Русский зимовщик и голландский путешественник
И Литке, и Норденшёльд в книги о своих арктических исследованиях включили по огромному очерку мореплавания в Северном Ледовитом океане. В частности, Литке излагает рассказ о первом известном нам по имени русском зимовщике во льдах - штурмане промыслового судна Родионе Иванове, много лет ходившем на промысел тюленей к Новой Земле и острову Вайгач в конце XVII века. В этом рассказе уже присутствуют почти все основные мотивы позднейших историй о зимовках.
«Похождение одного из этих мореплавателей, кормщика Родиона Иванова, описано Витсеном с собственных его слов. Этот Иванов, находясь в 1690 году на промысле в сообществе с другими двумя судами, потерпел 1 сентября [ст.стиля, конечно] кораблекрушение на острове Шараповой Кошки, под восточным берегом Карского моря, и должен был остаться там зимовать. Промышленников было всего 15 человек. Они смазали себе хижину из глины, тут найденной, моржовой и тюленьей крови и шерсти, эти три вещества, вместе смешанные, составили, высохнув, претвердую массу, которая, будучи сверх того обита досками, спасенными с разбитых судов, доставила им надежное убежище как от стужи, так и от хищных зверей. Сложенную из той же глины печь топили они выкидным лесом, который должны были собирать по берегу. В первую неделю питались они только морской капустой, несколько отмоченной и смешанной с малым количеством муки, а потом мясом тюленей, моржей и даже белых медведей; но последнее ели только при особенной крайности, считая его нечистым. Иногда вынуждены они были употреблять в пищу даже шубы и сапоги свои, отмачивая их несколько в пресной воде. Эту воду добывали из ям, которые с великим трудом вырывали до глубины восьми футов, а зимой таяли снег. Беспрерывная зимняя ночь продолжалась у них пять недель, в это время они почти не выходили из избы. Недостаток движения и дурной воздух распространили между ними скорбут, от которого умерло 11 человек. В числе оставшихся четверых был и Родион Иванов. По наступлении весны посетили их самоеды с материкового берега, похитившие у них некоторую часть зимнего их промысла. Россияне боялись перебраться к ним на берег и решились выжидать, не сыщет ли их какое-нибудь русское судно. По счастью, они в надежде своей не ошиблись одно промышленное судно случайно их увидело, спасло и возвратило на отчизну.
По описанию Иванова, Шараповы Кошки, как и доказывает название, есть более мель, нежели острова, потому что полная вода их почти совершенно покрывает, за исключением нескольких холмиков (подобные холмики промышленники наши называют сопками), на одном из которых россияне спасались в своей хижинке. Она вся состоит из сыпучего песка, поверх которого в весьма немногих местах встречалась тундра. От Вайгача до Шараповой кошки можно доплыть в одни сутки, весь остров с хорошим ветром оплыть в один день, а пешком обойти в четыре. К северу и югу от него лежат две или три подобные кошки. На них почти всегда в большом количестве спирается лед. Моржей и тюленей водится на них весьма много, так что наловленные ими звери эти в продолжение зимы заняли пространство в 90 сажен в длину, столько же в ширину и шесть футов в высоту. Моржовой кости собрали 40 пудов; каждый пуд стоил в то время 15 рублей. Они нашли также одного выброшенного морем кита. Между Шараповыми кошками и матерым берегом проходить можно; но вообще около этих мест плавание весьма опасно, почему промышленники и неохотно туда ходят.»
Шараповы Кошки тянутся километров на семьдесят вдоль побережья Ямала и отделены от материка мелководным заливом в километр шириною. Место это всегда слыло очень опасным для судоходства - сейчас оно входит в состав Ямальского заказника.
Что до нечистоты мяса морского зверя - тут Норденшёльд, пересказывая Литке, даёт отдельное примечание: «Русские, в особенности староверы, строгим соблюдением поста ставили непреодолимую преграду для освоения далеких северных областей, где люди, чтобы избежать цинги, нуждаются в обильном питании свежим мясом. Несомненно, что религиозные предрассудки относительно известных кушаний и причинили гибель группе старообрядцев, которая переселилась в 1767 году на остров Колгуев. По той же причине, вероятно, окончилась неудачей и попытка обосноваться на Новой Земле, сделанная беженцами из Новгорода после его разрушения Иваном Грозным в 1570 году (Historische Nachrichten von den Samojeden und den Lappländer, Riga und Mietau, 1769, стр. 28). Сведения об этой группе старообрядцев впервые были напечатаны в Кенигсберге на французском языке в 1762 г. Автором был Клингстед, состоявший на русской службе швед, долго живший в Архангельске.» Впрочем, история новгородских беженцев на Новую землю сейчас считается не слишком достоверной.
По поводу добычи зимовщиков Норденшёльд со свойственной ему трезвостью тоже делает оговорку: «Сведения эти нелепы и основаны на каком-нибудь недоразумении. Чтобы образовать такую кучу из моржей, потребовалось бы по крайней мере 50 тысяч животных, а такое количество, конечно, не могли в продолжение одного лета убить пятнадцать человек. Получается чересчур большое количество в 1500-3000 туш. Вероятно, вместо 90 [сажен в длину] должно было значиться 9, в таком случае куча должна была представлять приблизительно 500 тюленей и моржей. Собранные моржовые бивни весили 640 килограммов, что также говорит о добыче в 150-200 животных.»
Источник, откуда Литке взял свой рассказ, тоже интересный. Николаас Витсен (1641 - 1717), рассказавший историю Иванова в одной из своих книг (Witsen N. Noord en Oost Tartarye. Amsterdam, 1705), был человеком примечательным во многих отношениях: правовед и дипломат, путешественник и географ, художник и картограф, многократный амстердамский бургомистр, мимолётный знакомец Кромвеля и добрый друг Петра Великого.
В двадцать три года Витсен сам побывал в России - и оставил очень живой дневник. Вот как он описывает лифляндский Вольмар:
«Прежде весь город и окрестные земли были им подчинены, теперь же все это является владением графа Оксенштирны, подарено ему короной, может давать доход около 50 тысяч риксдальдеров в год. Размер владений [графа] почти равен территории города Мёйдена [в Голландии], но постройки здесь хуже. Дома покрыты землей, деревом, а некоторые черепицей. Город имеет двое ворот; одна сторона его смотрит на [реку] А. Замок стоит в конце города, как показывает мой рисунок. Его охраняет команда из крепостных финнов, они подарены замку, чтобы навечно со всеми своими мужскими потомками служить здесь солдатами. Ох и велика же их зависимость!
Церковь довольно хорошо построена, по обычаям страны. Здесь я присутствовал на молении, но с какими церемониями и суеверием они его совершают! Сперва поют, затем молятся, снова поют громко молитвы, то поют, то говорят. Священник поворачивается к алтарю и спиной к народу, пока те молятся, а потом крестит и благословляет их. Еще я увидел там крещение и заклинание дьявола. Служба происходит на латышском и немецком языках. Крестьянки приходят в церковь в вышитых шапочках, набросив на себя одеяло, как бы в пальто. Когда мы здесь веселились, палили пушки, - на каждый глоток вина по два выстрела, а всего выстрелили более 100 раз, это вызвало большой шум в маленьком городке. Эти замки обслуживаются окрестными крестьянами, которые там по очереди отрабатывают барскую службу: укладывают сено в стога, прядут и выполняют любую работу, какую им приказывают. Над ними надзиратель, который часто и весьма ощутимо напоминает им об их долге. Говорят, что здесь еще действует древнее право хозяина на первую ночь невесты.»
А вот впечатления от Торжка:
«Любопытство привело меня в дом купца, куда я был приглашен на обед. Хозяйка приветствовала меня кубком пива, зачерпнув его из большого ковша, причем остатки из кубков выливались обратно в ковш, что было весьма неаппетитно. Стол накрыли грязноватой скатертью сами хозяин и его сын, хотя это важные люди, у которых в изобилии были холопы и слуги. Для каждого из нас была положена груда толстых ломтей хлеба всех сортов и деревянная ложка. Первым блюдом были засахаренные сливы и огурцы, на второе подали курицу в бачке, на третье - кусок свинины с уксусным соусом, который они ели ложками. Четвертое - какая-то странная жидкость, которую тоже едят ложками. Пятое - паштет из мяса, с луком, чесноком и т.д. Как мы сели, так нас и оставили сидеть. Очень просты были они со своими слугами. Кроме нас было еще двое русских гостей; ох, как же некрасиво они едят! Не молятся, а только крестятся; сидят хуже, чем самый неотесанный наш крестьянин. Во время обеда пришел сынок хозяина и приветствовал нас рукопожатием и поклоном; чем крепче ударяют по рукам, тем, значит, серьезнее. Этот поднес каждому из нас по чарке водки и продолжал стоять, склонясь до земли, пока они не опорожнились. Затем хозяин вызвал жену, которая также поклонилась каждому из нас и поднесла по кубку водки, после чего сразу, не говоря ни слова, опять ушла. При первом выходе хозяйка сказала: "Приглашаю вас на хлеб-соль". Одета она была богато: шапка вышита золотом и жемчугом. Привезли нас домой в санях купца, а на следующий день я также угостил их.
Сегодня у них святой день или, точнее, пьяный день: определенно весь город был пьян - все, кого мы ни встречали, даже многих женщин пришлось увозить домой в санях. В этот день поэтому мы услышали на наш счет некоторые грязные поговорки, и нас посылали к местожительству немцев в Москве, что является оскорблением. Из всех домов показывались молодые женщины, они были разодеты и некрасиво напудрены, но, когда мы подходили, - убегали и не хотели появляться. Когда мы как-то раз направились к ним, они убежали; вышла старуха, клянясь Богом, что у них нет девушек, умоляя нас пройти дальше. Другая, видя из окна, что мы наблюдаем за ней, крикнула: "Почему вы смотрите на меня? Я уже стара, со мной ничего не получится, вам нужна помоложе!" Казалось, они здесь пугливее, чем в других местах, не привыкли к чужим.»
Но о Родионе Иванове говорится уже в более поздней (и самой знаменитой) его книге - «Северная и Восточная Тартария». Тоже щедро иллюстрированной - вот, например, якут, калмык, остяк и тунгус:
Вот тут есть отличный очерк о нём - со многими картинками.