Норденшёльд. Первая встреча с чукчами
(Продолжение. Начало: 1, 2, 3)
«Плавание вдоль северного побережья Азии становилось несколько однообразным. Даже самому рьяному полярному мореплавателю могут наскучить постоянные льды, мели и туман и снова туман, мели и льды. Но нам все же представилась приятная перемена, когда мы, наконец, встретились с туземцами. На всём пространстве от Югорского Шара до мыса Шелагского мы не видели ни людей, ни человеческих жилищ, если не считать старую заброшенную хижину между мысом Челюскина и Хатангой. Но 6 сентября, когда мы находились на небольшом расстоянии от мыса Шелагского, показались две лодки. Вся команда, за исключением кока, которого никакая катастрофа не могла бы заставить бросить котлы и сковородки и который проплыл вокруг Азии и Европы, быть может, ни разу не сойдя на берег, бросилась на палубу. Лодки туземцев были из кожи и сделаны наподобие эскимосских умиаков. Они были набиты смеющимися и болтающими туземцами-мужчинами, женщинами и детьми, криками и жестами выражавшими желание посетить нас. Машину остановили, лодки причалили, и множество одетых в меха существ с обнаженными головами полезли по трапу на палубу.Было ясно, что они уже прежде видели суда. Начался оживленный обмен речами, но скоро оказалось, что ни у нас, ни у туземцев нет никакого общего языка. Это было неприятное обстоятельство, но хозяева и гости усердно помогали себе знаками. Болтовне это не мешало, и настроение скоро стало очень веселым, особенно когда роздали кое-какие подарки, главным образом табак и голландские глиняные трубки. Замечательно было то, что никто из туземцев не знал ни одного русского слова, зато один мальчик - умел считать до десяти по-английски, - доказательство того, что местные жители чаще соприкасаются с американскими китобоями, чем с русскими купцами. Сами они себя называли “чукч” или “чаучу”. Многие из них были рослые и статные мужчины. Одеты они были в узкие меховые штаны и рубашки из оленьей шкуры. Головы были обнажены, волосы коротко острижены, за исключением небольшой чолки спереди, закрывавшей лоб. У некоторых были засунуты за пояс шапки такого же образца, как носят русские в Хабарове. Они, по-видимому, считали погоду слишком теплой, чтобы надевать головной убор. Волосы у большинства были иссиня-черны е и очень густые. Женщины были татуированы чёрными или синевато-чёрными полосками на лбу и на носу, несколько таких полосок были на подбородке и какие-то фигуры на щеках. Тип лица был не так неприятен, как у ненцев или эскимосов. Некоторые из молодых девушек были даже миловидны. По сравнению с ненцами чукчи были довольно опрятны и цвет лиц их был бело-розовый. Несколько мужчин были совершенно белокуры. Возможно, что они являлись потомками русских, которые по той или иной причине, в качестве военнопленных или беглых, жили среди чукчей и слились с ними. Час спустя мы продолжали путь, а чукчи вернулись в свои лодки, по-видимому очень довольные полученными подарками, состоявшими из листового табаку, розданного им пачками, глиняных трубок, которых каждый получил столько, сколько мог удержать в руках, украшений и старого платья, которое мои товарищи и команда раздавали щедрой рукой. Все были убеждены, что мы через несколько дней войдём в такие воды, где зимнее платье уже не понадобится, где недостаток того или иного можно будет пополнить в ближайшем порту и где предметами обмена будут уже не товары, а штампованные куски металла и нарезанные бумажки. […] Но утром оказалось, что “Вега” так окружена льдом и окутана туманом, что после нескольких напрасных попыток тронуться дальше мы были принуждены закрепиться к большой льдине близ берега. Когда туман рассеялся настолько, что судно можно было разглядеть с берега, нас снова посетили чукчи, принятые нами так же гостеприимно, как и прежде. Выразительными знаками они приглашали нас сойти на берег и посетить их жилища. Так как продолжать плавание было невозможно, я принял приглашение, приказал спустить шлюпку и вместе со многими моими товарищами вышел на берег. […] Стойбища чукчей обычно расположены на самом береговом валу, отделяющем лагуну от моря. Жилища (яранги) состоят из просторных палаток из звериных шкур. Посреди палатки находится помещение для спанья в форме параллелепипеда, отгороженное тёплыми, хорошо выделанными оленьими шкурами. Освещают и согревают это помещение одним или двумя светильниками, в которых горит ворвань. Тут семья спит летом и тут же она проводит большую часть суток в течение зимы. Летом, а иногда и зимой часть яранги, окружающую спальню, отапливают дровами, причём для отвода дыма открывается отверстие в крыше. Но пользоваться дровами для согревания спального помещения чукчи считают верхом расточительности.
Нас повсюду принимали очень радушно и угощали всем, чем дом был богат. Во время нашего посещения запасы пищи у чукчей имелись в изобилии. В одной из яранг в большом чугунном котле варилась оленина. В другой разрубали на куски двух убитых оленей и вынимали внутренности. В третьей яранге старуха была занята тем, что из желудков оленей доставала зелёное травянистое содержимое и запихивала его в мешок из тюленьей кожи, очевидно, для того, чтобы сберечь на зиму в качестве консервированной зелени. Руки служили ей при этом ковшом т выше локтя были покрыты не особенно аппетитной на вид массой, которая всё же, по сообщению датских колонистов в Гренландии, не имеет неприятного вкуса. Другие кожаные мешки, наполненные ворванью, стояли рядами вдоль стен яранги.
Нам предложили купить ворвань и, по-видимому, были удивлены, что мы не нуждаемся в этом товаре. Во всех ярангах лежали распластанные тюлени, - доказательство, что в течение последних дней был обильный лов. Около одной яранги лежали две только что отрубленные головы моржей с красивыми клыками. Я напрасно пытался получить в обмен эти головы, но на следующий день нам предложили клыки. У чукчей, по-видимому, существует какое-то предубеждение против продажи голов убитых животных. Согласно старинным описаниям путешествий, они поклоняются моржовым головам.
Детей, свежих и здоровых, было множество. Старшие дети ходили в ярангах почти совсем голые, и я видел, как они без обуви или какой-нибудь одежды выбегали и прыгали по обледенелой земле между ярангами. Маленьких детей женщины и мужчины носили на спине, причём дети были так закутаны, что походили на меховые мячи. С детьми чукчи обращались удивительно ласково, и никогда не случалось слышать со стороны старших бранного слова. Я выменял себе здесь множество домашней утвари и одежды, которые впоследствии будут описаны.
Утром 9 сентября мы попытались продолжить путь, но густой туман скоро снова заставил нас пристать к стамухе. […] По соседству со стоянкой судна не видно было яранг, но во многих местах на берегу встречались следы старых стойбищ, - покрытые сажей камни, которыми пользовались при натягивании палаток, разбитая домашняя утварь и больше всего остатки костей тюленей, оленей и моржей. В одном месте множество черепов моржей были расположены кольцом. Возможно, что это были остатки пира после очень обильного лова. Вблизи покинутого зимовья, у устья ещё невысохшего или вымерзшего ручья, д-р Стуксберг нашёл несколько небольших холмиков, содержащих сожжённые кости. Сжигание было настолько полное, что д-р Альмквист мог определить только одну кость. Это был человеческий зуб. После сжигания остатки костей и зола были сложены в яму и покрыты сначала дёрном, а затем маленькими плоскими камнями. Стойбище казалось мне покинутым всего несколько лет назад, и собранные в кучу кости не имели вида старых. Но нужно быть очень осторожным, когда пытаешься определить в полярных местностях возраст старого стойбища… […]
У этих берегов теперь впервые стояло на якоре судно. Поэтому наше прибытие очень удивило чукчей, и известие об этом замечательном событии, по-видимому, распространилось между ними с большой быстротой. И хотя яранг поблизости и не было видно, нам всё же пришлось принять множество гостей. Я пользовался каждым случаем, чтобы наменять себе всевозможных вещей, характерных для домашнего обихода чукчей. […] Впрочем, моя торговля с чукчами сопровождалась на этот раз очень большими затруднениями, так как у меня не было предметов меня, предпочитавшихся дикарями. Во время моих путешествий 1875 и 1876 годов [по сибирским рекам] мне не пришлось воспользоваться для меновой торговли с туземцами мелкими вещами, захваченными с собой, а хорошо шли русские бумажные деньги. Поэтому я и при выходе “Веги” из Швеции взял с собой только деньги, а не товар для обмена. Но деньги имели здесь мало применения. 25-рублёвая бумажка ценилась чукчами меньше, чем красивая обёртка от мыла, а золотая или серебряная монета меньше, чем оловянная или медная пуговица. Мне всё же удалось сбыть несколько монет по 25 ёре, но только после того как их просверлили для серег.
Единственные имевшиеся у меня теперь товары для обмена были табак и голландские глиняные трубки. Табаку у меня было всего несколько дюжин пачек из партии, которую сибиряков предполагал импортировать по Енисею в Сибирь. Я был убеждён, что достигну тихого океана уже этой осенью, и щедрой рукой раздавал свои запасы табаку, так что они быстро иссякли, а потребности моих приятелей-чукчей были удовлетворены на много недель. Когда впоследствии “Веге” пришлось зимовать среди льдов, я очень раскаивался в своей расточительности. Голландских глиняных трубок ещё имелось множество. Я случайно взял их с собой… [из-за подробно описанной путаницы с грузами] Хотя трубки и были слишком хрупки для грубых пальцев чукчей, они всё же очень пригодились для обмена на мелочи, в качестве приветственных даров множеству собравшихся на судно туземцев и для подарков детям, чтобы расположит в нашу пользу родителей. Кроме того, я роздал много шведских серебряных монет, чтобы в случае несчастного исхода экспедиции оставить след, по которому можно было бы определить места, посещённые нами.
Для сведения будущих путешественников я укажу товары, на которые здесь имеется спрос: толстые иглы для шит я и для штопки, котелки, ножи (предпочтительно большие), топоры, пилы, сверла и другие железные инструменты, холщовые и шерстяные рубашки (не только ярких цветов, но также и белые), платки, табак и сахар. Сюда же относится водка; этой ходячей монеты на “Веге”, конечно, были большие запасы, но пользоваться ею для это й цели я не считал возможным. За водку можно сразу же получить все, что хочешь, от многих чукчей, но не от всех, потому что и здесь встречаются мужчины непьющие и с жестом презрения отстраняющие стакан, который им подносят. Чукчи вообще хитры, расчетливы и умеют соблюдать свою выгоду. В этом направлении их развила меновая торговля, происходящая через их посредство между Америкой и Сибирью. Многие бобровые шкуры, попадающие на Ирбитскую ярмарку, переходили из рук в руки от американских туземцев к сибирским, пока, наконец, не дошли до русского купца. В целях меновой торговли между полярными жителями Америки и Азии на одном из островов Берингова пролива устроено нечто вроде ярмарки. Говорят, что в самом отдаленном торговом пункте полярной Америки еще несколько лет тому назад в уплату за шкуру бобра давали всего один лист табаку. Один чукча предлагал мне за котелок необыкновенно красивую шкуру черной лисы. К сожалению, лишнего котелка у меня не было. Но и тут цены повысились, когда русские впервые пришли на Камчатку, они получили за один нож восемь собольих шкур и восемнадцать - за топор, причем камчадалы смеялись над доверчивыми чужестранцами, которых можно было так легко обмануть. Когда русские впервые обосновались в Якутске, за котелок им, говорят, платили столько собольих шкур, сколько их влезало в него...»