Нестайко В.З. Тореадоры из Васюковки часть 3 глава последняя
Глава последняя
в которой история по доброму обычаю
старых классических романов
заканчивается свадьбой
На следующий день все село облетело известие о том, что наша учительница, наша классная руководительница Галина Сидоровна выходит замуж за старшего лейтенанта Реваза Пайчадзе.
Это было так неожиданно, что у всех рты пораскрывались от удивления. Никто никогда ничего не замечал и не подозревал. Всем было известно, что наша Галина Сидоровна очень гордая, неприступная и независимая.
В неё влюблялись - да!
Но она - никогда!
Она ходила, как царица, и никто не отважился приблизиться к ней. В ответ на несмелые ухаживания она только смеялась.
И вот оказывается, что уже почти год она любила этого старшего лейтенанта и не признавалась ни ему и никому на свете. Она запретила ему даже подходить к ней на людях. Она считала, что учительница не имеет права влюбляться, потому что это принизит её в глазах учеников, подорвет её авторитет.
И неизвестно, сколько бы еще мучила она лейтенанта и мучилась сама, если бы не мы с Павлушей...
А теперь деваться было некуда. Вот одно единственное слово, что невольно сорвалось у неё с губ при нас и при нём, отрезало ей путь к отступлению.
Наша Галина Сидоровна выходила замуж!
- Ну, дай ей Боже счастья, - говорили бабы.
- Парень он, видать, хороший.
- Говорят, умный, добрый...
- И не пьёт...
- И приличный какой!
- Да что там говорить - просто герой, да и всё! Ребенка спас!
- Жаль только, хорошая была учительница. Кто же еще с этими гангстерами будет так возиться, как она. Другая их бы и грамоте не научила. Так бы и ставили крестики вместо подписи.
- Говорят, их полк зимой где-то под Киевом стоит.
- Значит, в казармах живут...
- Почему это в казармах! Офицеры в отдельных квартирах живут. Газ, ванна, холодильник - всё, что надо
- А через год, говорят, он в академию поступать будет. На генерала учиться будет.
- Дай им Боже счастья!
А мы даже не подумали, что она же уже не будет больше нашей учительницей. Мы были взволнованы и возбуждены, мы собрались всем классом, чтобы обсудить это чрезвычайное событие. Еще бы! Не каждый день твоя учительница выходит замуж. Да еще какая! Классная руководительница, которая ведёт тебя и воспитывает буквально с первого класса, которая знает тебя как облупленного и к которой, несмотря на её "выйди из класса" и двойки, ты привык, может, больше чем к родной тётке, потому что родную тётку ты видишь исключительно по праздникам, а её каждый день с утра до вечера.
Но с обсуждением ничего не вышло. Мы только хмыкали и ковыряли каблуками землю. Кто-то (кажется, Антончик Мациевский) попробовал пошутить, хихикнул, но его сразу затюкали, он притих и рта больше не раскрывал.
Наконец в полной тишине Гребенючка дрожащим голосом произнесла:
- Не будет у нас уже такой классной руководительницы... Никогда... Кого бы не назначили...
И только тут мы сообразили, что наша Галина Сидоровна больше не наша, что мы расстаемся с ней навсегда.
И мы повесили головы, и упала мертвая гнетущая тишина. И вдруг я почувствовал, просто физически почувствовал, как щемит не только моё собственное сердце, а сердца всех - Павлуши, и Гребенючки, и Коли Кагарлицкого, и Карафольки, и Васьки Деркача, И Антончика Мациевского... Точно сердца наши были объединены меж собою тоненькими невидимыми проволочками и по этим проволочкам внезапно пустили ток - щемящий ток грусти.
- Знаете, - тихо произнес Павлуша. - Надо попрощаться с ней. И так, чтобы она запомнила это на всю жизнь.
- Правильно, - сказал я.
- Правильно, - подхватила Гребенючка.
- Правильно, - подхватил Карафолька.
И все по очереди сказали "правильно", словно других слов не было на свете.
- Как-то торжественно так, знаете, - продолжил дальше Павлуша. Собраться в классе, принести цветов, подготовить выступления.
- Правильно, - снова сказал я, - и...
Я хотел сказать что-то в дополнение к Павлушиным словам, но ни одной мысли, как на зло, в голове в этот момент не было. Но я уже сказал "и", то должен продолжить.
И я сказал:
- И... правильно!
Это было смешно, но никто даже не улыбнулся. Такое у всех было настроение.
Для подготовки торжественного прощания с Галиной Сидоровной решили выбрать специальную комиссию. Начали выбирать и выбрали Карафольку, Колю Кагарлицкого и Гребенючку. Ни Павлушу, который выдвинул эту идею прощания, ни меня в комиссию не выбрали. Они, наверно, считали, что для такого серьезного дела мы не годились.
Прощаться решили в канун свадьбы.
Времени для подготовки хватало - почти две недели.
Ну, что же, пусть готовятся...
А мы с Павлушей сели на велосипеды и направились в Волчий лес. Хотя это было уже не так интересно, но мы должны всё-таки прочитать, что там написали эти "трое неизвестных", эти "Г.П.Г.".
В лесу у дота, было тихо и торжественно. И совсем хотелось нарушать эту тишину. Поневоле мы пытались ступать бесшумно.
Павлуша засунул руку в расщелину над амбразурой и вытянул свёрток: в прозрачный полиэтиленовый пакетик была завёрнута какая-то бумага.
Павлуша развернул, и я сразу узнал почерк - четкий с наклоном влево, каждая буквочка отдельно (почерк старшего лейтенанта Пайчадзе).
Мы сели на холодную замшелую каменную глыбу. Я обнял Павлушу за плечи, прислонился головой к его голове. И мы начали молча читать.
"Дорогие друзья! Ява и Павлуша! - писалось там. - Это очень-очень хорошо, что вы помирились. Наша тайна теперь не нужна. Потому что всё это придумывалось для того, чтобы вас помирить. И мы надеемся, что вы за этот не обидитесь на нас.
Мы хотим от всего сердца пожелать, чтобы свою дружбу вы пронесли через всю жизнь. Святое это дело - дружба. Самое святое и самое чистое чувство. И самое чистое оно в детстве. Берегите его и цените! Потому что самые верные, самые большие, самые лучшие друзья в мире - это друзья детства. И тот, кто не сбережет, тому худо будет. Потому что детство не повторяется...
Помните об этом, ребята!
И пусть ваша дружба будет крепкая, как эти каменные глыбы дота, которые являются памятником настоящей дружбы - дружбы до последней капли крови...
Г.П.Г."
Мы уже давно прочитали это письмо, но всё еще сидели не двигаясь и молчали.
И так, как тогда, на чердаке бабы Мокрины, когда Павлуша вытащил меня из воды, я неожиданно почувствовал бешеную, горячую радость от того, что он рядом, что мы помирились.
Неужели я мог быть с ним в ссоре?! И не разговаривать?! И проходить мимо него, будто незнакомый?
Безумие какое-то! Невесть что!
Но... неужели же это Гребенючка писала это письмо?! Не укладывалось в голове! Хоть убейте!
Извините, но я еще не мог привыкнуть к мысли, что Гребенючка и - вдруг - хорошая, цаца!
Это лишь в книгах так бывает, что герой только - рраз! - и в миг поворачивается на сто восемьдесят градусов: из плохого в хорошего, из хорошего в плохого, кого ненавидел, того сразу начинает любить и наоборот.
Я так сразу не могу.
Я буду постепенно.
Мне нужно привыкнуть.
Конечно, письмо писала не Гребенючка, а Галина Сидоровна. Ну, писал в буквальном смысле Пайчадзе, но придумывала, диктовала Галина Сидоровна. Он бы так не написал, хотя бы потому, что я зыка не знает.
Оказывается, Галина Сидоровна и тот разговор со мной по телефону ему написала, и он читал с листа (поэтому и медленно, да и чтобы акцент скрыть).
Вообще, они думали все будет легко и просто, что они немного поводят нас за нос с этими загадочными инструкциями, приохотят делать тайно друг от друга одно и то же дело (поэтому и разное время назначали), а потом столкнут нас нос к носу и заставят мириться. Намечалось, что мы будем по очереди раскапывать и расчищать дот, чтобы наконец создать тут музей боевой славы. Пайчадзе заранее даже маленькую саперную лопатку там спрятал.
Но вышло всё не так, как задумывалось и планировалось.
Неожиданно, после того как Пайчадзе уже вручил мне и Павлуше письма, были объявлены по тревоге военные учения.
В армии, оказывается, всегда так: никто ничего и не знает, ни солдаты, ни офицеры, и вдруг тревога - боевая готовность номер один! И Всё! А что, это правильно - армия в любую минуту должна быть готова к бою.
Хорошо, что хоть. Пайчадзе со своим подразделением остался в лагере - "в охране". Потому что Галина Сидоровна сказала ему:
"Делай теперь, что хочешь, но чтобы мальчишки мои зря не волновались и не переживали!"
Это он вечером после встречи с нами у дота ездил отчитываться перед ней, а я его в саду и углядел и наделал шороха (правда, он переждал в кустах и потом всё-таки встретился с ней).
И утром ему пришлось звонить мне по телефону. А Павлуше письмо в альбом для рисования то же, конечно, Гребенючка незаметно подложила. Вообще, всю эту кашу заварила таки Гребенючка. Они, видишь, не могла смотреть, как мучается и страдает Павлуша. Он, оказывается, страдал и мучился (а я, дурак, думал... Иудою его называл!).
И решила Гребенючка нас помирить. Но сама этого сделать она не могла, потому что знала, как я её люблю, вышло бы всё наоборот.
И пришла она советоваться к Галине Сидоровне. А Галина Сидоровна припрягла к этому делу своего грузина. И уже втроём они разработали план операции.
Гребенючка прямо сказала:
- Надо что-то интересное придумать. Ведь они же мальчишки... Они же просто так на удочку не клюнут. Очень вредные. Нужна какая-то загадочная тайна. Вот это они любят!
Ну и что! Подумаешь! А кто из мальчишек не любит, чтобы было интересно, не любит тайн и загадок!
А вообще, с этим раскапыванием дота - это была наивная выдумка. Мы бы сразу раcшурупили, что это несерьезно, и их затея провалилась бы.
- Скажи, Павлуша!
- Ага!
- Если бы мы придумывали, мы бы что-то такое придумали, что ого-го.
Вот не знаю, что та комиссия, в которую нас не выбрали, сейчас думает. Конечно, они все отличники, серьезные, положительные люди, но фантазии же у них, как кот наплакал, ей-богу! А тут же надо что-то такое грандиозное, небывалое, космическое.
- Ой! Слушай! - вдруг закричал я. - А давай...
И, захлебываясь, я начал излагать ему свою идею.
- Молодец, Ява! - воскликнул он. - Молодец! Гений! Я всегда говорил, что ты гений!
- Только чтобы никто не узнал, - сказал я. - Пусть они себе готовятся официально, а мы...
- Это будет наша тайна, - подхватил Павлуша. Тайна двух неизвестных!
Мы начали готовиться в тот же самый день. Потому что то, что мы задумали, требовало очень кропотливой работы и времени.
Хорошо, что восстановление улицы Гагарина было уже закончено, а то мы просто не успели бы. Улица Гагарина стала еще красивее, чем до стихийного бедствия.
Теперь все сел готовилось к свадьбе.
Такой свадьбы наше село еще не знало.
Любимая всеми учительница выходила замуж за героя-лейтенанта, который вместе со своими солдатами самолично спасал село от наводнения.
В колхозном саду колхозные плотники сбивали длиннющий, почти километровый, стол. За этим столом должно уместится все село, до одного человека, и спасители, и гости...
Этот стол был радиофицирован: через каждые десять метров стояли переносные микрофоны, а на деревьях висели громкоговорители - чтобы того, кто произносит тост, слышали все.
Это было классно!
А мы с Павлушею готовились отдельно...
За три дня до свадьбы из Грузии прилетели родственники и друзья жениха, их было человек сто, не меньше. До Киева они закупили целый самолёт ТУ-104, а из из Киева заказали три автобуса и одно грузовое такси. На этом грузовом такси приехало десять бочек грузинского вина и уж не знаю сколько ящиков с мандаринами, апельсинами, гранатами, чурчхелой и другими кавказскими лакомствами.
Вся наша самодеятельность под руководством Андрея Кекала ночами до самого утра проводила репетиции новой программы для свадебного концерта.
"Гвоздём" программы был новосозданный "хор старейшин" (то есть дедушек и бабушек). Кекало где-то вычитал, что в Грузии есть такой хор, и немедленно решил создать такой и у нас.
Как ни странно, наши дедушки и бабушки охотно откликнулись на эту идею. И вышел могучий хор. Потому что чего-чего, а дедушек и бабушек у нас таки много. Соседнее село так и называется - Дедовка. У нас долго живут люди. Вон баба Трындычка сто десять отмахала. А восемьдесят-девяносто - это у нас очень просто. Профессор из института долголетия из Киева приезжал, так говорил, что это из-за того, что у нас хорошая вода - раз, свежий воздух - два, любят трудиться - три почти нет злых людей - четыре...
А я думаю, что главная причина в том, что у нас веселый народ, все любят шутить и смеяться.
А смех - это здоровье! И этот хор стариков все песни, говорили, разучивает веселые, шуточные
Это было классно!
А мы с Павлушей готовились отдельно...
И вот наступил канун свадьбы.
Комиссия созвала всех нас, весь класс, утром на школьном дворе и доложила о своей работе.
Решили значит, так.
Сначала празднично украшаем класс. Чтобы был, как во время экзаменов: стол, накрытый китайкой, от двери ковровая дорожка, на столе и на окнах цветы.
Потом идём по домам, наряжаемся в самое красивое, по-праздничному. Каждый берет букет цветов. Это - обязательно. Садимся за парты. Ровно в два (как на урок - мы во вторую смену учились в прошедшем году) придет Галина Сидоровна, её уже предупредили вчера. Первой выступит Гребенючка (председатель комиссии). Скажет девичье слово от класса. У неё написано две странички. Она прочитала - всем понравилась, даже мне. Хорошо написано, хотя слишком жалостно. Потом выступит Коля Кагарлицкий и скажет мальчишеское слово от класса. У него было написано аж три с половиной странички, и тоже хорошо - с именами, фактами, меня с Павлушей вспоминает, наши выходки, простите, дескать, за всё...
Третьим выступит Карафолька и прочитает... стихи. Собственного сочинения стихи. Это было для всех нас полной неожиданностью. Мы никогда и не думали, что Карафолька может сочинять стихи. А он вдруг...
Создавал свои стихи Карафолька ровно столько, сколько Господь Бог землю - шесть дней.
Но, на мой взгляд, результаты были гораздо хуже.
Хотя девчонкам стихи стихи очень понравились, особенно последние строчки:
Мы вас очень крепко любим,
И никогда вас мы не забудем.
Мы с Павлушею, как специалисты, считали, что стихи Карафольки, или, как он их сам, краснея, называл - "мадригал", потребует еще серьезной авторской доработки. Во-первых, такие, например, строчки, как:
Вы научили любить нас префиксы,
Корни слов, окончания и суффиксы.
Помимо того, что с художественной стороны это было не очень совершенно, это было еще и враньём, потому что человек в здравом уме не может любить префиксы и суффиксы.
Во-вторых, (и это главное), "мадригал" был неконкретный - в нем ни разу Галина Сидоровна не называлась по имени.
Карафолька начал бить себя в грудь и клясться, что он очень старался, но у него ничего не вышло.
Не вставала Галина Сидоровна в строчку хоть ты тресни! Если бы она была, скажем, Ганна Ивановна (как Гребенючка), то все очень просто:"Дорогая Ганна Ивановна!","Мы вас любим, Ганна Ивановна!", "Не забудем Ганну Ивановну...". Но называть её Ганною Ивановной, когда она Галина Сидоровна, было бы нетактично.
А "Дорогая Галина Сидоровна" ну, не читалось ну ни как. Это были уже не стихи, а чистейшая проза. Поэтому и пришлось ограничиться безличным:"Дорогая и любимая учительница!".
Это так доказывал Карафолька. Но мы с Павлушей возражали, что настоящий поэт тем и отличается от графомана, что умеет преодолевать творческие трудности.
Карафолька густо покраснел и опустил голову.
Но тут на нас все зашикали, и мы вынужденно были согласиться, что да, конечно, стихи можно читать, потому что это не для печати, тогда другое дело...
В завершении торжественного прощания Антончик Мациевский сфотографирует Галину Сидоровну со всем классом. И мы подарим ей эту фотографию с трогательной надписью и все-все распишемся.
Вот так придумала наша комиссия.
Ну что же, для официального прощания очень прилично.
Все с этим согласились.
И мы разошлись.
А в пол второго встретились снова.
Необычно праздничные, красиво одетые, чистые, с большими букетами цветов, мы в торжественном молчании прошли по ковровой дорожке за свои парты, сели и начали ждать.
Над друг восьмиклассник Вовчик Маруня безупречно организовал "службу безопасности", и мы были спокойны, что любопытная пацанва не испортит нам дело. Потому что это такой нахальный народ, что пооблепливал бы все окна, начал бы хихикать и всё бы сорвал. Вовчик расставил посты и блокировал все входы и выходы.
Минут десять мы сидели и молчали.
И это наше молчание было словно какой-то увертюрой всего того, что должно было произойти. Мы вспоминали всё, что пережили вместе с Галиной Сидоровной за эти семь долгих лет. Она была нашей первой учительницей, когда мы пришли в школу в первый класс. А мы были её первыми учениками. Она только закончила тогда одиннадцать классов и первый год учительствовала в младших классах. Она учила нас и училась сама - заочно в пединституте. Мы закончили пять классов, а она пединститут. Мы сдавали первый в своей жизни экзамен, а она - государственные экзамены. Из учительницы начальных классов она превратилась в преподавателя украинского языка и литературы. И продолжала нас учить. И довела до восьмого класса. Мы думали, что и в восьмом классе она будет, и в девятом, и в десятом. А как же! И вот...
Это как-то не укладывалось в голове. Неужели она больше не будет нашей учительницей! Никогда больше не войдет в класс легкой и быстрой походкой, не бросит журнал на стол, не спросит звонко, как всегда, одно и то же:" Ну, кто из вас не приготовил на сегодня задание? Признавайтесь!" После этого вопроса я почти всегда лишился грудью на парту, прячась за спину Карафольки, который сидел передо мной. Но она всегда замечала это и говорила:"Рень, к доске!". И я поднимался красный как мак и, вздыхая, плёлся к доске... Неужели этого не будет никогда?!
Ни-ког-да! Едва ли не впервые в жизни это безжалостное слово так поразило меня!.. Сердце мое сжалось...
В коридоре - знакомые легкие и быстрые шаги.
Я не знаю, как это вышло, но внезапно мы все, как по команде, не сговариваясь, поднялись и встали еще до того, как она зашла. Договоренности об этом не было.
И когда она резко, как всегда, раскрыла двери, мы уже стояли за партами с букетами в руках, - неподвижно, как вкопанные.
Но она не сразу раскрыла двери. Нет. Мы слышали, как она подошла, остановилась перед дверьми. И минуту стояла, не решаясь войти. Она стояла там, а мы стояли тут. И это было мгновение, которое трудно передать...
И вот двери распахнулись и она замерла на пороге.
Она медленно обвела нас всех взглядом - кажется, заглядывала каждому в глаза. И молча протянула к ним руки - словно хотела всех разом обнять.
Губы у неё дрожали, подбородок дрожал, она часто-часто моргала глазами. И тут мы заметили, что она... плачет...
Что тут поднялось! Буря!
Девочки сразу громко заревели и бросились к ней, и обхватили, облепили её со всех сторон, начали целовать плача.
А мы, мальчишки, как по команде, повернули головы и стали смотреть в окно, кривясь и кусая губы. И глотали, и никак не могли проглотить что-то тугое, что как будто застряло в горле.
Какое тут могло быть художественное выступление Гребенючки и художественно-юмористическое выступление Коли Кагарлицкого, не говоря уже про Карафолькин "мадригал".
Всё стремглав полетело к чертовой бабушке!
А потом мы вышли из школы и, сгрудившись табунком вокруг Галины Сидоровны, пошли на речку, а затем в поле, а затем в лес... И ходили так долго-долго, до самого вечера. И почти ничего не говорили, просто ходили вместе и не хотели расставаться. А потом в лесу сели на поляне кружком вокруг неё и пели песни. Долго-долго... И никто не выкрикивал, как это бывает, все очень старались, и выходило так хорошо, как никогда. И песни выбирали все лирические, мелодические, что хватали за душу. И у девочек по щекам текли слезы, да и не только у девочек... И никто не прятался, ведь зачем же прятаться, если песня берет за душу.
А на следующий день была свадьба.
Ну, что вам сказать?
Чтобы описать эту свадьбу, наверно, надо было бы привлечь весь Союз писателей.
Скажу только, что такой пышного праздника в нашем селе не помнили самые древние деды.
Уверен, что и его и не было сроду.
За одним столом всё село наше да еще половина грузинского села, да еще почти целый полк солдат, да еще начальство районное.
Это была не только свадьба.
Это был праздник дружбы народов.
Громкоговорители не замолкали ни на минуту, и все тосты были слышны, наверно, в соседних селах.
Детский стол был накрыт отдельно.
И уж лимонада мы понапивались и мороженого, конфет и грузинских сладостей понаедались - от пуза!
Свадьба началась примерно в обед. Но мы с Павлушей ждали сумерек. Нам для нашего сюрприза была нужна темнота. Обязательно.
Но чем больше разгуливалась свадьба, то тревожнее становилось у меня на сердце. В колхозном саду стоял такой гам, смех и тарарам, что если дальше так пойдет, то на наш сюрприз никто внимания не обратит, просто не заметит никто. Выход был один - объявить по радио, по громкоговорителю. Но ни я, ни Павлуша этого сделать не сможем, потому что будем заняты.
Значит, придётся в нашу "тайну двух неизвестных" посвящать кого-то третьего, потому что иначе все могло сорваться.
Павлуша зыркнул на меня, потом отвернулся и несмело пробубнил:
- Может... Ганю?
Я махнул рукою:
- Давай!
Какая в конце концов разница? Надо, чтобы кто-то просто объявил, а кто, в конце концов, всё равно.
Так Гребенючка стала участницей еще одной "тайны трех неизвестных".
И вот наконец стемнело.
Мы с Павлушей тихонько, чтобы не привлекать к себе внимания, выбрались из шумного свадебного круга и отправились домой. Там мы осторожненько вынесли из сарая свою "тайну", приторочили к багажнику, сели на велосипеды и поехали в поле, что за колхозным садом, где шумела свадьба.
Погода была чудесная, такая, как надо, и небо чистое, и ветер есть. Начали запускать. Не очень-то легким оказалось это дело. Хотя и запускали с велосипеда. Я мчался на велосипеде, сжимая в руке катушку, а Павлуша бежал сзади, поддерживая его. Но вот наконец взлетел, поднялся и пошел-пошел всё выше и выше... Бросив велосипед, я аккуратно разматывал большую самодельную катушку.
Подбежал Павлуша с корзиной. Начал помогать, а то уже тяжело было держать. Ну вот, всё! Катушка размоталась.
- Ну, подключай! - говорю я, а у самого сердце - как телячий хвост, - выйдет не выйдет...
Павлуша возится у корзинки, руки у него дрожат.
И...
Я даже сам не ожидал, что будет так классно.
В темно-синем небе красочно засветился волшебный фонарь. "Слава Галине Сидоровне!" - золотом пылали на нём слова с одной стороны.
"Желаем счастья!" - красным светилось с другой стороны.
"Не забывайте нас!" - желтым лучилось с третьей.
А с четвертой стороны счастливо улыбался черноусый красавец лейтенант. Абсолютной портретной схожести с женихом, естественно, не было, но что вы хотите - без натуры, по памяти сам Анатолий Дмитриевич не нарисовал бы лучше.
Вы уже, наверно, догадались, что это был сделанный нами большой коробчатый воздушный змей. (Павлуша сызмальства мечтает стать лётчиком, мы этих змеев с ним наделали - ого-го.) И потом Павлуша его раскрасил. Всю душу лётчика и художника вложил в этого змея.
А я придумал "электрификацию" (сначала мы думали просто днём запустить, но разве же тот был эффект!) Запускали на тоненьком двужильном проводе (специально в район в электромагазин за ним ездили). Аккумуляторы и лампочки от тракторных фар выпросили у моего папы-механизатора.
Я даже не думал, что будет так красиво!
Только змей засветился, мы услышали, как в громкоговорителях прозвучал звонкий голос Гребенючки:
- Внимание! Внимание! Просим всех посмотреть на небо! Внимание! Внимание! Просим всех посмотреть на небо!
На какое-то мгновение свадебный шум утих, установилась тишина. А потом сразу раздались хлопки, крики, смех. "Молодцы! Молодцы!" - слышалось сквозь этот гам.
Я взглянул на Павлушу, улыбнулся и подмигнул. И он подмигнул и улыбнулся в ответ.
Мы были счастливы. Наш сюрприз удался. Он светился высок в небе, и его видело одновременно все наше село, и половина грузинского, и целый полк солдат, и все гости из района...
Такого триумфа у нас еще не было за всю нашу жизнь. Классно мы придумали! Всё-таки молодцы!
Проходила минута, вторая.
Хлопки стихли, свадебный гам набрал другую окраску, кто-то уже принимался петь. Свадьба продолжалась. На небо уже, наверно, никто и не смотрел.
Нам надо было заканчивать. Тем более, что ветер относил нашего змея в поле, в сторону леса, и его уже из сада не было видно.
Но заканчивать было очень тяжело. Такого большого змея мы еще не запускали никогда. Да и ветер был сильным. Просто вырывал провод из рук. Я едва удерживал . Павлуша помогал только одной рукой, потому что в другой держал корзину с аккумулятором.
Нас тащило по полю, будто щенят на веревке.
И вдруг...
Ветер дёрнул змея так, что мы едва не упали. Что-то там в змее сверкнуло, и лампочки погасли. А через миг где-то сбоку засветилась на змее красная точка и начала увеличиваться.
- Выключи! - крикнул я Павлуше.
Павлуша дёрнул на себя корзинку с аккумулятором, обрывая контакты, но было уже поздно. Змей уже горел, падал на землю. Он был из сухих деревянных планок, обклеенных плотной бумагой, и вспыхнул, как спичка. Долетая до земли, он уже пылал, будто огромный факел.
Змей с треском упал на землю, рассыпая искры.
И в миг земля вспыхнула и загорелась вокруг него.
И тут сердце моё наполнилось ужасом.
Это же на опушке! Там же лежит скошенное сено, которое еще не сгребли!
- Павлуша! - закричал я и бросился туда.
Павлуша опустил на землю корзину и рванулся за мной. Но как быстро не бежали мы, огонь был еще быстрее. Пока мы добежали, он распространился уже метров на двадцать по фронту - в одну и в другую сторону от пылающего змея - и бежал дальше, слизывая огненными языками сухое сено, что лежало на земле. И уже с треском занимались кусты на опушке.
Загорится лес - быть беде.
Я знал, что такое огонь.
В позапрошлом году загорелась хата Чучеренко. Вспыхнула, как свечка. И пока люди добежали с поля, сгорела дотла. Одни головешки остались.
Нельзя медлить и секунды.
Я на бегу сорвал с себя новый праздничный пиджак и бросился прямо в огонь, топча его ногами и сбивая пламя пиджаком.
Павлуша был без пиджака, в одной рубашке. Он бросился к кустам, сломал несколько веток с листьями и ими стал сбивать огонь.
Штанины начали тлеть,страшно жгло ноги, мы задыхались от дыма и жара, но продолжали бороться с огнём.
А в саду звучал веселый свадебный гомон, хохот, песни. Никто не видел, не знал и не подозревал, что тут твориться... И как не кричи - никто не услышит.
- Сено, сено отгребать надо! Чтобы дальше не пошло! - услышал я вдруг голос... Гребенючки.
Я обернулся.
Пучком веток она торопливо отгребала сено, которые еще не загорелось Правильно! Сначала надо отрезать огню дорогу, чтобы не распространялся дальше, а потом уже гасить. Я бросился помогать ей. Павлуша тоже.
Как потом выяснилось, объявив по радио, она сразу побежала нас искать. И видела, как тащило нас по полю, как вспыхнул змей. И побежала к нам на помощь.
Мы быстренько отгребли сено и бросились снова в бой с огнём.
Втроём дело пошло лучше. Огонь начал понемногу отступать. Уже больше было дыма который немилосердно ел глаза, что слёзы бежали по щекам беспрестанно. Но мы, несмотря ни на что, изо всех сил боролись с огнём.
И наконец он покорился и погас.
Мы еще долго ходили по пожарищу,затаптывая угольки, чтобы не загорелось снова.
И вот всё закончено.
Обессиленные, мы сели на землю и сидели молча, только переглядываясь, тяжело дыша.
Лица у нас были закопченные, черные, обгорелая одежда свисала клочьями.
Я посмотрел на Гребенючку и улыбнулся.
А она всё-таки молодец. Действительно молодец. Ей-богу! Не бросила нас в беде, не убежала, не испугалась огня. Наоборот! Билась с пламенем, как... как тигрица.
Молодчина.
И я подумал:
"Интересно, наверно, было бы нарисовать такую картину: сидят трое после того, как погасили пожар, - ободранные, грязные, закопченные, но счастливые, как воины-победители..."
И еще я подумал, что, наверно, и Гребенючка, и Павлуша всё-таки станут художниками. Ну, что же. Пускай! А почему нет, если есть способности? Видишь, какого змея разрисовал Павлуша. Красота, а не змей был.
И вдруг у меня возникла неожиданная мысль: хоть бы кем мы стали в жизни, а воинами - станем обязательно. Закончим школу и пойдем в армию. И может, даже попадём в эти лагеря, что в нашем лесу. К полковнику Соболю.
Вот было бы классно!
И будем мы с Павлушей дружить самой крепкой, самой верной солдатской дружбой - до последней капли крови.
Ну, а... Ганька? Гребенючка?
Ну, что же, пускай будет и Ганька!
Пускай будет Ганька-пулеметчица! Как в фильме о Чапаеве.
Пускай!..
Но когда я высказал эту свою жизнь, Павлуша переглянулся с Гребенючкой, шмыгнул носом и сказал:
- Вот любишь ты, Ява, громкие слова! Ну зачем это - "до последней капли крови"?.. Может, всё-таки сбережем немного крови, а?.. И в солдаты идти, может, не обязательно... Те, кто в институты поступает, не идут же... Подтянуться только с учебой надо!..
А Гребенючка жалобно посмотрела на меня и вздохнула:
- Извини... Не хочу я быть пулеметчицей!.. Я художницей хочу!..
- А ну вас!.. Борцы за мир! - махнул я рукою.
И мы все трое весело засмеялись.
КІНЕЦЬ