Отсталая Россия и благословенная Европа.
Оригинал взят уarguendiв Отсталая Россия и благословенная Европа.
Наиглавнейшая сегодня задача российского медийного пространства (в идеале, конечно же) - ломать устоявшиеся в общественном сознании русофобские, ну или, как минимум, безграмотные представления о своей собственной стране, ее истории и культуре.
В первую очередь, это касается довольно популярного в интернетах, и от того еще более дикого, стереотипа о нашей Родине, как о дремучей азиатской державе, населенной двумя категориями жителей: закрепощенными рабами-крестьянами и малочисленной кучкой пирующей на костях аристократии (да еще, как правило, чужеродной). Тогда как Европа эти же времена пережила сугубо в духе уважения законов, прав и свобод личности и в состоянии, как минимум, относительного материального благополучия. О каком в нашей задрипанной Рассеюшке простые люди (95% населения) и мечтать не могли.
Ломать такую карму можно только одним способом, хорошо известным любому неравнодушному к судьбе страны интеллигенту: всего-навсего перестать выдавливать из себя "духовность" и выдумывать свой "особенный путь", в то время как образец для подражания располагается у нас под самым боком. Стоит только присоединиться к прогрессивному сообществу процветающих демократических стран, как настанет и у нас жирное бюргерское счастье. Гарантируют.
Бесспорно, люди, с пеной у рта, доказывающие всем подряд убожество исторической судьбы собственной нации, вызывают подозрение у всякого разумного гражданина. Особенно если обратить внимание на их ничуть не скрываемую антипатию к, казалось бы, той самой Родине-Матери, ради жизни которой 70 лет назад целые поколения уходили умирать на фронт. А вся остальная страна работала на военных заводах.
Но такие люди есть и с ними надо что-то делать. Точнее не с ними (большая их часть - это психически нездоровые граждане, их надо лечить, а не переубеждать), а с тем потенциально опасным влиянием этой мифологемы на нынешнюю российскую молодежь, которая, увы, не производит впечатление так уж сильно озадаченной проблемами патриотизма и уважительного отношения, а значит и понимания собственной исторической традиции.
И ведь язва эта давнишняя.
...Русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то-есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, все. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм...
Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова "любовь к отечеству" стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили как вредное и ничтожное.
Это Достоевский, "Идиот".
А это Денис Иванович Фонвизин, замечательный русский ум XVIII столетия.
Литератор, сатирик, автор известной комедии "Недоросль".
В 1784 году Денис Иванович совершил свое второе длительное путешествие в Европу. Прокатился по Германии, Италии, Франции, тщательно записывая свои впечатления.
Фонвизина никак не получится отнести к числу апологетов российского быта и действительности, и тем ценнее для нас его дневниковые записи о благословенном крае всех российских либералов и демократов.
Настоятельно рекомендую ознакомиться. В оздоровительных, так сказать, для сознания целях.
Нюрнберг, 29 августа (9 сентября) 1784
Из журнала моего ты увидишь, что от самого Лейпцига до здешнего города было нам очень тяжко. Дороги адские, пища скверная, постели осыпаны клопами и блохами.
<...> Вообще, сказать могу беспристрастно, что от Петербурга до Нюрнберга баланс со стороны нашего отечества перетягивает сильно. Здесь во всем генерально хуже нашего: люди, лошади, земля, изобилие в нужных съестных припасах, словом: у нас все лучше и мы больше люди, нежели немцы.
<Италия > 5 октября 1784
Боцен <...> лежит в яме. <...> Жителей в нем половина немцев, а другая итальянцев.
<...> Образ жизни итальянский, то есть весьма много свинства.
Полы каменные и грязные; белье мерзкое; хлеб, какого у нас не едят нищие; чистая их вода то, что у нас помои. Словом, мы, увидя сие преддверие Италии, оробели.
<...> После обеда ходил я к живописцу Генрицию смотреть его работу; а от него в итальянскую комедию. Театр адский. Он построен без полу и на сыром месте. В две минуты комары меня растерзали, и я после первой сцены выбежал из него, как бешеный.
<...> Ввечеру был я на площади и смотрел марионеток. Дурное житье в Боцене решило нас выехать из него.
<...> Поутру, взяв почту, отправились из скаредного Боцена в Триент <...>, который еще более привел нас в уныние. В самом лучшем трактире вонь, нечистота, мерзость...
<...> Мы весь вечер горевали, что заехали к скотам.
<...> 16 выехали мы <...> из Триента; обедали в карете. <...> Я послал эстафет в Верону, чтобы нам отворили ворота, ибо иначе были бы мы принуждены у ворот ночевать, и сам, схватя почтовых лошадей, тотчас поехал навскачь в Верону и стал в трактир очень хороший. Дороговизна в Вероне ужасная; за все про все червонный.
<...> Не понимаю, за что хвалят венецианское правление, когда на земле плодоноснейшей народ терпит голод. Мы в жизни нашей не только не едали, даже и не видали такого мерзкого хлеба, какой ели в Вероне и какой здесь все знатнейшие люди едят. Причиною тому алчность правителей. В домах печь хлебы запрещено, а хлебники платят полиции за позволение мешать сносную муку с прескверною, не говоря уже о том, что печь хлебы не смыслят.
Всего досаднее то, что на сие злоупотребление никому и роптать нельзя, потому что малейшее негодование на правительство венецианское наказывается очень строго. Верона город многолюдный и, как все итальянские города, не провонялый, но прокислый. Везде пахнет прокислой капустой.
С непривычки я много мучился, удерживаясь от рвоты. Вонь происходит от гнилого винограда, который держат в погребах; а погреба у всякого дома на улицу и окна отворены.
Рим, 7 декабря 1784
Я до Италии не мог себе вообразить, чтоб можно было в такой несносной скуке проводить свое время, как живут итальянцы. На конверсацию1 съезжаются поговорить; да с кем говорить и о чем?
Из ста человек нет двух, с которыми можно б было как с умными людьми слово промолвить.
<...> Угощение у них, конечно, в вечер четверти рубля не стоит.
<...> Мой банкир, человек пребогатый, дал мне обед и пригласил для меня большую компанию. Я, сидя за столом, за него краснелся: званый его обед несравненно был хуже моего вседневного в трактире. Словом сказать, здесь живут, как скареды... <...>
Гостей ничем не потчевают, и не только кофе или чаю, ниже воды не подносят.
<...> Семка мой иначе мне о них <итальянцах> не докладывает, как: пришли, сударь, нищие. Правду сказать, и бедность здесь беспримерная: на каждом шагу останавливают нищие; хлеба нет, одежды нет, обуви нет. Все почти наги и так тощи, как скелеты. Здесь всякий работный человек, буде занеможит недели на три, разоряется совершенно. В болезнь наживает долг, а выздоровеет, едва может работою утолить голод. Чем же платить долг? Продаст постель, платье - и побрел просить милостыню. Воров, мошенников, обманщиков здесь превеликое множество; убийства здесь почти вседневные.
<...> Итальянцы все злы безмерно и трусы подлейшие. <...> Честных людей во всей Италии, поистине сказать, так мало, что можно жить несколько лет и ни одного не встретить. Знатнейшей породы особы не стыдятся обманывать самым подлым образом.
<...> В Италии порода и титла не обязывают нимало к доброму поведению: непотребные дома набиты графинями.
<...> 11 ноября приехали мы в Ливорно, где консул наш на другой день дал нам большой обед...
<...> Из Ливорно воротились мы опять в Пизу, откуда <...> приехали в Сиену. <...> Отобедав, выехали мы из Сиены в 4 часа и всю ночь ехали. 16 завтракали мы в местечке Аква-пенденте.
В комнате, которую нам отвели и коя была лучшая, такая грязь и мерзость, какой, конечно, у моего Скотинина в хлевах никогда не бывает. <...>
Ни плодороднее страны, ни голоднее народа я не знаю. Италия доказывает, что в дурном правлении, при всем изобилии плодов земных, можно быть прежалкими нищими.
<Франция>. Монпелъе, 31 декабря 1777
Мы здесь живем полтора месяца. <...>
Белье столовое во всей Франции так мерзко, что у знатных праздничное несравненно хуже того, которое у нас в бедных домах в будни подается. Оно так толсто и так скверно вымыто, что гадко рот утереть. Я не мог не изъявить моего удивления о том, что за таким хорошим столом вижу такое скверное белье. На сие в извинение сказывают мне: «Так его же не едят» - и что для того нет нужды быть белью хорошему. Подумай, какое глупое заключение: для того, что салфеток не едят, нет будто бы и нужды, чтобы они были белы.
Кроме толстоты салфеток, дыры на них зашиты голубыми нитками! Нет и столько ума, чтобы зашить их белыми.
Спрашивал я, для чего вина и воды не ставят перед кувертами? Отвечали мне, что и это для экономии: ибо-де примечено, коли бутылку поставить на стол, то один всю ее за столом и вылакает; а коли не поставить, то бутылка на пять персон становится.
Подумай же, друг мой, из какой безделицы делается экономия: здесь самое лучшее столовое вино бутылка стоит шесть копеек, а какое мы у нас пьем - четыре копейки. Со всем тем для сей экономии не ставят вина в самых знатнейших домах. Клянусь тебе по чести моей, что как ты живешь своим домиком, то есть как ты пьешь и ешь, так здесь живут первые люди; а твоего достатка люди рады б к тебе в слуги пойти.
Отчего же это происходит? Не понимаю. У нас все дороже; лучшее имеем отсюда втридорога, а живем в тысячу раз лучше. Если б ты здесь жила, как в Москве живешь, то тебя почли бы презнатною особою.
<...> Я на сих днях, шатаясь пешком по городу и не взглянув на часы, зашел к... <маркизе Френжевилль>.
Идучи на лестницу в парадные покои, услышал я внизу ее голос. Я воротился с лестницы и пошел туда, откуда слышен был ее голос, отворил двери и нашел свою маркизу на поварне; сидит за столиком с сыном и со своей горничной и изволит обедать на поварне против очага. Я извинился своими часами и, откланиваясь, спрашивал ее, что за каприз к ней пришел обедать на поварне?
Она же безо всякого стыда отвечала мне, что как нет у нее за столом людей посторонних, то для экономии, чтобы не разводить огня в камине столовой комнаты, обедает она на поварне, где в очаге огонь уже разведен. Жаловалась мне, что дрова очень дороги и что она одною поварнею чувствительный убыток терпит.
Правда, что дрова здесь в сравнение нашего очень дороги; я за два камина плачу двадцать рублей в месяц; но <...> смешно вздумать, каких здесь обо мне мыслей по одному тому, что у меня в камине огонь не переводится: «Чудовищный богач, счастливец, Крез! Сенатор России! Какой великий господин!» Вот отзыв, коим меня удостаивают!
<...> Перстень мой, который вы знаете и которого лучше бывают часто у нашей гвардии унтер-офицеров, здесь в превеликой славе. Здесь брильянты только на дамах, а перстеньки носят маленькие. Мой им кажется величины безмерной и первой воды.
Пруф
To be continued.
Наиглавнейшая сегодня задача российского медийного пространства (в идеале, конечно же) - ломать устоявшиеся в общественном сознании русофобские, ну или, как минимум, безграмотные представления о своей собственной стране, ее истории и культуре.
В первую очередь, это касается довольно популярного в интернетах, и от того еще более дикого, стереотипа о нашей Родине, как о дремучей азиатской державе, населенной двумя категориями жителей: закрепощенными рабами-крестьянами и малочисленной кучкой пирующей на костях аристократии (да еще, как правило, чужеродной). Тогда как Европа эти же времена пережила сугубо в духе уважения законов, прав и свобод личности и в состоянии, как минимум, относительного материального благополучия. О каком в нашей задрипанной Рассеюшке простые люди (95% населения) и мечтать не могли.
Ломать такую карму можно только одним способом, хорошо известным любому неравнодушному к судьбе страны интеллигенту: всего-навсего перестать выдавливать из себя "духовность" и выдумывать свой "особенный путь", в то время как образец для подражания располагается у нас под самым боком. Стоит только присоединиться к прогрессивному сообществу процветающих демократических стран, как настанет и у нас жирное бюргерское счастье. Гарантируют.
Бесспорно, люди, с пеной у рта, доказывающие всем подряд убожество исторической судьбы собственной нации, вызывают подозрение у всякого разумного гражданина. Особенно если обратить внимание на их ничуть не скрываемую антипатию к, казалось бы, той самой Родине-Матери, ради жизни которой 70 лет назад целые поколения уходили умирать на фронт. А вся остальная страна работала на военных заводах.
Но такие люди есть и с ними надо что-то делать. Точнее не с ними (большая их часть - это психически нездоровые граждане, их надо лечить, а не переубеждать), а с тем потенциально опасным влиянием этой мифологемы на нынешнюю российскую молодежь, которая, увы, не производит впечатление так уж сильно озадаченной проблемами патриотизма и уважительного отношения, а значит и понимания собственной исторической традиции.
И ведь язва эта давнишняя.
...Русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то-есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, все. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм...
Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова "любовь к отечеству" стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили как вредное и ничтожное.
Это Достоевский, "Идиот".
А это Денис Иванович Фонвизин, замечательный русский ум XVIII столетия.
Литератор, сатирик, автор известной комедии "Недоросль".
В 1784 году Денис Иванович совершил свое второе длительное путешествие в Европу. Прокатился по Германии, Италии, Франции, тщательно записывая свои впечатления.
Фонвизина никак не получится отнести к числу апологетов российского быта и действительности, и тем ценнее для нас его дневниковые записи о благословенном крае всех российских либералов и демократов.
Настоятельно рекомендую ознакомиться. В оздоровительных, так сказать, для сознания целях.
Нюрнберг, 29 августа (9 сентября) 1784
Из журнала моего ты увидишь, что от самого Лейпцига до здешнего города было нам очень тяжко. Дороги адские, пища скверная, постели осыпаны клопами и блохами.
<...> Вообще, сказать могу беспристрастно, что от Петербурга до Нюрнберга баланс со стороны нашего отечества перетягивает сильно. Здесь во всем генерально хуже нашего: люди, лошади, земля, изобилие в нужных съестных припасах, словом: у нас все лучше и мы больше люди, нежели немцы.
<Италия > 5 октября 1784
Боцен <...> лежит в яме. <...> Жителей в нем половина немцев, а другая итальянцев.
<...> Образ жизни итальянский, то есть весьма много свинства.
Полы каменные и грязные; белье мерзкое; хлеб, какого у нас не едят нищие; чистая их вода то, что у нас помои. Словом, мы, увидя сие преддверие Италии, оробели.
<...> После обеда ходил я к живописцу Генрицию смотреть его работу; а от него в итальянскую комедию. Театр адский. Он построен без полу и на сыром месте. В две минуты комары меня растерзали, и я после первой сцены выбежал из него, как бешеный.
<...> Ввечеру был я на площади и смотрел марионеток. Дурное житье в Боцене решило нас выехать из него.
<...> Поутру, взяв почту, отправились из скаредного Боцена в Триент <...>, который еще более привел нас в уныние. В самом лучшем трактире вонь, нечистота, мерзость...
<...> Мы весь вечер горевали, что заехали к скотам.
<...> 16 выехали мы <...> из Триента; обедали в карете. <...> Я послал эстафет в Верону, чтобы нам отворили ворота, ибо иначе были бы мы принуждены у ворот ночевать, и сам, схватя почтовых лошадей, тотчас поехал навскачь в Верону и стал в трактир очень хороший. Дороговизна в Вероне ужасная; за все про все червонный.
<...> Не понимаю, за что хвалят венецианское правление, когда на земле плодоноснейшей народ терпит голод. Мы в жизни нашей не только не едали, даже и не видали такого мерзкого хлеба, какой ели в Вероне и какой здесь все знатнейшие люди едят. Причиною тому алчность правителей. В домах печь хлебы запрещено, а хлебники платят полиции за позволение мешать сносную муку с прескверною, не говоря уже о том, что печь хлебы не смыслят.
Всего досаднее то, что на сие злоупотребление никому и роптать нельзя, потому что малейшее негодование на правительство венецианское наказывается очень строго. Верона город многолюдный и, как все итальянские города, не провонялый, но прокислый. Везде пахнет прокислой капустой.
С непривычки я много мучился, удерживаясь от рвоты. Вонь происходит от гнилого винограда, который держат в погребах; а погреба у всякого дома на улицу и окна отворены.
Рим, 7 декабря 1784
Я до Италии не мог себе вообразить, чтоб можно было в такой несносной скуке проводить свое время, как живут итальянцы. На конверсацию1 съезжаются поговорить; да с кем говорить и о чем?
Из ста человек нет двух, с которыми можно б было как с умными людьми слово промолвить.
<...> Угощение у них, конечно, в вечер четверти рубля не стоит.
<...> Мой банкир, человек пребогатый, дал мне обед и пригласил для меня большую компанию. Я, сидя за столом, за него краснелся: званый его обед несравненно был хуже моего вседневного в трактире. Словом сказать, здесь живут, как скареды... <...>
Гостей ничем не потчевают, и не только кофе или чаю, ниже воды не подносят.
<...> Семка мой иначе мне о них <итальянцах> не докладывает, как: пришли, сударь, нищие. Правду сказать, и бедность здесь беспримерная: на каждом шагу останавливают нищие; хлеба нет, одежды нет, обуви нет. Все почти наги и так тощи, как скелеты. Здесь всякий работный человек, буде занеможит недели на три, разоряется совершенно. В болезнь наживает долг, а выздоровеет, едва может работою утолить голод. Чем же платить долг? Продаст постель, платье - и побрел просить милостыню. Воров, мошенников, обманщиков здесь превеликое множество; убийства здесь почти вседневные.
<...> Итальянцы все злы безмерно и трусы подлейшие. <...> Честных людей во всей Италии, поистине сказать, так мало, что можно жить несколько лет и ни одного не встретить. Знатнейшей породы особы не стыдятся обманывать самым подлым образом.
<...> В Италии порода и титла не обязывают нимало к доброму поведению: непотребные дома набиты графинями.
<...> 11 ноября приехали мы в Ливорно, где консул наш на другой день дал нам большой обед...
<...> Из Ливорно воротились мы опять в Пизу, откуда <...> приехали в Сиену. <...> Отобедав, выехали мы из Сиены в 4 часа и всю ночь ехали. 16 завтракали мы в местечке Аква-пенденте.
В комнате, которую нам отвели и коя была лучшая, такая грязь и мерзость, какой, конечно, у моего Скотинина в хлевах никогда не бывает. <...>
Ни плодороднее страны, ни голоднее народа я не знаю. Италия доказывает, что в дурном правлении, при всем изобилии плодов земных, можно быть прежалкими нищими.
<Франция>. Монпелъе, 31 декабря 1777
Мы здесь живем полтора месяца. <...>
Белье столовое во всей Франции так мерзко, что у знатных праздничное несравненно хуже того, которое у нас в бедных домах в будни подается. Оно так толсто и так скверно вымыто, что гадко рот утереть. Я не мог не изъявить моего удивления о том, что за таким хорошим столом вижу такое скверное белье. На сие в извинение сказывают мне: «Так его же не едят» - и что для того нет нужды быть белью хорошему. Подумай, какое глупое заключение: для того, что салфеток не едят, нет будто бы и нужды, чтобы они были белы.
Кроме толстоты салфеток, дыры на них зашиты голубыми нитками! Нет и столько ума, чтобы зашить их белыми.
Спрашивал я, для чего вина и воды не ставят перед кувертами? Отвечали мне, что и это для экономии: ибо-де примечено, коли бутылку поставить на стол, то один всю ее за столом и вылакает; а коли не поставить, то бутылка на пять персон становится.
Подумай же, друг мой, из какой безделицы делается экономия: здесь самое лучшее столовое вино бутылка стоит шесть копеек, а какое мы у нас пьем - четыре копейки. Со всем тем для сей экономии не ставят вина в самых знатнейших домах. Клянусь тебе по чести моей, что как ты живешь своим домиком, то есть как ты пьешь и ешь, так здесь живут первые люди; а твоего достатка люди рады б к тебе в слуги пойти.
Отчего же это происходит? Не понимаю. У нас все дороже; лучшее имеем отсюда втридорога, а живем в тысячу раз лучше. Если б ты здесь жила, как в Москве живешь, то тебя почли бы презнатною особою.
<...> Я на сих днях, шатаясь пешком по городу и не взглянув на часы, зашел к... <маркизе Френжевилль>.
Идучи на лестницу в парадные покои, услышал я внизу ее голос. Я воротился с лестницы и пошел туда, откуда слышен был ее голос, отворил двери и нашел свою маркизу на поварне; сидит за столиком с сыном и со своей горничной и изволит обедать на поварне против очага. Я извинился своими часами и, откланиваясь, спрашивал ее, что за каприз к ней пришел обедать на поварне?
Она же безо всякого стыда отвечала мне, что как нет у нее за столом людей посторонних, то для экономии, чтобы не разводить огня в камине столовой комнаты, обедает она на поварне, где в очаге огонь уже разведен. Жаловалась мне, что дрова очень дороги и что она одною поварнею чувствительный убыток терпит.
Правда, что дрова здесь в сравнение нашего очень дороги; я за два камина плачу двадцать рублей в месяц; но <...> смешно вздумать, каких здесь обо мне мыслей по одному тому, что у меня в камине огонь не переводится: «Чудовищный богач, счастливец, Крез! Сенатор России! Какой великий господин!» Вот отзыв, коим меня удостаивают!
<...> Перстень мой, который вы знаете и которого лучше бывают часто у нашей гвардии унтер-офицеров, здесь в превеликой славе. Здесь брильянты только на дамах, а перстеньки носят маленькие. Мой им кажется величины безмерной и первой воды.
Пруф
To be continued.