Спростування звинувачень у сепаратизмі під час проведення київського перепису 2 березня 1874 р.
Недоразумение по поводу однодневной переписи в Киеве.
«Киевский телеграф». Среда 29-го января 1875 г. № 13.
Из всех проявлений деятельности югозападного отдела географического общества, более всего возбудила толков в нашей публике и печати - однодневная перепись, произведенная под наблюдением отдела и теперь разрабатываемая его членами. Эта перепись казалась для многих беспокойным делом, для других она была неприятна, так как должна была пролить свет на многое до сих пор темное в жизнн нашего города, третьим не хотелось допустить к тому делу неофициальных лиц и т. п. Дело переписи встречено было недоверием, придирками, проволочками. Жаловались на перепись вообще, на то - зачем она будет производиться ночью и с помощью студентов, и зачем спрашивают о числе окон в домах и т. д. Наконец все жалобы нашли себе исток в наиболее удобном, вследствие самого географического положення Києва, заподозреванию производящих перепись в тенденциозности и партикуляризме. Все было забыто, а стали говорить только о том, как будет определяться в переписи родной язык населення Киева, - это основание статистики национальностей. Словами „родной язык“, весьма не точно, - как справедливо заметил „Киевлянин“ - производители переписи в Киеве перевели слова langue parlée, language spoken французских и английских статистиков; киевские статистики тут напрасно скопировали термин петербургских, которых, видимо, сбил немецкий Mutterssprache. - Вот об том-то „родном языке“ больше всего и говорили во время производства переписи, говорят многие и теперь, когда производится разработка данных, добытых переписью: ставить ли вопрос о языке, - и если ставить то о каком? Что такое язык, что такое наречие и даже говор?
Производители переписи решили эти вопросы так, как они решаются обыкновенно во всех статистиках иностранных и русских,- т. е. решили, что не возможно, спрашивая население о вере, сословии, занятиях, обойтись без статистики народностей и их крупных оттенков, определяемых языком. В отношении русских подданных киевские статистики взяли в образец подразделение по языку, какие приведены наприм. в изданиях министерства военного. Но это последнее между прочим отмечает не только число русских вообще, но и число великоруссов и малоруссов в частности, как это делають и все русские статистики. Вот на этот то пункт и направили свои удары противники переписи в Киеве.
Ну как уловить оттенки русского языка? - говорили некоторые. „Ну, я например, - как напишу свой язык? Я малоросс родом, но говорю литературным русским языком, - однакоже не провинциально-великорусским. Я не могу написать своего языка - великорусским“! Из этого, конечно, нельзя было вывести заключения, что совсем не надо спрашивать население о языке его, но в словах этих было много резонного, и действительно, около того же времени производили перепись в Житомире усилиями одной только администрации. Так как житомирская публика проще киевской, то там и не мудрствовали долго, и прямо взяли общепринятые рубрики статистики военного ведомства и перечислили их между подразделениями языка жителей: велико-мало-белорусский. Но там в самом населении возникли у многих сомнения, и многие заявили, что не могут написать своим языком ни один из этих провинциальных терминов, - и написали свой язык или просто русский, или литературный русский. Примеры в Житомире и ближайшее рассмотрение дела заставили и производителей переписи в Киеве прибавить к употреблявшемуся до сих пор тройному подразделению русского населення по языку четвертое: русский просто, или общерусский, или литературное наречие. Люди, получившие известное образование могли определить сами степень провинциальности, или литературности в их языке, а регистраторам вменено было в обязанность удостовериться, каким наречием говорят лица из русского простонародья.
Прошло полгода. И вот, когда иное забылось, другое сделалось трудно поверяемым, - посыпались новые обвинения на производителей переписи. При этом новые господа, не только не стеснялись выдавать свои собственные выдумки за глас божий, но начали говорить диаметрально противоположное тому, что прежде сами говорили. Уже нельзя было говорить о том, зачем перепись производили ночью, зачем поручили ее юношам (студентам университета) вот и стали толковать, что мол глас народа говорит, что производители переписи „навязывали населенню малороссийский язык и именно язык, а не наречие“. Помощник председателя отдела ответил на это обвинение випискою из инструкций регистраторам, - и получил в ответ новую пословицу: „нет дыму без огня“. То именно, что отдел счел резонным установить четвертую рубрику для лиц русского языка: русский литературный язык, - послужило тепер поводом для обвинений, будто отдел унижает литературный язык, называя его наречием, по немецки - де Mundart (так), - что он совершает логический абсурд, делая целое равным части, - и, наконец, отделяя русский литературный язык от великорусского наречия (тепер уже не страшно, что целое оказывается частью части!“), тем самим хочет уменьшить число великоруссов в Киеве. Последнее недоразумение может быть устранено простым вопросом: как будто отдел может кому воспрепятствовать сложить две цифры в одну и таким образом увеличить число великоруссков, даже и теми малороссами, которые обыкновенно говорят литературным русским наречием! (О других мы поговорим в другой раз).
* * *
II. «Киевский телеграф». Пятница 31-го января 1875 г. № 14.
Толки, какие возбудила статистика киевского неселения по родному языку, - представляют, конечно, любопытный обращик наших общественных нравов, но возникновение их и распространение находит оправдание, главным образом, в том, что в нашем обществе, благодаря весьма поверхностному филологическому образованию, существуют весьма смутные понятия о языках, наречиях, об устной народной и литературной речи и т. п.
В каком отношении стоит речь малорусская к другим в славянщине, об этом ученые говорят разно: одни (Миклосич) называет ее самостоятельным языком, как чешский, польский, сербский и т. д.; другие (Лавровский) называют ее наречием славянского языка, ближайшим к великорусскому, но тоже самостоятельным, и представляющим переход от севернаго, великорусскаго, к южному, сербскому; третие (Максимович) деля славянскую речь, на две молвы: западную и восточную, или русскую, эту последнюю делят на два языка: северный, или великорусский (с белорусским наречием), и южный, или малорусский. С последним согласен и Даль, который, включив белорусское наречие в свой словарь великорусского языка, не взял в него малорусского. Но как бы там ни смотрели разные ученые на место великорусской и малорусской речи в ряду других славянских, и на их взаимные отношения, никто из них не употребляет слов язык и наречие иначе, как условно, изменяя значение этих слов, сообразно своей исходной точке. Говорят - и чешское наречие, и польское, и русское наречие, и чешский, польский, малорусский великорусский язык и т. д. Но во всяком случае, ставят ли ученые между общим понятием: славянская речь, или язык, и частными понятиями: великорусский язык или наречие, малорусский язык или наречие - среднее понятие: русский язык, или наречие, они очень хорошо знают, что русский язык этот, или наречие не есть что либо конкретное, а есть абстракция, совокупность признаков малорусской и великорусской речи. Да и эти последние, в свою очередь тоже отвлечения, так как в действительности существуют на севере: новгородское, московское наречие, или говор, - а на Юге: украинское, полесское, волынское, и т. д. Знающие это и не станут препираться о том, что такое малорусская речь, - язык или наречие.
Не станут люди с филологическим образованием смешивать понятие о языке литературном с понятием ни о языке всего племени - вообще, ни о каком-либо его представителе в народной речи - в частности. Все наши недоразумения по таким вопросам ведут начало от того старого времени, когда считали настоящнм языком (Langue) литературный, a народные языки считали порчею его, патуа, жаргоном. Но теперь ученые думают почти совсем противуположное; теперь совершенно естественно називать литературную речь наречием, диалектом и т. п., частию, а вовсе не целым по существу, что вовсе не мешает ей быть общею для известных классов населення по употреблению. Эта литературная речь обыкновенно ближе соприкасается с народным наречием государственнаго центра, - как наша с великорусским, немецкая с наречием верхненемецкой области, где развилась речь имперской канцелярии Canzleideutsch, но не совпадает с ним до тожества и часто заключает в себе признаки не только разных народных наречий иногда противуречивые, как например в французском литературном языке, где из пикардского и среднефранцузского произношения одного слова вышло два теперешние слова (attaquer и attacher) но и черты из области даже весьма далеких языков; как напр. у нас из области церковного.
У нас любят ссылаться на пример немцев. Так и укажем на одну из лучших грамматик литературного немецкого языка - А. Енгелима, которая называется: грамматика ново-верхне-немецкого языка (der neu-hoch-deutschen Sprache). В ней между прочим находим такую классификацию подразделений германского языка: Oberdeutsch, Niederdeutsch, SKandinavisch. Два первые обнимают собою область старой немецкой империи и делятся - верхненемецкая ветвь на: письменные языки: старо-верхненемецкий, средне-верхненемецкий, ново-верхненемецкий и на устные (Mundarthen): франконский, швабский, верхнесаксонский и т. д. - и нижненемецкие: письменные: готский, старосаксонский, англосаксонский, средненижненемецкий, фризский, фламандский, голандский, - и устные: восточно-фризскнй, ольденбургский, вестфальдский и т. д. Язык Лютера, Шиллера, Гетте (Neuhochdeutsch), примыкая к верхненемецким языкам, в то же время принял много и других примесей, и, по словам автора грамматики, отличается от народного языка во всех частях Германии до того, что на окраинах не только нижненемецких, но и верхнемецких он „понятен больше для глаза, чем для уха“. А ветвь нижненемецкого наречия - голландская выделилась в особый литературный язык, рядом с коим стоит и другой - фламандский. Вот до какой степени практическое значение и литературная судьба речи человеческой независима от филологической классификации ее оттенков по родам и видам. Статистика имеет дело только с такими проявленнями жизни языка, которые имеют практическое значение. Вот почему она запишет голландців и немцев отдельно друг от друга, в одном случае, - и верхних немцев от нижних в другом. У нас в известных отношениях имеют практическое значение три типа речи русской: велико-мало-и белорусская; они и отмечаются издавна нашею статистикою, которая предоставляет филологам определять степени близости между ними и не обращает внимания на то, что белорусская речь совсем не обрабатывается литературою, а малорусская только отчасти. Когда в области малорусской и белорусской появилось достаточное число людей, которые говорят литературной русской речью без специальных, великорусских оттенков ея, - то количество этих людей должно быть отмечено статистикой, тем более, что и они сами и коренные великоруссы чувствуют тот оттенок, какой носит на себе речь таких русских. Выражение русский, в известном условном смысле, или литературно-русский язык, рядом с привычными выражениями велико-мало-белорусский, будет в данном случае также уместно как выражение с Neuhochdeutsch рядом с Oberdeutsch и Niederdeutsch. Выражая понятие о языке, по употреблению общем людям известного образования в России, оно будет вполне отвечать настоящему порядку дел, не смещиваясь вовсе с теми понятиями и тернинами, которые может вывести филолог или историк литературы, наблюдая отличия речи народной в разных местах русского мира и их литературную судьбу, которая зависит от совокупности разных племенных и исторических, общественных условий.
Цит. за: Савченко Ф. Заборона українства 1876 р.: До історії громадських рухів на Україні 1860-1870-х рр., Харків, 1930, стор. 339-343. [pdf]