете, Нинтоку, посредством условных знаков и движений своим военным железным веером, управлял ходом воинских эволюций. Он же первый укрепил Осаку, построив в ней замок, и довел свой любимый город до процветания и коммерческого богатства. В благодарность за все эти попечения, по смерти Нинтоку, последовавшей на 112 году его жизни, после 86-тилетняго царствования, жители Нанивы пожелали признать его в качестве ками, то есть веч-ным духом-покровителем их города, и построили над его прахом миа, которое долженствовало служить для ками Нинтоку храмом-обиталищем. Архитектура Коодзу выдержана в строгом синтоиском стиле, без малейшей окраски и лакировки, при самой скромной орнаментации, состоящей местами из резь-бы по дереву. Тесовые стены его от времени приняли серо-сизый цвет, с некоторым как бы серебристым отсветом. Уверяют, будто храм стоит нерушимо со времени его сооружения; но в этом более чем позволительно сомневаться. Несомненно, что он очень древен, но все же ему не шестнадцать столетий. Вероятнее всего, что те реставрации, которым он подвергался на своем веку строго придерживались первоначального образца, сохраняя его да же в мельчайших деталях, и с этой стороны храм представляет величайший интерес как тип древнейшей японской архитектуры. С площадки Коодзу открывается широкий вид на весь нижний город.
Храм Сумийёши, тоже один из древнейших, построен в память императрицы Цингу-Коого, завоевательницы Кореи. [И дальше в том же духе про Дзингу и Такэути-но Сукунэ]. Из Кореи были вывезены ею искусные мастера, ремесленники, купцы и ученые, водворенные на жительство преимущественно в Осаке, а также предметы искусства и религиозного поклонения и, наконец, несколько видов полезных растений, плодов и домашних животных, каковы лошадь, осел и верблюд; но последние двое не акклиматизовались в Японии. Блеск корейской экспедиции покрыл собою все царствование Цингу, длившееся семьдесят лет. По смерти же ее, последовавшей на сотом году жизни, народ сопричислил ее к лику своих национальных ками и воздвиг в память о ней храм в Осаке, бывшей одною из ее любимейших резиденций. Мы заходили в этот храм, осененный раскидистыми, могучими ветвями очень древних деревьев. Внутри его царствует несколько таинственный лиловый полусвет от протянутой снаружи вдоль по всему фасаду широкой лиловой завесы, по кото-рой затканы пять серебристо-белых императорских астр.
Третий храм, Сакура-но-миа, назван этим именем потому что к нему ведет прекрасная густая аллея вишневых деревьев (сакура значит вишня), составляющая главную, да, кажется, и единственную его достопримечательность.
Четвертый храм, Тенджин, близь длинного моста того же имени, построен и назван в честь некоего Сугавара-но-Мичизане, признанного святым и покровителем школ, наук и учащихся. Историческое предание говорит что в IX веке, когда императорский престиж постоянно страдал от вмешательства в дела правления членов фамилии Хадживара [Фудзивара], стремившихся к ограничению монархической власти, микадо, в противовес этим домогательствам, выставил некоего Сугавара-но-Мичизане, назначив его товарищем первого министра. Но вскоре Сугавара пал по интриге тех же Хадживара. Оклеветанный ими, он был сослан на остров Кью-сю, где и скончался в полной опале. Это был "человек ума и нравственности", а так как еще издревле, по понятию Японцев, место развития ума и нравственности есть школа, то Сугавара, причисленный по смерти к сонму святых пострадавших за правду и патриотизм, был признан патроном школ под именем Тенджина, то есть гения знаний.
Наконец, храм Амида-ике, принадлежащий очень сильной и многочисленной буддийской секте монтоо. “Амида-ике”, собственно значит “пруд Амиды”. Имя же Амида, по буддийской религиозной терминологии, равнозначаще имени Творца. Вообще, японо-буддийская идея верховного божества олицетворяется в фантастическом образе Амиды, которого изображают в девяти различных видах, выражающих его воплощения и совершенства. Амида совокупляет в себе свойства божества творящего, милующего и карающего; поэтому в служебном подчинении ему находятся как светлые (добрые), так и темные (злые) силы влияющие, согласно его воле, на все сущее во вселенной. Сакиямуни или Будда есть девятое (последнее) воплощение Амиды.» [Далее довольно путано пересказывается предание о том, как в Японию при государе Киммэй прислали бронзовое изваяние Будды, какие споры разгорелись по поводу новой веры, как «толпа осакской черни, возбужденная этими речами, разрушила и сожгла буддийскую часовню, а статую Амиды бросила в пруд», и как потом утопленное изваяние вновь было чудесным образом обретено, а буддизм утвердился.]
«22-го мая.
Сегодняшнее утро мы посвятили осмотру осакского замка Осиро. Начиная с микадо Нинтоку, Осака постоянно служила императорам резиденцией, и эта роль оставалась за нею до 1185 года, когда Минамото-но-Иоритомо. первый из министров, облеченный могущественной властью и саном сегуна, основавшись сам в Камакуре, убедил микадо Готоба переселиться на покой в небольшой, но прелестный городок Киото. Нинтоку был первым строителем Осиро, и эта крепость в продолжение своего шестнадцативекового существования выдержала немало осад и была свидетельницей большей части главнейших событий в истории Ниппона по части междоусобных войн до последнего сегуна включительно, покончившего свое политическое бытие в революции 1868 года. В последней четверти XVI века осакским замком владели бонзы секты Монтоо. В ту эпоху буддийские монахи сильно размножились по всей империи, а в особенности в центре и в южных провинциях Ниппона, где владели значительными землями и разными оброчными статьями. Соперничая между собою из-за привлечения к тому или другому монастырю наибольшего числа выгодных поклонников и вкладчиков, эти братства и секты дошли наконец до кровавых междуусобий, нападая друг на друга с оружием в руках и сожигая бонзерии своих соперников. Потерпевшие, разумеется, мстили им тем же, но от этих побоищ и особенно от пожаров сильно терпели светские, непричастные к монашеским распрям, обыватели. Бонзы стали вооружать свои монастыри, и окружая их стенами и рвами, превратили многие обители в формальные крепости, в которых и государственная власть порой ничего не могла с ними поделать. Наконец, сёгун Хидейёси […], знаменитый тайко-сама, решился положить конец этому невозможному ходу дел. Он взял штурмом несколько из самых беспокойных монастырей, другие занял своими войсками, срыл их укрепления, сослал на отдаленные острова наиболее виновных монахов, все остальное духовенство подчинил строгому надзору полиции и, наконец, подверг секуляризации, в пользу правительства, все монастырские земли, предоставив бонзам только право пользования ими по благоизволению правительства. Все это было совершено в 1586 году. В числе взятых с бою монастырей находился и осакский замок в котором бонзы оборонялись особенно упорно и долго, так что пришлось вести против него целую осаду и несколько раз возобновлять попытки штурма, пока, наконец, последняя из них увенчалась успехом. Выгнав бонз из Осиро, Хидейёси возобновил его, расширив и углубив водяные рвы и воздвигнув вторые, внутренние стены с несколькими фланкирующими башнями. Затем он избрал Осиро местом своей постоянной резиденции и для этого выстроил внутри его великолепный дворец. Хидейёси, сын лростаго крестьянина-земледельца, благодаря силе своего характера, государственному уму и военным талантам, возвысился до положения сёгуна, получив от микадо титул тайко-сама, то есть “великого господина”, который сохранился за ним как в истории так и в устах народа. Почувствовав в 1598 году начало смертельного недуга, он принял все зависевшие от него меры для утверждения сёгунской власти за своею династией и для этого, между прочим, женил своего, еще несовершеннолетнего, сына Хидейёри на дочери своего первого министра и друга Гиейяса [Токугава Иэясу], передав ему, в качестве регента, не только свою власть, но и соединенный с нею высокий титул сёгуна. Гиейяс дал ему торжественную письменную клятву отказаться от этой власти как только Хидейёри достигнет совершеннолетия, причем, не довольствуясь обыкновенною подписью, вскрыл даже себе на руке жилу чтобы расписаться собственною кровью. Тайко-сама умер в том же году на руках Гиейяса, который устроил ему самые пышные похороны, и после этого целые пять лет регентствовал в стране, всячески отстраняя Хидейёри от дел правления. Друзья молодого сёгуна, разгадав тайные намерения Гиейяса, решились противустать им и для этого собрали достаточные силы в осакском Осиро, где Хидейёри продолжал жить во дворце своего отца. Узнав об этом, Гиейяс послал им приказ немедленно же сдать замок его уполномоченным офицерам, но Хидейёри отказался исполнить это требование. Тогда Гиейяс обложил замок своими войсками. Осада продолжалась несколько месяцев, и гарнизон, после храброй защиты, вынуждаемый голодом, должен был наконец, при последнем штурме, сдаться на капитуляцию. Но не сдался Хидейёри со своими друзьями. Оли взял факел и собственной рукой зажег отцовский дворец, а когда здание было уже достаточно охвачено огнем, бросился в пламя в ту самую минуту когда крепость отворила неприятелю ворота. Друзья последовали его геройскому примеру. Это было в 1603 люду. Гиейяс провозгласил себя сёгуном, оправдывая свое клятвопреступление и трагическую смерть Хидейёри тем будто имелись доказательства что Хадейёри сочувствовал христианам и находился с ними в тайных отношениях. Войско присягнуло ему на верную службу, а микадо санкционировал за ним власть и титул сёгуна, после чего Гиейяс перенес сёгунальную столицу в Иеддо (Токио) и издал законодательное постановление обязывавшее будущих сёгунов не переменять этой резиденции.
Осакскому замку пришлось сыграть некоторую роль и в событиях новейшей истории Ниппона. […] Со времени изгнания Португальцев (1638), Япония пребывала в полной замкнутости. Всякие сношения с европейскими народами были прерваны, и только Голландцы пользовались привилегией торговать в Дециме при весьма стеснительных условиях. В 1844 году; рассчитывая что результат первой англо-китайской "войны за опиум" должен произвести внушительное впечатление на японское правительство, король голландский Вильгельм II обратился к сёгуну с собственноручным письмом, где доказывал ему невозможность оставаться в наш век в отчуждении от других наций без опасения навлечь на себя общую вражду, и советовал смягчить строгость законов против иностранцев, дабы тем избавить страну от бедствий неизбежной в противном случае войны с европейцами. Но японское правительство отвечало что обстоятельства, изменившие судьбу Китайской империи, еще сильнее укрепили его во всегдашней политике, потому что если бы Китайцы не сделали неосторожности дозволив англичанам селиться в Кантоне, то теперь не находились бы во глубине пропасти. "Пока плотина в хорошем состоянии, поддерживать ее легко, но раз ее прорвало, - трудно уже удержать ее от дальнейшего разрушения." После этой отповеди, европейские попытки притихли до 1852 года, когда правительство Северо-Американских Соединенных Штатов отправило в Японию экспедицию коммодора Биддля. "Передайте своему правительству", отвечали ему, "что народ наш избегает всякого общения с иностранцами. Они приезжали к нам со всех сторон света и получали точно такой же отказ. Отказывая вам, мы соблюдаем завещанные нам по преданию государственные правила. Мы знаем что обычаи наши в этом отношении разнятся от обычаев других народов; но мы требуем и для себя того же права, какое принадлежит в частности каждому народу, устраивать собственные дела по своему крайнему разумению. Торговля голландцев в Нагасаки не дает еще остальным народам права претендовать на те же самые выгоды." Этот достойный ответ вызвал в Америке целую бурю. Печать, клубы, конгресс, подняли вопрос о внушительной морской манифестации против Японии. "Не следует де дозволять этой империи пренебрегать долее цивилизованным миром; независимость народа не может быть абсолютною: препятствие представляемое Японией мирному развитию американской торговли не имеет разумного основания и не может быть терпимо; достоинство Америки обязывает де ее к энергическому вмешательству" и т. п. Экспедиция на этот раз была поручена коммодору Перри, который в июле 1853 года в первый раз появился не в Нагасаки, а пред городом Урага, в Иеддойском заливе, и настоял на том чтоб японские уполномоченные приняли от него письмо президента Штатов "к его великому и доброму другу, государю Японии". При этом Перри заявил что за ответом он явится следующею весной со всею своею эскадрой. И действительно, 11 февраля 1854 года девять сильных военных пароходов стали на якорь против Канагавы, и под жерлами их грозных орудий японскому правительству волей-неволей пришлось подписать 31 марта договор, известный под именем Канагавскаго трактата. В декабре того же 1854 года заключила договор и Англия…»
[И далее следует длинное изложение истории падения сёгуната и Реставрации Мэйдзи, с упором на злоключения в эту пору Осаки и в очередной раз сожжённого Осакского замка]
«Осакский замок Осиро лежит на северо-восточной окраине города, занимая своими стенами самый возвышенный пункт во всей окрестности. В стратегическом отношении он командует над Токаидо, большою императорскою дорогой, которая прорезывает с юга на север всю Японию: в этом-то и заключалась вся важность замка во всех междоусобных войнах. Наружные стены его имеют в окружности одну милю (1 1/2версты) и поражают своим циклопическим характером: в них заложены и спаяны между собой прочным цементом такие громадные глыбы серого гранита что воображение отказывается представить себе каким образом, помощию каких машин и приспособлений, могли они в эпоху Нинтоку, за 1.600 лет до нашего времени, быть втащены на этот холм и подняты на высоту для правильной укладки? Даже и современная техника, при всем своем могуществе, могла бы задуматься над такою задачей, напоминающею задачу египетских пирамид и ниневийских сооружений. Изумляешься тем более что эти чудовищные монолиты, по всей вероятности, были привезены издалека, так как окрестная низменно-плоская страна не дает никаких указаний чтоб они могли быть произведением местной природы. Япония полна построек носящих более или менее циклопический характер, но ни одна из них, не исключая токийскаго Осиро и нагойского Оариджо, не может идти ни в какое сравнение с Осиро осакским. Это как будто действительно работа каких-то циклопов, тайна которой унесена ими с собою.
Дворец, сожженный в 1868 году, более не восстановлялся, и теперь на месте его, внутри замка, находятся вытянутые в линию барачные казармы, где расквартирована часть осакского гарнизона и помещается штаб 4-го корпуса. Вместо прежних гонгов и барабанов, там беспрестанно раздаются теперь французские фанфары сигнальных труб, и на постах, где еще лет тридцать тому назад красовались сёгуновы воины в кольчугах, латах и рогоносных шлемах, с кольями или бердышами в руках, с лицом сокрытым под железною маской нарочито страшного вида, стоят теперь щупленькие молоденькие Японцы в синих куртках и делают "на караул" снайдеровскими ружьями. Для вседневных учений, за недостатком места внутри цитадели, люди выводятся на эспланаду. Некоторые из прежних башен еще уцелели, некоторые возобновлены после пожара, но это сооружения более поздних времен, то есть эпохи Тайко-сама; от древнейшей же башни, называемой Тенсидо и служившей редюитом, сохранился только циклопический фундамент, которого ни время не берет, ни люди не могли уничтожить. Верхние надстройки башни погибли когда-то еще в прежних пожарах, и теперь на площадке служившей для них основанием растет среди плит и булыжника мелкая сорная травка. Мощеная камнем тропка, в роде узкой аппарели, ведет на эту площадку, с которой открывается широкий вид на город изрезанный каналами и на всю окрестную равнину. Фундамент Тенсидо чуть ли не выше остальных башен осакского замка, и говорят что с этой самой площадки последний сёогув Стоцбаша скорбно смотрел на последнюю попытку остатков своего войска дать на раввине перед замком отпор войскам конфедерации, наступавшим под знаменами микадо и все больше и больше оттеснявшим знамена сёгуна к берегу моря. Здесь "Золотая Астра" окончательно победила "Проскурняковый Трилистник"… (Золотая Астра - фамильный герб микадо, а три листа проскурняка, обращенные острыми концами внутрь, к центру, и заключенные в орбиту кольца, составляют герб клана Токугавы, из коего происходила династия Гиейяса. […] Герб учрежден был Гиейасоы в память того что армия которою он командовал в Секихаарекой битве, порешившей судьбу Хидейёри, получила от него приказание прикрепить, в отличие от противника, к древкам своих знамен проскурняковые ветки.)
[…] Внешние стены замка расположены большими кремальерами (в фортификации так называются выступы в виде исходящих углов, врезаемые в бруствер), что доставляет им перекрестную и, отчасти, фланговую оборону; фланги в четырех исходящих углах защищаются четырехсторонними двухэтажными башнями. Подобное же, только более стесненное, расположение имеют и внутренние стены, составляющие вторую линию обороны. Рвы со всех сторон выложены камнем, в том же характере как и самые стены. Все это показывает что планы крепостной обороны у древних строителей замка были соображены довольно искусно и правильно, принимая во внимание средства тогдашней атаки; но тем страннее встретить среди этих верков два широкие каменные моста чрезвычайно прочной постройки, сооруженные в роде плотин через наружный и внутренний рвы и составляющих единственный путь сообщения замка со внешним миром. Говорят что если осакская цитадель сдалась Гиейясу в 1603 году и не могла держаться в 1868, то это единственно благодаря ее двум мостам, облегчившим нападающей стороне приступ.
На северной окраине города, почти против замка, вверх по реке, возвышается из-за каменной набережной массивное кирпичное здание, окруженное разными пристройками и побочными корпусами с высокими фабричными трубами, совершенно европейского характера. Это так называемый Минт-Осака, новый монетный двор, построенный на счет казны англичанами и управляемый ими же. Английский архитектор вкатил правительству стоимость этой затеи в несколько миллионов долларов (уверяют, будто в двадцать). Дорогонько, если принять во внимание, что отчеканенной в нем монеты вы почти не находите в обращении, как говорят, по той простой причине, что чеканится ее очень мало. Впрочем, в утешение себе, японские пристава показывают теперь "знатным путешественникам" приемный павильон в этом Минт-Осака, предназначенный для приездов министра финансов и прочих высоких сановников империи. Приподнимая коленкоровые чехлы с нескольких кресел, они с очень веским выражением в лице докладывают, что одна только эта меблировка павильона стоила десять тысяч долларов. Немудрено, что звонкая монета исчезла из Японии!..
По осмотре всех этих "достопримечательностей", мы поспешили на станцию, куда уже заранее были перевезены из гостиницы наши вещи, и с полуденным поездом отправились в Киото.»
«21-го мая.
[…В Кобэ] мы съехали на берег и отправились прямо на железнодорожную станцию, чтобы с первым отходящим поездом ехать в Осаку.
Первая станция на нашем пути местечко Суми-иоши, вплоть до которого, начиная от самого Кообе, тянется непрерывный ряд сельских домиков вдоль низменного морского берега. С правой стороны - голубая гладь моря, с левой - горный кряж. Проехав один тоннель, сооруженный, кажется, не столько ради необходимости, сколько из желания иметь его, мы вскоре подошли ко второй станции Ниси-номиа. Отсюда непрерывный ряд сельских строений пошел вблизи дороги уже с обеих сторон и у моря, и под горами. На пути промчались через два тоннеля. Повсюду все та же высокая агрикультура. Почва песчаная, но все-таки тщательно возделана грядками под посев пшеницы. На каждом песчаном участке устроены особые цистерны для орошения. Третью станцию, Кан-саки, проехали мы не останавливаясь и прибыли под вечер в Осаку. Остановились в японской гостинице Джиуте, которая считается здесь лучшею, потому что снабжена кое-какою европейскою мебелью и кроватями.
Европейцы прозвали Осаку Японскою Венецией. Это потому, что город расположен в устьях реки Йоды (Иода-гава), впадающей в Осакский залив тремя рукавами, один из коих еще принимает в себя речку, и весь материк между этими четырьмя водяными артериями прорезан вдоль и поперек множеством судоходных, больших и малых каналов, пересекающихся между собою, по большей части под прямыми углами. Надо всею этою водяною сетью переброшено более 260 мостов, между которыми в последнее время завелись и мосты европейской конструкции, на каменных и железных устоях. Множество торговых, каботажных, легких перевозочных и увеселительных фуне теснятся у пристаней и бороздят во всех направлениях поверхность рукавов и каналов, не говоря уже о морской гавани, где виднелся целый лес японских мачт; недаром же, в самом деле, Осака считается коммерческой столицей Японии. По главному рукаву Йоды ходят легкие пассажирские пароходики, поддерживающие сообщение не только между южным и северным концами города, но и между Осакой и Киото и даже далее, до лежащего внутри страны озера Бива. Улицы, как и во всех японских городах прямые, длинные идут параллельно одна другой и пересекаются под прямыми углами множеством подобных же улиц, в которых с непривычки крайне трудно разобраться, до того они все похожи одна на другую. Огодори, или главный проспект, тянется через весь город, пересекаясь несколькими мостами, из которых наиболее замечательны: Тенджин-баси, как самый длинный, слишком 720 шак, или более 120 сажен; затем чугунный, легкой постройки мост Корай-баси, находящийся в центре города, вследствие чего от него идет счисление всех городских и загородных расстояний, как в Токио от Ниппон-баси. “Корай” значит “Корейский”; название это издавна присвоено мосту на том основании, что, по преданию, после завоевания Кореи (в начале III века) императрица Цингу поселила около этой местности много пленных корейцев, которые занимались торговлей и даже первые положили начало ее процветанию в Осаке. В центре торговых кварталов, на том же Ого-дори, находится еще один мост, Синсай-аси, построенный из полосового железа и с виду похожий своими дугообразными щеками на Москворецкий железный, или на петербургский, что на Обводном канале, близ церкви святого Мирона. Вообще Осака щеголяет мостами и на этот счет даже несколько фантазирует. Так, например, в одном месте, на пересечении двух крестообразно сходящихся каналов, построены четыре одинаковые моста, образующие собою квадрат. Этот пункт известен под именем Иецу-баси, то есть четверомостия.
Город разделяется на три части: нижнюю или портовую, среднюю или театральную и верхнюю, храмовую. В последние две надо подниматься по широким ступеням гранитных лестниц. В нижней части находится квартал европейцев, Цукиджи, окруженный со всех сторон водой, но соединенный с другими частями города двумя разводными мостами, из коих один горбатый, Иешиа-баси замечателен тем, что около него сгруппировались лучшие осакские рестораны. Тут же, неподалеку, на новой гранитной набережной, обсаженной аллеей молодых деревьев, находится лучшее здание города, отстроенное совсем по-европейски, в два этажа, с высоким греческим портиком, украшенным четырьмя коринфскими колоннами и высоким полусферическим куполом, который виден еще из Кобе и очень заинтересовывает собою незнающего путешественника, заставляя его предполагать, что это величественный христианский собор, либо дворец самого микадо. А между тем это не более как Осакафу, то есть городские присутственные места, где сосредоточены и ратуша, и губернское правление. Вообще, с проведением железной дороги, Осака, видимо, стремится поскорей оевропеиться. Эти ее мосты и набережные, эти "фу", эти скверики, железнодорожная станция и несколько десятков казенных и частных зданий англо-колониального характера явно указывают на такую тенденцию. Некоторые богатые купцы начинают уже, вместе с костюмом, заменять и свои прежние японские дома европейскими, так что по части новаторства Осака спешит перещеголять даже Токио. Даже Синма-ци, здешний квартал куртизанок, не прячется, подобно токийской Иошиваре, за высокими каменными стенами, а с наглостью, совсем по-европейски, выставляется уже напоказ всем желающим. Впрочем, по характеру своих улиц и домов, это совершенно то же, что и в Иошиваре, даже бульвар посреди улицы Мацу-сима такой же точно, как и там. Пройдет еще лет десять, и Осака, вероятно, сделается чем-нибудь вроде буржуазной европейской Иокогамы, но только в значительно больших размерах. Она и теперь более походит на "город", чем остальные города Японии: постройки в ней очень скучены, однообразны, садов очень мало, да и те невелики, парков, таких как в Токио, совсем нет, а что до рисовых полей и чайных плантаций, какие сплошь и рядом попадаются в разных частях токийской Мицу, то здесь, кажется, и вовсе их не бывало. Лучшие дома прежнего дворянства и нынешних чиновников тянутся вдоль набережной главного рукава Иодагавы: в остальных кварталах кипит промышленно-торговая жизнь. В средней части города довольно узкая театральная улица вся подряд занята балаганами, наружность которых прячется под высоченными картинами, фонарями, флагами и саженными афишами. Здесь, кроме драматических представлений, показывают и магические фокусы, и чудеса жонглерства, и женщину-сирену, и ученых крыс. Недостатка в зрителях никогда не бывает, и большинство их принадлежит к простонародью, особенно из числа матросов-каботажников, для которых Осака, как портовый город, является своего рода эдемом всяких прелестей и соблазнов. Здесь по переписи 1879-го года считается 287.984 постоянных жителей, а с наплывным людом число их заходит гораздо за триста тысяч.
Из храмов наиболее замечательны в Осаке синтоские Коодзу-но-миа, Сумиийёши, Сакура-но-миа и буддийские Теиджин и Амида-ихе.
Коодзу-но-миа построен в память семнадцатого микадо Ниитоку, царствовавшего в III веке нашей эры, с 310 по 396 год. Это был сын и преемник знаменитого Оджина, сына воинственной императрицы Пингу-Коого, обожествленного под именем Хатчилана, бога войны. Благодаря храму Ичоодзу, об императоре Нинтоку и до сих пор сохраняются в Осаке живые предания. Наш переводчик и путеводитель Нарсэ говорил мне что дворец Нинтоку стоял на том самом возвышенном месте где ныне стоит Коодзу. Рассказывают о бережливости Нинтоку и теплой любви его к народу; припоминают что когда народ страдал однажды от голода, он освободил его на семь лет ото всяких податей, и что избранным девизом его было, составленное им же самим, стихотворное изречение: "Истинное богатство государя есть благосостояние его народа". Историческое изречение это вошло даже в пословицу.»
На гравюре Огата Гэкко: добрый государь Нинтоку смотрит на свою страну и видит, что мало на каких подворьях дымятся очаги. Значит, мало стряпают, значит, есть нечего, - тут-то он и отменил все подати на несколько лет...
«В древности Осака называлась Нанива, и микадо Нинтоку так облюбовал ее, что сделал своею постоянною резиденцией и прожил в ней до конца жизни. Тут он и похоронен, и храм Коодзу служит ему вечным мавзолеем. То были времена героические, Нинтоку имел сильный военный флот и сам отправлял на нем обязанности адмирала, подымая императорский штандарт на своей особой джонке; лично же командовал он и сухопутным войском и старательно обучал его. Говорят, что тот холм на котором стоит замок Осиро был его излюбленным местом для военных упражнении и маневров. Стоя там под большим широким зонтом, какие и до сих пор служат иногда вместо садовых палаток, или сидя на складном табурете, Нинтоку, посредством условных знаков и движений своим военным железным веером, управлял ходом воинских эволюций. Он же первый укрепил Осаку, построив в ней замок, и довел свой любимый город до процветания и коммерческого богатства. В благодарность за все эти попечения, по смерти Нинтоку, последовавшей на 112 году его жизни, после 86-тилетняго царствования, жители Нанивы пожелали признать его в качестве ками, то есть веч-ным духом-покровителем их города, и построили над его прахом миа, которое долженствовало служить для ками Нинтоку храмом-обиталищем. Архитектура Коодзу выдержана в строгом синтоиском стиле, без малейшей окраски и лакировки, при самой скромной орнаментации, состоящей местами из резь-бы по дереву. Тесовые стены его от времени приняли серо-сизый цвет, с некоторым как бы серебристым отсветом. Уверяют, будто храм стоит нерушимо со времени его сооружения; но в этом более чем позволительно сомневаться. Несомненно, что он очень древен, но все же ему не шестнадцать столетий. Вероятнее всего, что те реставрации, которым он подвергался на своем веку строго придерживались первоначального образца, сохраняя его да же в мельчайших деталях, и с этой стороны храм представляет величайший интерес как тип древнейшей японской архитектуры. С площадки Коодзу открывается широкий вид на весь нижний город.
Храм Сумийёши, тоже один из древнейших, построен в память императрицы Цингу-Коого, завоевательницы Кореи. [И дальше в том же духе про Дзингу и Такэути-но Сукунэ]. Из Кореи были вывезены ею искусные мастера, ремесленники, купцы и ученые, водворенные на жительство преимущественно в Осаке, а также предметы искусства и религиозного поклонения и, наконец, несколько видов полезных растений, плодов и домашних животных, каковы лошадь, осел и верблюд; но последние двое не акклиматизовались в Японии. Блеск корейской экспедиции покрыл собою все царствование Цингу, длившееся семьдесят лет. По смерти же ее, последовавшей на сотом году жизни, народ сопричислил ее к лику своих национальных ками и воздвиг в память о ней храм в Осаке, бывшей одною из ее любимейших резиденций. Мы заходили в этот храм, осененный раскидистыми, могучими ветвями очень древних деревьев. Внутри его царствует несколько таинственный лиловый полусвет от протянутой снаружи вдоль по всему фасаду широкой лиловой завесы, по кото-рой затканы пять серебристо-белых императорских астр.
Третий храм, Сакура-но-миа, назван этим именем потому что к нему ведет прекрасная густая аллея вишневых деревьев (сакура значит вишня), составляющая главную, да, кажется, и единственную его достопримечательность.
Четвертый храм, Тенджин, близь длинного моста того же имени, построен и назван в честь некоего Сугавара-но-Мичизане, признанного святым и покровителем школ, наук и учащихся. Историческое предание говорит что в IX веке, когда императорский престиж постоянно страдал от вмешательства в дела правления членов фамилии Хадживара [Фудзивара], стремившихся к ограничению монархической власти, микадо, в противовес этим домогательствам, выставил некоего Сугавара-но-Мичизане, назначив его товарищем первого министра. Но вскоре Сугавара пал по интриге тех же Хадживара. Оклеветанный ими, он был сослан на остров Кью-сю, где и скончался в полной опале. Это был "человек ума и нравственности", а так как еще издревле, по понятию Японцев, место развития ума и нравственности есть школа, то Сугавара, причисленный по смерти к сонму святых пострадавших за правду и патриотизм, был признан патроном школ под именем Тенджина, то есть гения знаний.
Наконец, храм Амида-ике, принадлежащий очень сильной и многочисленной буддийской секте монтоо. “Амида-ике”, собственно значит “пруд Амиды”. Имя же Амида, по буддийской религиозной терминологии, равнозначаще имени Творца. Вообще, японо-буддийская идея верховного божества олицетворяется в фантастическом образе Амиды, которого изображают в девяти различных видах, выражающих его воплощения и совершенства. Амида совокупляет в себе свойства божества творящего, милующего и карающего; поэтому в служебном подчинении ему находятся как светлые (добрые), так и темные (злые) силы влияющие, согласно его воле, на все сущее во вселенной. Сакиямуни или Будда есть девятое (последнее) воплощение Амиды.» [Далее довольно путано пересказывается предание о том, как в Японию при государе Киммэй прислали бронзовое изваяние Будды, какие споры разгорелись по поводу новой веры, как «толпа осакской черни, возбужденная этими речами, разрушила и сожгла буддийскую часовню, а статую Амиды бросила в пруд», и как потом утопленное изваяние вновь было чудесным образом обретено, а буддизм утвердился.]
«22-го мая.
Сегодняшнее утро мы посвятили осмотру осакского замка Осиро. Начиная с микадо Нинтоку, Осака постоянно служила императорам резиденцией, и эта роль оставалась за нею до 1185 года, когда Минамото-но-Иоритомо. первый из министров, облеченный могущественной властью и саном сегуна, основавшись сам в Камакуре, убедил микадо Готоба переселиться на покой в небольшой, но прелестный городок Киото. Нинтоку был первым строителем Осиро, и эта крепость в продолжение своего шестнадцативекового существования выдержала немало осад и была свидетельницей большей части главнейших событий в истории Ниппона по части междоусобных войн до последнего сегуна включительно, покончившего свое политическое бытие в революции 1868 года. В последней четверти XVI века осакским замком владели бонзы секты Монтоо. В ту эпоху буддийские монахи сильно размножились по всей империи, а в особенности в центре и в южных провинциях Ниппона, где владели значительными землями и разными оброчными статьями. Соперничая между собою из-за привлечения к тому или другому монастырю наибольшего числа выгодных поклонников и вкладчиков, эти братства и секты дошли наконец до кровавых междуусобий, нападая друг на друга с оружием в руках и сожигая бонзерии своих соперников. Потерпевшие, разумеется, мстили им тем же, но от этих побоищ и особенно от пожаров сильно терпели светские, непричастные к монашеским распрям, обыватели. Бонзы стали вооружать свои монастыри, и окружая их стенами и рвами, превратили многие обители в формальные крепости, в которых и государственная власть порой ничего не могла с ними поделать. Наконец, сёгун Хидейёси […], знаменитый тайко-сама, решился положить конец этому невозможному ходу дел. Он взял штурмом несколько из самых беспокойных монастырей, другие занял своими войсками, срыл их укрепления, сослал на отдаленные острова наиболее виновных монахов, все остальное духовенство подчинил строгому надзору полиции и, наконец, подверг секуляризации, в пользу правительства, все монастырские земли, предоставив бонзам только право пользования ими по благоизволению правительства. Все это было совершено в 1586 году. В числе взятых с бою монастырей находился и осакский замок в котором бонзы оборонялись особенно упорно и долго, так что пришлось вести против него целую осаду и несколько раз возобновлять попытки штурма, пока, наконец, последняя из них увенчалась успехом. Выгнав бонз из Осиро, Хидейёси возобновил его, расширив и углубив водяные рвы и воздвигнув вторые, внутренние стены с несколькими фланкирующими башнями. Затем он избрал Осиро местом своей постоянной резиденции и для этого выстроил внутри его великолепный дворец. Хидейёси, сын лростаго крестьянина-земледельца, благодаря силе своего характера, государственному уму и военным талантам, возвысился до положения сёгуна, получив от микадо титул тайко-сама, то есть “великого господина”, который сохранился за ним как в истории так и в устах народа. Почувствовав в 1598 году начало смертельного недуга, он принял все зависевшие от него меры для утверждения сёгунской власти за своею династией и для этого, между прочим, женил своего, еще несовершеннолетнего, сына Хидейёри на дочери своего первого министра и друга Гиейяса [Токугава Иэясу], передав ему, в качестве регента, не только свою власть, но и соединенный с нею высокий титул сёгуна. Гиейяс дал ему торжественную письменную клятву отказаться от этой власти как только Хидейёри достигнет совершеннолетия, причем, не довольствуясь обыкновенною подписью, вскрыл даже себе на руке жилу чтобы расписаться собственною кровью. Тайко-сама умер в том же году на руках Гиейяса, который устроил ему самые пышные похороны, и после этого целые пять лет регентствовал в стране, всячески отстраняя Хидейёри от дел правления. Друзья молодого сёгуна, разгадав тайные намерения Гиейяса, решились противустать им и для этого собрали достаточные силы в осакском Осиро, где Хидейёри продолжал жить во дворце своего отца. Узнав об этом, Гиейяс послал им приказ немедленно же сдать замок его уполномоченным офицерам, но Хидейёри отказался исполнить это требование. Тогда Гиейяс обложил замок своими войсками. Осада продолжалась несколько месяцев, и гарнизон, после храброй защиты, вынуждаемый голодом, должен был наконец, при последнем штурме, сдаться на капитуляцию. Но не сдался Хидейёри со своими друзьями. Оли взял факел и собственной рукой зажег отцовский дворец, а когда здание было уже достаточно охвачено огнем, бросился в пламя в ту самую минуту когда крепость отворила неприятелю ворота. Друзья последовали его геройскому примеру. Это было в 1603 люду. Гиейяс провозгласил себя сёгуном, оправдывая свое клятвопреступление и трагическую смерть Хидейёри тем будто имелись доказательства что Хадейёри сочувствовал христианам и находился с ними в тайных отношениях. Войско присягнуло ему на верную службу, а микадо санкционировал за ним власть и титул сёгуна, после чего Гиейяс перенес сёгунальную столицу в Иеддо (Токио) и издал законодательное постановление обязывавшее будущих сёгунов не переменять этой резиденции.
Осакскому замку пришлось сыграть некоторую роль и в событиях новейшей истории Ниппона. […] Со времени изгнания Португальцев (1638), Япония пребывала в полной замкнутости. Всякие сношения с европейскими народами были прерваны, и только Голландцы пользовались привилегией торговать в Дециме при весьма стеснительных условиях. В 1844 году; рассчитывая что результат первой англо-китайской "войны за опиум" должен произвести внушительное впечатление на японское правительство, король голландский Вильгельм II обратился к сёгуну с собственноручным письмом, где доказывал ему невозможность оставаться в наш век в отчуждении от других наций без опасения навлечь на себя общую вражду, и советовал смягчить строгость законов против иностранцев, дабы тем избавить страну от бедствий неизбежной в противном случае войны с европейцами. Но японское правительство отвечало что обстоятельства, изменившие судьбу Китайской империи, еще сильнее укрепили его во всегдашней политике, потому что если бы Китайцы не сделали неосторожности дозволив англичанам селиться в Кантоне, то теперь не находились бы во глубине пропасти. "Пока плотина в хорошем состоянии, поддерживать ее легко, но раз ее прорвало, - трудно уже удержать ее от дальнейшего разрушения." После этой отповеди, европейские попытки притихли до 1852 года, когда правительство Северо-Американских Соединенных Штатов отправило в Японию экспедицию коммодора Биддля. "Передайте своему правительству", отвечали ему, "что народ наш избегает всякого общения с иностранцами. Они приезжали к нам со всех сторон света и получали точно такой же отказ. Отказывая вам, мы соблюдаем завещанные нам по преданию государственные правила. Мы знаем что обычаи наши в этом отношении разнятся от обычаев других народов; но мы требуем и для себя того же права, какое принадлежит в частности каждому народу, устраивать собственные дела по своему крайнему разумению. Торговля голландцев в Нагасаки не дает еще остальным народам права претендовать на те же самые выгоды." Этот достойный ответ вызвал в Америке целую бурю. Печать, клубы, конгресс, подняли вопрос о внушительной морской манифестации против Японии. "Не следует де дозволять этой империи пренебрегать долее цивилизованным миром; независимость народа не может быть абсолютною: препятствие представляемое Японией мирному развитию американской торговли не имеет разумного основания и не может быть терпимо; достоинство Америки обязывает де ее к энергическому вмешательству" и т. п. Экспедиция на этот раз была поручена коммодору Перри, который в июле 1853 года в первый раз появился не в Нагасаки, а пред городом Урага, в Иеддойском заливе, и настоял на том чтоб японские уполномоченные приняли от него письмо президента Штатов "к его великому и доброму другу, государю Японии". При этом Перри заявил что за ответом он явится следующею весной со всею своею эскадрой. И действительно, 11 февраля 1854 года девять сильных военных пароходов стали на якорь против Канагавы, и под жерлами их грозных орудий японскому правительству волей-неволей пришлось подписать 31 марта договор, известный под именем Канагавскаго трактата. В декабре того же 1854 года заключила договор и Англия…»
[И далее следует длинное изложение истории падения сёгуната и Реставрации Мэйдзи, с упором на злоключения в эту пору Осаки и в очередной раз сожжённого Осакского замка]
«Осакский замок Осиро лежит на северо-восточной окраине города, занимая своими стенами самый возвышенный пункт во всей окрестности. В стратегическом отношении он командует над Токаидо, большою императорскою дорогой, которая прорезывает с юга на север всю Японию: в этом-то и заключалась вся важность замка во всех междоусобных войнах. Наружные стены его имеют в окружности одну милю (1 1/2версты) и поражают своим циклопическим характером: в них заложены и спаяны между собой прочным цементом такие громадные глыбы серого гранита что воображение отказывается представить себе каким образом, помощию каких машин и приспособлений, могли они в эпоху Нинтоку, за 1.600 лет до нашего времени, быть втащены на этот холм и подняты на высоту для правильной укладки? Даже и современная техника, при всем своем могуществе, могла бы задуматься над такою задачей, напоминающею задачу египетских пирамид и ниневийских сооружений. Изумляешься тем более что эти чудовищные монолиты, по всей вероятности, были привезены издалека, так как окрестная низменно-плоская страна не дает никаких указаний чтоб они могли быть произведением местной природы. Япония полна построек носящих более или менее циклопический характер, но ни одна из них, не исключая токийскаго Осиро и нагойского Оариджо, не может идти ни в какое сравнение с Осиро осакским. Это как будто действительно работа каких-то циклопов, тайна которой унесена ими с собою.
Дворец, сожженный в 1868 году, более не восстановлялся, и теперь на месте его, внутри замка, находятся вытянутые в линию барачные казармы, где расквартирована часть осакского гарнизона и помещается штаб 4-го корпуса. Вместо прежних гонгов и барабанов, там беспрестанно раздаются теперь французские фанфары сигнальных труб, и на постах, где еще лет тридцать тому назад красовались сёгуновы воины в кольчугах, латах и рогоносных шлемах, с кольями или бердышами в руках, с лицом сокрытым под железною маской нарочито страшного вида, стоят теперь щупленькие молоденькие Японцы в синих куртках и делают "на караул" снайдеровскими ружьями. Для вседневных учений, за недостатком места внутри цитадели, люди выводятся на эспланаду. Некоторые из прежних башен еще уцелели, некоторые возобновлены после пожара, но это сооружения более поздних времен, то есть эпохи Тайко-сама; от древнейшей же башни, называемой Тенсидо и служившей редюитом, сохранился только циклопический фундамент, которого ни время не берет, ни люди не могли уничтожить. Верхние надстройки башни погибли когда-то еще в прежних пожарах, и теперь на площадке служившей для них основанием растет среди плит и булыжника мелкая сорная травка. Мощеная камнем тропка, в роде узкой аппарели, ведет на эту площадку, с которой открывается широкий вид на город изрезанный каналами и на всю окрестную равнину. Фундамент Тенсидо чуть ли не выше остальных башен осакского замка, и говорят что с этой самой площадки последний сёогув Стоцбаша скорбно смотрел на последнюю попытку остатков своего войска дать на раввине перед замком отпор войскам конфедерации, наступавшим под знаменами микадо и все больше и больше оттеснявшим знамена сёгуна к берегу моря. Здесь "Золотая Астра" окончательно победила "Проскурняковый Трилистник"… (Золотая Астра - фамильный герб микадо, а три листа проскурняка, обращенные острыми концами внутрь, к центру, и заключенные в орбиту кольца, составляют герб клана Токугавы, из коего происходила династия Гиейяса. […] Герб учрежден был Гиейасоы в память того что армия которою он командовал в Секихаарекой битве, порешившей судьбу Хидейёри, получила от него приказание прикрепить, в отличие от противника, к древкам своих знамен проскурняковые ветки.)
[…] Внешние стены замка расположены большими кремальерами (в фортификации так называются выступы в виде исходящих углов, врезаемые в бруствер), что доставляет им перекрестную и, отчасти, фланговую оборону; фланги в четырех исходящих углах защищаются четырехсторонними двухэтажными башнями. Подобное же, только более стесненное, расположение имеют и внутренние стены, составляющие вторую линию обороны. Рвы со всех сторон выложены камнем, в том же характере как и самые стены. Все это показывает что планы крепостной обороны у древних строителей замка были соображены довольно искусно и правильно, принимая во внимание средства тогдашней атаки; но тем страннее встретить среди этих верков два широкие каменные моста чрезвычайно прочной постройки, сооруженные в роде плотин через наружный и внутренний рвы и составляющих единственный путь сообщения замка со внешним миром. Говорят что если осакская цитадель сдалась Гиейясу в 1603 году и не могла держаться в 1868, то это единственно благодаря ее двум мостам, облегчившим нападающей стороне приступ.
На северной окраине города, почти против замка, вверх по реке, возвышается из-за каменной набережной массивное кирпичное здание, окруженное разными пристройками и побочными корпусами с высокими фабричными трубами, совершенно европейского характера. Это так называемый Минт-Осака, новый монетный двор, построенный на счет казны англичанами и управляемый ими же. Английский архитектор вкатил правительству стоимость этой затеи в несколько миллионов долларов (уверяют, будто в двадцать). Дорогонько, если принять во внимание, что отчеканенной в нем монеты вы почти не находите в обращении, как говорят, по той простой причине, что чеканится ее очень мало. Впрочем, в утешение себе, японские пристава показывают теперь "знатным путешественникам" приемный павильон в этом Минт-Осака, предназначенный для приездов министра финансов и прочих высоких сановников империи. Приподнимая коленкоровые чехлы с нескольких кресел, они с очень веским выражением в лице докладывают, что одна только эта меблировка павильона стоила десять тысяч долларов. Немудрено, что звонкая монета исчезла из Японии!..
По осмотре всех этих "достопримечательностей", мы поспешили на станцию, куда уже заранее были перевезены из гостиницы наши вещи, и с полуденным поездом отправились в Киото.»