Учитель
Роль личности...
Кто бы не хотел такого учителя для своих детей?
Учитель русского языка и литературы московской школы № 57 Сергей Волков согласен, что дети стали меньше читать. Что им труднее дается классика. Что час с книгой наедине превращается для многих в пытку. Не согласен он только с тем, что дети стали хуже. И уже этого достаточно, чтобы понять, что он - действительно хороший учитель.
ФОТО Зарина Кодзаева
Psychologies:
Наш журнал существует 10 лет: ровно столько учатся в школе. Теперь, впрочем, учатся уже и 11, но сути вопроса это не меняет: как по-вашему, сильно ли изменились дети в нашей стране за прошедшее десятилетие?
Сергей Волков:
Я бы сказал, что нет. Работая в школе почти 25 лет, я все больше убеждаюсь, что дети всегда почти одинаковы. Времена разные, быт разный, читаешь сочинения, написанные 20 лет назад, - и видишь, что структура текста другая, ход мысли изменился… А все равно сходства больше. Дети остаются детьми. А школа - школой. И может быть, не меньше, чем знания, важно то, что в школе они на 10 лет получают в свое распоряжение некоторое количество взрослых людей, которые согласились на довольно непростые вещи. Ну например, у детей вырастают зубы, и они начинают кусать - и смотрят, каково это: кусать взрослых? Они хотят спорить, и надо, чтобы было с кем. Они хотят, чтобы их любили. Чтобы их понимали, чтобы с ними разговаривали. Они учатся на нас - как иронизировать, как хамить (и что за это будет). В какой-то момент они догадываются, что умрут, и от этого им становится тяжело и грустно. И они приходят с вопросами: а как же тогда жить, зачем - и в чем смысл? Мне кажется, что во все времена дети в этом одинаковы. И меня эта мысль очень греет. Это значит, что мы, учителя, имеем с дело с чем-то не временным, а вечным, сущностным.
Но вы же сами говорите, что изменился даже ход мыслей.
С. В.:
Да, но если говорить об этих различиях, то их граница проходит, мне кажется, не посредине 2000-х, а скорее по границе двух веков. Вот недавно в Facebook прошел флешмоб - все выкладывали свои фотографии из 90-х. Я смотрел на фотографии моих выпускников тех лет - и видел, как много с тех пор поменялось. За те же 2000-е предметная среда вокруг нас изменилась не очень сильно. А вот по сравнению с 90-ми - почти кардинально. На тех фотографиях, например, никто не пялится в мобильники, как сегодня на уроках.
Ну, мобильники-то можно и отобрать учительской властью?
С. В.:
Речь не об этом. Гаджеты влияют на восприятие. Сейчас у детей трудности с тем, чтобы читать длинный линейный текст. Для них текст, в котором нельзя нажать на гиперссылку, - это уже проблема. Нынешние дети привыкли существовать одновременно в нескольких пластах действительности. Да и взрослые тоже. Я сам ловлю себя на том, что сижу на совещании, но могу при этом проверять почту с мобильного, смотреть, что пишут люди в Facebook, принимать эсэмэски - и плюс оставаться в реале. Но я тешу себя надеждой, что как взрослый человек я в состоянии включиться тогда, когда нужно. А дети, мне кажется, уже чувствуют себя обездоленными, если какое-то время существуют только в одном жизненном пласте. Это для них уже стресс. Ведь даже и реклама сейчас учит - чем быстрее и больше прокачивается через тебя информации, тем ты круче. И остаться вдруг один на один с книжкой или с самим собой - это серьезное испытание. Хотя такие дети все равно есть. Я вот учу ребят-математиков в сильной школе. И там как? Детям дают листочек с задачами, они над ним склоняются - и решают, одну за другой. У них эта культура все-таки есть, она сохраняется. Но я понимаю, что в массе своей для детей это проблема.
Но ведь те же гаджеты открывают нам доступ к информации, добираться до которой раньше приходилось неделями и месяцами?
С. В.:
Да, и это нельзя не учитывать. Раньше школа была источником знаний, туда за ними приходили. Теперь знание есть везде, и за ним не надо никуда ходить, а нужно просто нажать в компьютере одну-две кнопки. Это создает иллюзию того, что присваивать никакие знания уже не надо. Все есть - протяни руку и возьми. А присваивать даже вредно, потому что все равно всего ведь не присвоишь. Так что лучше пусть лежит на полочках «в облачном хранилище», нужно будет - возьмем. На мой взгляд, это ведет к какой-то важной деформации, суть которой точно определить я не могу, но которую очень чувствую. Потому что есть вещи, которые можно понять, только присвоив, пропустив через себя. Я регулярно задаю детям учить наизусть стихи. Почему? Потому что это то, что останется с тобой, внутри тебя. Это будет жить в твоем внутреннем мире, всплывая в нужный момент, ритмически организовывая внутреннее пространство. Не говоря уже о том, что даже сегодня случаются ситуации, когда тебе недоступен не только интернет, но даже и электричество.
То есть учить стихи все-таки нужно?
С.В.:
Обязательно. У меня в этом смысле есть собственный опыт. Когда я лежал в реанимации и понимал, что есть только я и все, что у меня внутри. Все, что я успел накопить, - и ничего больше. Есть и более страшный опыт. Меня поразили воспоминания одного бывшего служащего министерства иностранных дел. В 30-е годы он был арестован. И его били на допросах, а выжить ему помог какой-то сонет Вячеслава Иванова, который он выучил в школе на уроках литературы. Он начинал его читать про себя - и над ним как будто воздвигался какой-то купол, который защищал его от кошмарной реальности, не пропускал ее внутрь. Его били, а он читал про себя стихи, понимаете? И выжил, и написал эти воспоминания. Которые очень на меня подействовали. Потому что как раз незадолго до этого я почему-то думал о Вячеславе Иванове. Вот засыпаю над его стихами. И стыдно немного, и непонятно: он же всю жизнь себя культурой напитывал, он выучил множество языков, но я - филолог! - читаю, и мне скучно. И вот вдруг мне приходит такой ответ из пространства. Как человек спасался стихотворением этого «сверхкультурного, но скучного» поэта на допросах в НКВД. Это оправдывает все. Но для этого как раз и нужно было стихотворение взять в себя, присвоить. Если надеяться, что все лежит где-то снаружи, этого не случится. И в этом смысле в нынешней образовательной ситуации я чувствую себя немножко консерватором. Мне кажется, что человек все-таки должен выучить таблицу умножения, выучить какое-то количество текстов. Должен совершить эту рутинную работу присвоения знаний.
Верно ли, что нынешние дети труднее воспринимают классику?
С. В.:
Отчасти да. Растет психологический разрыв детей с тем, что они читают. Дети, видимо, стали гораздо более инфантильны, и психологические ситуации, описанные в литературе, понимаются ими труднее. Кроме того, у них меньше слов в языке, чтобы, например, описывать и выражать свои чувства. Раньше, в доЕГЭшную эпоху, мы учили детей писать сочинения. Проблема ЕГЭ в том, что чем более индивидуализирован текст ученика, тем сложнее, дольше и неудобнее его проверять и соотносить с другими. Это нетехнологично. И в этом смысле с введением ЕГЭ мы потеряли установку на более сложное выражение себя. Вкупе с целым рядом других причин это тянет за собой череду следствий, вплоть до незнания детьми многих слов, - что тоже становится препятствием к чтению классической литературы. Не только психологический, но и языковой разрыв. Помните, это осмеянное многими поколениями, но при этом чрезвычайно трудно выполняемое нынешними школьниками задание - сочинение на тему «Как я провел лето». Потому что это ведь надо найти слова. Надо понять вообще предмет разговора. А он же не только в том, что я за это лето где-то был, а еще и в том, что со мной что-то происходило, я как-то изменился. Что-то впервые почувствовал, узнал. И вот палитра слов для описания своих чувств, она сегодня очень бедна.
Вы как-то очень уж спокойно об этом говорите. Разве это не повод рвать на себе волосы?
С. В.:
Ну, этак и лысым в одночасье станешь. А если серьезно, то, во-первых, дети не стали хуже. Изменилось время. И нынешние дети могут не знать каких-то русских слов, зато почти наверняка владеют иностранным языком, а часто и не одним. К тому же они намного свободнее. И действительно обладают удивительными способностями находить информацию. А во-вторых, мне в жизни очень помогают две пословицы, которые я в разное время услышал от двух разных женщин, простых крестьянок, и эти две пословицы почему-то у меня внутренне срифмовались. Одна, как мне кажется, выражает вообще все, что происходит на свете. Звучит так: «Как ни вертись, а задница сзади». Очень отрезвляющая мысль: дает понимание всего происходящего и спокойный пессимизм. А другая пословица - «Помирать собирайся, а хлеб сей». Вот они вместе для меня работают. Нужно понимать, где находится то, что сзади, и что усилия наши, в конечном счете, бессмысленны. Но прилагать их все равно надо.
Кажется, древние греки сформулировали эти принципы чуть более возвышенно: «Делай, что должен, и будь что будет».
С. В.:
Да, но меня наши пословицы греют больше. И еще для меня очень важен опыт Чехова. Он удивительным образом умел так обустраивать пространство вокруг себя, что оно получало мощный импульс для будущего развития. Вот он покупает как бы дачу в Мелихово. Что мы делаем, покупая дачу? Возводим забор, чтобы никого не видеть, и разбиваем грядки. А он прожил в Мелихово всего 7 лет и построил дороги, почту, школу, пожарный сарай, лечил крестьян - он за эти годы больше 3000 человек бесплатно вылечил. Он обустраивает этот кусок земли просто потому, что люди там, по его представлениям, живут не должным образом. Я попал в Мелихово впервые в тот момент, когда местные чиновники с чиновниками из Министерства культуры как раз обсуждали, как бы сохранить и возродить силами государства то, что Чехов сделал один. Амбулатория, которую он открыл, например, пережила его на полвека. И второй пример - Ялта. Чехов приехал туда уже очень больным. Купил склон земли и начал сажать деревья. Там сейчас чуть ли не роскошнее, чем в Никитском ботаническом саду. Кедры, оливы. Кедр живет 500 лет, а оливы и до полутора тысяч. А он сажал их прутиками - точно зная, что не доживет даже до какого-то относительного расцвета. Почему он считал это нужным? Что его вело? Но что-то ведь вело. Мне кажется, у всех у нас такое бывает. Кажется, что все впустую, семена не всходят, ничего не получится. Потом смотришь - какие-то прутики все-таки торчат. А там уже и лес вырос.
Психолог Клаудио Наранхо считает, что наша цивилизация переживает кризис. И спасти ее может только полная перестройка образования - с акцентом на гуманитарные ценности. Он, например, убежден, что врач сможет лучше лечить, а инженер - лучше проектировать, если они будут читать больше стихов. Вы с этим согласны?
С. В.:
На все сто процентов. Во-первых, чем шире смотрит человек на жизнь, тем лучше. А литература дает эту широту. А во-вторых… Во-вторых, снова Чехов. Как только вас начинает затягивать рутина, как только вы начинаете ограничиваться лишь тем, что непосредственно относится к конкретным вашим обязанностям или задачам, - беда. Это очень плохой знак. Знак, что вы угодили в колею, как чеховские персонажи, и скоро спросите вместе с ними: «Как получилось так, что все получилось не так?» И на этом пути уже неизбежно и лечить в какой-то момент начинаешь хуже, и проектировать. Если симптомы начались, не ждите, немедленно бегите, делайте зигзаг, делайте что-то, что впрямую вам не нужно. Это и есть борьба с процессом перерождения, в который медленно, но верно затягивает нас жизнь. Литература - ненужный предмет. Она не имеет практического смысла. И именно поэтому она дает спасение от колеи.
Всем и всегда?
С. В.:
Ну, желательно, чтобы повезло с учителем. Учитель литературы, с моей точки зрения, - это человек, который испытал удовольствие от того, что столкнулся с большим количеством людей, давно ушедших из жизни, но оставшихся в текстах. И знает, что диалог с ними может быть интересен. А еще интереснее - делиться пережитым и почувствованным с детьми. Не нагружать их своими знаниями, как гуру, не самовыражаться и не компенсироваться за их счет. А идти на урок с мотивом: «мне интересно, посмотри, как это здорово, может быть, тебя это тоже заинтересует». И если этот мотив есть, то в любую эпоху и в любых условиях будут находиться дети, которые пойдут за учителем. Видимо, это закон. В массе своей усилия бессмысленны, и все уходит в песок. Но с другой стороны, каждый раз мироздание тебе сообщает: а вот и нет. А все-таки имеет смысл то, что ты делаешь. И еще я тоже могу вспомнить выдающегося психолога - Михайя Чиксентмихайи с его теорией потока2 как самого оптимального переживания, которое захватывает человека целиком. Когда забываешь про еду, питье, про время и про себя самого, а остается только то, чем ты занят. И вот когда звенит звонок, а ученики удивленно смотрят на тебя: «Как? Уже?» - значит, был поток. Значит, урок получился.
Интервью: Юрий Зубцов
Кто бы не хотел такого учителя для своих детей?
Учитель русского языка и литературы московской школы № 57 Сергей Волков согласен, что дети стали меньше читать. Что им труднее дается классика. Что час с книгой наедине превращается для многих в пытку. Не согласен он только с тем, что дети стали хуже. И уже этого достаточно, чтобы понять, что он - действительно хороший учитель.
ФОТО Зарина Кодзаева
Psychologies:
Наш журнал существует 10 лет: ровно столько учатся в школе. Теперь, впрочем, учатся уже и 11, но сути вопроса это не меняет: как по-вашему, сильно ли изменились дети в нашей стране за прошедшее десятилетие?
Сергей Волков:
Я бы сказал, что нет. Работая в школе почти 25 лет, я все больше убеждаюсь, что дети всегда почти одинаковы. Времена разные, быт разный, читаешь сочинения, написанные 20 лет назад, - и видишь, что структура текста другая, ход мысли изменился… А все равно сходства больше. Дети остаются детьми. А школа - школой. И может быть, не меньше, чем знания, важно то, что в школе они на 10 лет получают в свое распоряжение некоторое количество взрослых людей, которые согласились на довольно непростые вещи. Ну например, у детей вырастают зубы, и они начинают кусать - и смотрят, каково это: кусать взрослых? Они хотят спорить, и надо, чтобы было с кем. Они хотят, чтобы их любили. Чтобы их понимали, чтобы с ними разговаривали. Они учатся на нас - как иронизировать, как хамить (и что за это будет). В какой-то момент они догадываются, что умрут, и от этого им становится тяжело и грустно. И они приходят с вопросами: а как же тогда жить, зачем - и в чем смысл? Мне кажется, что во все времена дети в этом одинаковы. И меня эта мысль очень греет. Это значит, что мы, учителя, имеем с дело с чем-то не временным, а вечным, сущностным.
Но вы же сами говорите, что изменился даже ход мыслей.
С. В.:
Да, но если говорить об этих различиях, то их граница проходит, мне кажется, не посредине 2000-х, а скорее по границе двух веков. Вот недавно в Facebook прошел флешмоб - все выкладывали свои фотографии из 90-х. Я смотрел на фотографии моих выпускников тех лет - и видел, как много с тех пор поменялось. За те же 2000-е предметная среда вокруг нас изменилась не очень сильно. А вот по сравнению с 90-ми - почти кардинально. На тех фотографиях, например, никто не пялится в мобильники, как сегодня на уроках.
Ну, мобильники-то можно и отобрать учительской властью?
С. В.:
Речь не об этом. Гаджеты влияют на восприятие. Сейчас у детей трудности с тем, чтобы читать длинный линейный текст. Для них текст, в котором нельзя нажать на гиперссылку, - это уже проблема. Нынешние дети привыкли существовать одновременно в нескольких пластах действительности. Да и взрослые тоже. Я сам ловлю себя на том, что сижу на совещании, но могу при этом проверять почту с мобильного, смотреть, что пишут люди в Facebook, принимать эсэмэски - и плюс оставаться в реале. Но я тешу себя надеждой, что как взрослый человек я в состоянии включиться тогда, когда нужно. А дети, мне кажется, уже чувствуют себя обездоленными, если какое-то время существуют только в одном жизненном пласте. Это для них уже стресс. Ведь даже и реклама сейчас учит - чем быстрее и больше прокачивается через тебя информации, тем ты круче. И остаться вдруг один на один с книжкой или с самим собой - это серьезное испытание. Хотя такие дети все равно есть. Я вот учу ребят-математиков в сильной школе. И там как? Детям дают листочек с задачами, они над ним склоняются - и решают, одну за другой. У них эта культура все-таки есть, она сохраняется. Но я понимаю, что в массе своей для детей это проблема.
Но ведь те же гаджеты открывают нам доступ к информации, добираться до которой раньше приходилось неделями и месяцами?
С. В.:
Да, и это нельзя не учитывать. Раньше школа была источником знаний, туда за ними приходили. Теперь знание есть везде, и за ним не надо никуда ходить, а нужно просто нажать в компьютере одну-две кнопки. Это создает иллюзию того, что присваивать никакие знания уже не надо. Все есть - протяни руку и возьми. А присваивать даже вредно, потому что все равно всего ведь не присвоишь. Так что лучше пусть лежит на полочках «в облачном хранилище», нужно будет - возьмем. На мой взгляд, это ведет к какой-то важной деформации, суть которой точно определить я не могу, но которую очень чувствую. Потому что есть вещи, которые можно понять, только присвоив, пропустив через себя. Я регулярно задаю детям учить наизусть стихи. Почему? Потому что это то, что останется с тобой, внутри тебя. Это будет жить в твоем внутреннем мире, всплывая в нужный момент, ритмически организовывая внутреннее пространство. Не говоря уже о том, что даже сегодня случаются ситуации, когда тебе недоступен не только интернет, но даже и электричество.
То есть учить стихи все-таки нужно?
С.В.:
Обязательно. У меня в этом смысле есть собственный опыт. Когда я лежал в реанимации и понимал, что есть только я и все, что у меня внутри. Все, что я успел накопить, - и ничего больше. Есть и более страшный опыт. Меня поразили воспоминания одного бывшего служащего министерства иностранных дел. В 30-е годы он был арестован. И его били на допросах, а выжить ему помог какой-то сонет Вячеслава Иванова, который он выучил в школе на уроках литературы. Он начинал его читать про себя - и над ним как будто воздвигался какой-то купол, который защищал его от кошмарной реальности, не пропускал ее внутрь. Его били, а он читал про себя стихи, понимаете? И выжил, и написал эти воспоминания. Которые очень на меня подействовали. Потому что как раз незадолго до этого я почему-то думал о Вячеславе Иванове. Вот засыпаю над его стихами. И стыдно немного, и непонятно: он же всю жизнь себя культурой напитывал, он выучил множество языков, но я - филолог! - читаю, и мне скучно. И вот вдруг мне приходит такой ответ из пространства. Как человек спасался стихотворением этого «сверхкультурного, но скучного» поэта на допросах в НКВД. Это оправдывает все. Но для этого как раз и нужно было стихотворение взять в себя, присвоить. Если надеяться, что все лежит где-то снаружи, этого не случится. И в этом смысле в нынешней образовательной ситуации я чувствую себя немножко консерватором. Мне кажется, что человек все-таки должен выучить таблицу умножения, выучить какое-то количество текстов. Должен совершить эту рутинную работу присвоения знаний.
Верно ли, что нынешние дети труднее воспринимают классику?
С. В.:
Отчасти да. Растет психологический разрыв детей с тем, что они читают. Дети, видимо, стали гораздо более инфантильны, и психологические ситуации, описанные в литературе, понимаются ими труднее. Кроме того, у них меньше слов в языке, чтобы, например, описывать и выражать свои чувства. Раньше, в доЕГЭшную эпоху, мы учили детей писать сочинения. Проблема ЕГЭ в том, что чем более индивидуализирован текст ученика, тем сложнее, дольше и неудобнее его проверять и соотносить с другими. Это нетехнологично. И в этом смысле с введением ЕГЭ мы потеряли установку на более сложное выражение себя. Вкупе с целым рядом других причин это тянет за собой череду следствий, вплоть до незнания детьми многих слов, - что тоже становится препятствием к чтению классической литературы. Не только психологический, но и языковой разрыв. Помните, это осмеянное многими поколениями, но при этом чрезвычайно трудно выполняемое нынешними школьниками задание - сочинение на тему «Как я провел лето». Потому что это ведь надо найти слова. Надо понять вообще предмет разговора. А он же не только в том, что я за это лето где-то был, а еще и в том, что со мной что-то происходило, я как-то изменился. Что-то впервые почувствовал, узнал. И вот палитра слов для описания своих чувств, она сегодня очень бедна.
Вы как-то очень уж спокойно об этом говорите. Разве это не повод рвать на себе волосы?
С. В.:
Ну, этак и лысым в одночасье станешь. А если серьезно, то, во-первых, дети не стали хуже. Изменилось время. И нынешние дети могут не знать каких-то русских слов, зато почти наверняка владеют иностранным языком, а часто и не одним. К тому же они намного свободнее. И действительно обладают удивительными способностями находить информацию. А во-вторых, мне в жизни очень помогают две пословицы, которые я в разное время услышал от двух разных женщин, простых крестьянок, и эти две пословицы почему-то у меня внутренне срифмовались. Одна, как мне кажется, выражает вообще все, что происходит на свете. Звучит так: «Как ни вертись, а задница сзади». Очень отрезвляющая мысль: дает понимание всего происходящего и спокойный пессимизм. А другая пословица - «Помирать собирайся, а хлеб сей». Вот они вместе для меня работают. Нужно понимать, где находится то, что сзади, и что усилия наши, в конечном счете, бессмысленны. Но прилагать их все равно надо.
Кажется, древние греки сформулировали эти принципы чуть более возвышенно: «Делай, что должен, и будь что будет».
С. В.:
Да, но меня наши пословицы греют больше. И еще для меня очень важен опыт Чехова. Он удивительным образом умел так обустраивать пространство вокруг себя, что оно получало мощный импульс для будущего развития. Вот он покупает как бы дачу в Мелихово. Что мы делаем, покупая дачу? Возводим забор, чтобы никого не видеть, и разбиваем грядки. А он прожил в Мелихово всего 7 лет и построил дороги, почту, школу, пожарный сарай, лечил крестьян - он за эти годы больше 3000 человек бесплатно вылечил. Он обустраивает этот кусок земли просто потому, что люди там, по его представлениям, живут не должным образом. Я попал в Мелихово впервые в тот момент, когда местные чиновники с чиновниками из Министерства культуры как раз обсуждали, как бы сохранить и возродить силами государства то, что Чехов сделал один. Амбулатория, которую он открыл, например, пережила его на полвека. И второй пример - Ялта. Чехов приехал туда уже очень больным. Купил склон земли и начал сажать деревья. Там сейчас чуть ли не роскошнее, чем в Никитском ботаническом саду. Кедры, оливы. Кедр живет 500 лет, а оливы и до полутора тысяч. А он сажал их прутиками - точно зная, что не доживет даже до какого-то относительного расцвета. Почему он считал это нужным? Что его вело? Но что-то ведь вело. Мне кажется, у всех у нас такое бывает. Кажется, что все впустую, семена не всходят, ничего не получится. Потом смотришь - какие-то прутики все-таки торчат. А там уже и лес вырос.
Психолог Клаудио Наранхо считает, что наша цивилизация переживает кризис. И спасти ее может только полная перестройка образования - с акцентом на гуманитарные ценности. Он, например, убежден, что врач сможет лучше лечить, а инженер - лучше проектировать, если они будут читать больше стихов. Вы с этим согласны?
С. В.:
На все сто процентов. Во-первых, чем шире смотрит человек на жизнь, тем лучше. А литература дает эту широту. А во-вторых… Во-вторых, снова Чехов. Как только вас начинает затягивать рутина, как только вы начинаете ограничиваться лишь тем, что непосредственно относится к конкретным вашим обязанностям или задачам, - беда. Это очень плохой знак. Знак, что вы угодили в колею, как чеховские персонажи, и скоро спросите вместе с ними: «Как получилось так, что все получилось не так?» И на этом пути уже неизбежно и лечить в какой-то момент начинаешь хуже, и проектировать. Если симптомы начались, не ждите, немедленно бегите, делайте зигзаг, делайте что-то, что впрямую вам не нужно. Это и есть борьба с процессом перерождения, в который медленно, но верно затягивает нас жизнь. Литература - ненужный предмет. Она не имеет практического смысла. И именно поэтому она дает спасение от колеи.
Всем и всегда?
С. В.:
Ну, желательно, чтобы повезло с учителем. Учитель литературы, с моей точки зрения, - это человек, который испытал удовольствие от того, что столкнулся с большим количеством людей, давно ушедших из жизни, но оставшихся в текстах. И знает, что диалог с ними может быть интересен. А еще интереснее - делиться пережитым и почувствованным с детьми. Не нагружать их своими знаниями, как гуру, не самовыражаться и не компенсироваться за их счет. А идти на урок с мотивом: «мне интересно, посмотри, как это здорово, может быть, тебя это тоже заинтересует». И если этот мотив есть, то в любую эпоху и в любых условиях будут находиться дети, которые пойдут за учителем. Видимо, это закон. В массе своей усилия бессмысленны, и все уходит в песок. Но с другой стороны, каждый раз мироздание тебе сообщает: а вот и нет. А все-таки имеет смысл то, что ты делаешь. И еще я тоже могу вспомнить выдающегося психолога - Михайя Чиксентмихайи с его теорией потока2 как самого оптимального переживания, которое захватывает человека целиком. Когда забываешь про еду, питье, про время и про себя самого, а остается только то, чем ты занят. И вот когда звенит звонок, а ученики удивленно смотрят на тебя: «Как? Уже?» - значит, был поток. Значит, урок получился.
Интервью: Юрий Зубцов