Норденшёльд: Путевые впечатления. Миражи, носороги и грифы
(Начало: 1, 2)
«На Крайнем Севере русские поселения состоят из одноэтажных изб с плоскими, крытыми дерном крышами, построенных из бревен или досок разобранных плотов.[Съестные припасы и товары для торговли с туземцами отправляются по Енисею, как и по многим другим сибирским рекам, вниз по течению на огромных сколоченных из березовых бревен плотах. Поднимать эти плоты вверх по реке не имеет смысла, почему они после отгрузки и оставляются на берегу и гниют или же разбираются на постройки. (Прим. автора)] Обычно встречающиеся на домах зажиточных русских крестьян украшения из резного дерева, искусные формы которых свидетельствуют, что обитатели домов имеют время думать не только об удовлетворении ежечасных жизненных потребностей, - здесь совершенно отсутствуют; но дальше на юг деревни становятся больше, дома наряднее, крыши выше, и фасады украшены резьбой. Все говорит об известном благосостоянии, внутренность дома довольно уютна, если не принимать во внимание ползающих повсюду тараканов. Стены украшены многочисленными, если и не особенно художественно исполненными фотографиями и литографиями. Для спанья служит навес (полати) под потолком, занимающий треть или половину избы, но так высоко расположенный над полом, что можно под ним ходить, не сгибаясь. Обычно на полатях тропическая жара, так что спящие почти постоянно купаются в собственном поту, что, однако, не мешает им прямо с полатей выходить на сильный мороз. Пища приготовляется в больших печах, которые топятся для этой цели ежедневно, одновременно согревая избу. Свежий хлеб выпекается каждый день, и даже самые бедные не могут обойтись в хозяйстве без самовара. Гостя всегда встречают радушно и приветливо, а если он задержится в избе, ему непременно придется выпить с хозяевами чаю. Одежда повсюду схожа с русской: зажиточные носят широкие бархатные шаровары, засунутые в сапоги, красиво вышитую серебром рубаху и широкий, подбитый мехом кафтан; у бедного, если он не чересчур оборван, одежда такого же покроя, но только из худшей, грязной и вытертой ткани. Зимой ненецкая малица необходима всем - богатым и бедным, русским и туземцам, оседлым и кочевым.
Во время моего путешествия на Енисей в 1875 году здесь находилось очень немного лиц, сосланных за политические преступления, но зато довольно много ссыльных другого типа: убийц, воров, фальшивомонетчиков, поджигателей и т. д. Среди них было несколько финнов и один швед, или, как бы там ни было, человек, который, по его собственным уверениям на ломаном шведском языке, в прежние времена служил в королевской гвардии в Стокгольме. Тем не менее безопасность как людей, так и собственности, была полная, и замечательно, что не чувствовалось никакой розни между русско-сибирскими уроженцами и теми, кто был сослан за преступления. В общем даже как-то мало интересовались - за какое именно преступление, или, как здесь принято говорить, “несчастье”, человек сослан. На мой вопрос об этом я обычно получал многозначительный ответ: “за плохое поведение”.
Наравне с поселениями русских часто встречаются жилища туземцев. Эти жилища имеют ту же форму, как и чумы лопарей. Ненецкие чумы обычно покрыты оленьими шкурами, остяцкие юрты - берестой. Вокруг чумов всегда снует множество собак, которыми пользуются зимой как упряжкой для саней, а летом - для буксировки вверх по реке судов. Этот способ передвижения в высшей степени удивил норвежских моряков, с которыми я в 1875 году плыл вверх по реке. Видеть, как люди плыли в лодке, которую тащили собаки, было для них удивительнее вида московского кремля и киевских колоколов. Для такого путешествия припрягают достаточное количество собак к длинной снасти, один конец которой прикреплен к носовой части судна. Собаки бегут вперед по низкому берегу, протаптывая настоящие тропинки. Мелкосидящее судно удерживают на достаточном расстоянии от берега частью с помощью руля, которым правит человек, стоящий на корме, частью отталкиваясь шестом. Челноки часто выдолблены из одного ствола, но благодаря размерам, которых в этих местах достигают деревья, бывают довольно вместительны и красивы по форме. Сибирские собаки очень похожи на эскимосских, которыми в Гренландии также пользуются для упряжки.
Многие языческие обычаи туземцами еще и сейчас не оставлены. Так, в зимовье, где мы высадились на несколько часов 16 сентября, в лесу, вблизи поселка, находилось по обыкновению кладбище. Трупы лежали в больших ящиках, не закопанных в землю. Почти на всех этих ящиках были установлены кресты. Несмотря на это, на дереве возле могилы висели различные части одежды умершего вместе с узелком, содержавшим пищу, главным образом вяленую рыбу. На могилы более зажиточных туземцев родственники кладут вместе с пищей несколько рублевых бумажек, чтобы умерший не оказался без карманных денег при входе в другой мир.»
«По-видимому, туземцы, живущие на границе тундры, хорошо сознают важность прибытия судов с мирового океана на громадные реки Сибири. Я сам имел случай убедиться в этом в 1875 году. До встречи с пароходом “Александр” я с двумя учеными и тремя зверобоями плыл в нордландской лодке вверх по реке, причем мы, между прочим, причалили к месту, где собралась толпа долганов. Когда выяснилось, что мы пристали к их берегу не в качестве торговцев водкой или скупщиков рыбы, приезжавших с юга, а прибыли с севера, с моря, туземцы пришли в полный восторг. Нам пришлось испытать не особенно приятные объятия наших одетых в звериные шкуры почитателей, и в конце концов один из нас пережил неожиданное удовольствие искупаться в реке при попытке очарованного долгана насильно перенести его на руках к лодке, находившейся в некотором расстоянии от мелкого берега.»
«Не испытавший сам едва ли может составить себе представление об оптических обманах, порождаемых туманом в таких местностях, где размеры предметов, мелькающих в тумане, заранее неизвестны и потому не могут дать наблюдателю представления о расстоянии. Наше представление о расстоянии и о размерах основывается в таком случае исключительно на случайности. К тому же неясные очертания окутанных туманом предметов часто несознательно превращаются наблюдателями в прихотливые фантастические картины.
Я однажды плыл на лодке по проливу Гинлопен, пробираясь среди плавучих льдин к островку в расстоянии нескольких километров. Когда лодка выходила, небо было ясное, но пока мы усердно охотились на птиц для нашего обеда, все окуталось густым туманом, и притом так неожиданно, что мы не могли ориентироваться по компасу. Тогда мы стали грести наудачу в различных направлениях среди быстро несомых течением льдин. Мы напрягали все силы, чтобы разглядеть островок, берег которого мог служить нам верным пристанищем. В это время мы увидели на горизонте темную полоску. Мы приняли ее за остров, к которому направляли путь, и то, что темный край быстро повышался, вначале не показалось нам странным, так как решили, что туман рассеивается и что яснее выступает берег. Скоро по обе стороны острова показались два белых снеговых поля, которых мы прежде не видели, и сейчас же вслед за этим все превратилось в морское чудовище, похожее на голову моржа величиной с гору. Голова эта ожила и пришла в движение и в конце концов уменьшилась до головы обыкновенного моржа, лежавшего на льдине вблизи лодки; белые клыки образовали снеговые поля, черно-коричневая выпуклая голова - гору. Едва только это видение исчезло, как один из матросов закричал: “Земля у носа, высокая земля!” Все мы теперь увидели перед собой высокий альпийский берег с горными вершинами и глетчерами, но и он мгновение спустя сократился до края обычной низкой льдины, покрытой слоем земли.
Весной 1873 года Паландер и я с девятью матросами совершили санное путешествие вокруг Северо-восточной земли. Во время этого путешествия мы встретили и убили много медведей. Когда показывался медведь, весь поезд останавливался и, чтобы не испугать зверя, все прятались за сани, кроме охотника, который, присев на корточки в каком-нибудь удобном месте, ждал, пока добыча подойдет достаточно близко, чтобы стрелять наверняка. Однажды на льду Валенбергского залива медведь, которого поджидали и которого отчетливо видели, вместо того чтобы приблизиться своей обычной мягкой походкой зигзагами и, нюхая воздух, соображать - годятся ли чужестранцы ему в пищу, как раз в момент прицела распустил исполинские крылья и улетел в виде маленькой белой чайки. В другой раз, во время этой же санной поездки, мы услышали из палатки, в которой отдыхали, крик возившегося около нее повара: “Медведь, большой медведь; нет, олень, совсем маленький олень”. В то же мгновение раздался выстрел, и медведь-олень оказался маленьким песцом, который жизнью заплатил за честь несколько мгновений изображать крупного зверя.
Из этих рассказов видно, как затруднено плавание в неизвестных водах в тумане и среди плавучих льдов.»
А вот что пишет Фритьоф Нансен: «Неожиданно прямо перед носом “Фрама” выросла большая земля, лоцман скомандовал: “Полный ход назад!”. Затем все же стали осторожно приближаться: и что же - “земля” оказалась половиной плывшего по воде черпака».
«Только в последней половине предыдущего столетия представился европейскому учёному случай исследовать подобную находку. При обвале берега реки вилюя под 64˚ сев.шир. в 1771 году обнаружился целый носорог с мясом и шкурой. Голова его и ноги до сих пор хранятся в Петербурге. Остальное пропало вследствие недостатка транспорта и средств для сохранения находки. По сохранившимся остаткам определили, что это древний вид носорога (Rhinoceros antiquitatis Blumenbach) был покрыт шерстью, в противоположность существующим сейчас видам того же рода.
Вообще ископаемый носорог схож с ними как по наружному виду, так и по размерам. Рога ископаемого носорога, между прочим, давно уже привлекают внимание туземцев. Волокна этих рогов применяются ими для той же цели, для которой чукчи используют волокна китового уса, т.е. для усиления упругости лука, причём полагают, что волокна одновременно производят такое же благодетельное воздействие и на меткость стрел, как кошачьи когти и глаза сов, употреблявшиеся в старину при отливке пуль шведскими охотниками. Туземцы думали, что черепа и рога носорогов, которые находили вместе с остатками мамонтов, принадлежат исполинским птицам, о которых якуты, остяки и тунгусы рассказывают легенды вроде сказок о птице Рок в “тысяче и одной ночи”. Эрдман и Миддендорф предполагают, что подобна находка тысячелетия два тому назад породила рассказ Геродота об аримаспах и стерегущих золото грифах. (Геродот, книга 4, гл. 27).
Не подлежит сомнению, что в средние века такие “когти грифов” хранили как большую драгоценность в сокровищницах и кунсткамерах и что они послужили темой многих романтических рассказов, вплетённых в сказочный венок запада и Востока. Ещё в нашем столетии путешественник по Сибирскому ледовитому морю Геденштром, отличавшийся вообще большой проницательностью, принял рога ископаемых носорогов за когти грифов. Он, например, рассказывает в своём труде, на который мы часто ссылаемся, что видел такой коготь в 20 вершков (0,9 метра) длиной. Когда Геденштром в 1830 году посетил Петербург, русские учёные напрасно убеждали его в неправильности этого представления…»