Із статті М. Драгоманова про течії в Південно-Західному краю. Літо 1875 р.
* * *
Много следов указывает на происхождение «Истории русов» среди тех кружков из черниговских и северно-полтавских потомков малороссийской старшины, которые более или менее вяжутся и с кружком князя Репнина, бывшего вице-короля саксонского и малороссийского генерал-губернатора. Не представляя теперь почти никакого интереса как летопись, «История русов» любопытна как политический памфлет, написанный с большим талантом. К антипатии, какою отличаются малорусские летописи конца XVII-го века против поляков, «История русов» прибавила едкую насмешку, направленную и против московско-перербургских порядков; в ней нет вместе с тем роялизма и клерикальной точки зрения старых козацких летописей и хроник. Понятно, почему она так долго ходила в рукописях. Она была напечатана только в 1846 г., уже в то время, когда роль ее была собственно окончена, когда порожденное и ею новое направление в украинофильстве переросло идеи этого памфлета.
Это - то направление, которого поэтическим выразителем явился Шевченко. Оно приняло в себя много сентиментального романтизма, оно зачерпнуло и брожения тогдашних умов, и патриотизма «Истории русов», - но осложнилось загнездившимся на юге Руси еще с первых времен хароковского университета, со времен Каразина и Северина Потоцкого, славянофильством, а также социальными идеями 40-х годов, которые так пришлись по мужицкой натуре и памяти Шевченко. Когда, после периода романтического отношения к традициям и народной жизни украинской, у Шевченка наступил период историческо-политического самосознания, - он стал на точку зрения «Истории русов», причем образы истории Украйны дали у него перевес антипольскому направлению над антимосковским. На две-три ядовитые фразы, направленные против Москвы, - у Шевченка мы видим несколько поэм, в которых, с явным сочувствием в одну сторону, описывается борьба украинских казаков с поляками. Но для украинского поэта не замедлил наступить перелом, который стал поперек его исключительно национальным тенденциям и образам. Перелом этот совершился под влиянием более глубокого вдумывания в жизнь, вдумывания, толкаемого крестьянским происхождением поэта, - а также под влиянием того южнорусского славянофильства и тех идей 40-х годов, в струю которых попал Шевченко. Они заставили его написать стихотворение к Б. З[алеському], в коем особенно замечательны следующие слова:
От так-то, ляше, друже, брате,
Неситії ксьондзи, магнати
Нас розлучили, розвели, и проч.
Вместо картин прошлого Украйны, поэт стал рисовать картины общерусского дореформенного порядка; самое это прошлое показалось ему полным зародышей настояшего бедственного положения народа, - и он едко осмеивал козакофильство поклонников «Истории русов», особенно между «потомками гетьманов дурних». Эти насмешки, это отношение к гетманщине нанесли смертельный удар исключительному национализму и сепаратизму, во имя исторического строя и традиций среди украйнофильства.
Когда, в конце 50-х и начале 60-х годов они вновь заговорили, на этот раз поддержанные более свободною печатью во всей России и юношеством южнорусским, - то уже об исключительном национализме и особенно об историческом сепаратизме почти не было речи. Если в 60-е годы прошумела среди украйнофильства струя антипатий к полякам и слабейшая антимосковская, то она была главным образом реакцией против тех препятствий и вражды, какую встретили основные стремления тогдашних украйнофилов, - т. е. стремления в духе меры освобождения крестьян, образования народа на его языке, обработки литературы малорусской. С 1857 по 1863 г. прошумел в польской и русской литературе спор между малорусскими и польскими писателями о народности правобережной Украйны и Галичины, взаимные перекоры из-за «хлопомании». После 1863 г. польская народность оказалась далеко в ненаступательном положении даже за Вислою, а потому споры эти затихли, тем более, что некоторые русские патриоты попробовали и само украйнофильство, открывшее перестрелку с поляками по вопросу о народности западной Руси, изображать как порождение польской интриги. В 1861-1864 гг. прошумел в нашей и галицкой печати спор о самостоятельности и границах малорусской литературы сравнительно с русскою, которую некоторые украйнофилы признавали только великорусскою. При этом не обошлось без укоров в политическом сепаратизме с одной стороны, без раздражения и сепаратистических выходок с другой. Но и это спор скоро затих. Когда, с конца 60-х годов, украинское направление вновь появилось в печати, - в науке, в публицистике и беллетристике, - оно явилось не только без прежнего раздражительного отношения к полякам и великорусам, но и раздвоенное, и по вопросу об автономии, даже литературной. В то время, когда одни, - преимущественно некоторые беллетристы и поэты, воспитывавшиеся в эпоху полемики по вопросу о малорусской народности и выступившие на литературное поприще в Галиции, - продолжают относиться ко всей русской литературе, как к великорусской, другие отличают специально-великорусский элемент в нашей новой литературе от общерусского и признают русскую литературу действиетльно общерусской, по крайней мере, для русских нашей империи. К этому воззрению примыкает и один из крупнейших деятелей прежнего украйнофильства, Н. И. Костомаров, который в 60-е годы взялся было за издание книг для народного чтения и священного писания на малорусском языке. [...]
Таким образом, наблюдение над ходом общественно-культурного движения в Малороссии, со времен Мазепы до наших дней, показывает постепенное ослабление здесь стремлений политическо-национальной исключительности и постепенное усиление стремлений социально-культурных в формах народных и в гармонии с подобными стремлениями севернорусскими. Вот это-то движение, сложившись главным образом на левом берегу Днепра и совершенно независимо от движений в польском и польско-украинском обществе, встретилось с польским украинизмом как раз в то время, когда в русском украинизме заметно совершался кризис в последнем из вышеперечисленных направлений. Разумеется, что эта встреча польского и русского украйнофильства не могла быть очень симпатичною, по противоположности их основных стремлений, при некотором сходстве наружном, делавшем тем более неприятным взаимный сюрприз при встрече. [...]
Компромисса трудно было ожидать, пока кто-нибудь не уступил бы весьма существенного. [...] В это же время возвратившийся из ссылки Шевченко обратил на себя общее внимание; явилось новое издание его сочинений, с которым только в это время серьёзно стали снакомиться поляки. Достойный доброй памяти и у русских, польский поэт Сырокомля (Кондратович), человек с искренними симпатиями к хлопству и один из немногих белорусофилов, перевел несколько пьес Шевченка (1861); другие («Гайдамаки» и «Наймичка») перевел уже упомянутый нами г. Савинский, написавший и Studya nad literaturą ukrainską. Шевченко испугал польскую прессу. Сам Сырокомля не решился перевесть «Тарасову ночь» и «Гайдамаков», объявив в предисловии к своему переводу «Кобзаря», что Шевченко, писавши эти пьесы, омокал перо свое в кровь. Biblioteka Warszawska (1862, № 1) назвала поэзию Шевченка «криком вороньего горла», объясняла его злость к полякам тем, что, когда он был мальчиком, «пан его побил, за то, что он чуть не сжег дома» и т. п. Как известно каждому, большинство польского дворянства, желая искренно отделения Польши с западными губерниями от России, не жаловало демократической фразеологии своей молодежи, - а тем больше косилось оно на хлопоманов. [...] Хлопомания и украйнофильство стали казаться им не только гайдамачеством, но еще и интригою схизматицкой Москвы. [...] страх новой Хмельнищины, Колиивщины убил польское украйнофильство.
Спустя немного, ограничения малорусской литературы, вызванные инкриминацией тех наших изданий, которые неожиданным образом произвели русских украйнофилов в союзников поляков и вместе с тем повторили все доносы польской прессы на хлопоманов, вызвали у некоторых русинов и поляков в Галиции фразы об общем союзе Польши и «Руси» против туранской Москвы, - но эти фразы, после всего случившегося, говорились с кислой миной, и не только не вели ни к чему, но тотчас же сменялись жалобами, что малорусское движение в России и в Галиции есть «авангард Москвы для последнего, самого жестокого раздела Польши». [...] При таком настроении прежние отношения польской литературы к украинскому элементу стали надолго невозможны.
Между тем и русское украйнофильство почти совсем сошло со сцены, не успев выработать и высказать цельного, систематического мировоззрения на текущие вопросы внутренней и внешней политики, даже на польский вопрос, по которому оно выступило было как застрельщик с русской стороны. [...]
М. П. Драгоманов. Евреи и поляки в Юго-Западном крае // Вестник Европы. - СПб., 1875. - Т. 54. - Кн. 7 (июль). - С. 133-179.