Оправдания, которые мы говорили себе. ОСНОВНАЯ КУЛЬТУРА?
Продолжение, предыдущая часть. Продолжаю цитировать книгу Дугласа Мюррея о неконтролируемой миграции в "старую Европу".
На данный момент европейцы пытаются изменить миграционную политику так, чтобы все мигранты, пребывающие в стране,должны хотя-бы владеть языком данной страны. Даст ли это какие-то гарантии безопасности, непонятно, так как советский разведчик Исаев великолепно владел берлинским диалектом немецкого языка.
Но и тут выступление шведской "министерки" в курдской мечети Сахлин служит феноменальной глупостью. Хоть чего взять от "блондинки", котоаря вступила в СДПГ только потому,что основала дико популярный среди юных девушек "клуб барби", и стала первой женщиной-министром, потому что была женщиной.
Одним из немногих, кто уже успел подумать об этом, был Бассам Тиби. Академик, который сам переехал в Германию из Сирии в 1962 году, в течение многих лет призывал к интеграции общин меньшинств в Германии. В изначально обескураживающей атмосфере он также разработал конкретную концепцию того, как это сделать. Европейские страны, по его мнению, должны перейти от политики мультикультурализма к политике лейткультуры или "основной культуры". Эта концепция, впервые выдвинутая им в 1990-х годах, утверждала необходимость создания мультиэтнического общества, которое охватывало бы людей разного происхождения, но объединяло бы их вокруг набора общих тем. Как и джаз, он может работать, если каждый знает тему, вокруг которой он риффует. Но это не могло бы сработать, если бы тема была неизвестна, забыта или потеряна. В такой ситуации общество не только не сможет держаться вместе, но и будет представлять собой какофонию
Когда Европа поняла, что иммигранты останутся, у нее возникли две совершенно противоречивые идеи, которые, тем не менее, смогли ужиться на протяжении нескольких десятилетий. Первая - это идея, которую европейцы начали внушать себе начиная с 1970-х и 1980-х годов. Это была идея о том, что европейские страны могут стать новым типом мультирасового, мультикультурного общества, в которое может приехать и поселиться любой человек из любой точки мира, если он того пожелает. Эта идея не получила общественной поддержки, но имела определенную поддержку элиты, и, что самое главное, ее двигала неспособность любого правительства повернуть вспять процесс массовой миграции, как только он начался.
Когда люди поняли, что приезжие никуда не собираются уезжать, у местных жителей также возникло определенное сопротивление их присутствию, и любое предложение о том, что мигранты должны изменить свой образ жизни, неизбежно вызывало ассоциации. Если иммигранты собирались остаться, то нужно было сделать так, чтобы они чувствовали себя как дома. Для этого необходимо было сделать целый ряд вещей. Но абстрактные вещи делать было легче, чем практические. К числу абстрактных вещей относились явные усилия по адаптации или изменению истории принимающей страны. Иногда это было просто переписыванием истории или изменением ее акцентов. В других случаях это выглядело как активное принижение истории.
Одна из таких попыток, предпринятая президентом Вульфом, заключалась в том, чтобы превозносить любой аспект неевропейской культуры, чтобы поднять ее на уровень, по крайней мере, равный европейскому. Так, например, чем чаще происходили исламские теракты, тем больше возвеличивалось влияние исламских неоплатоников и подчеркивалось значение исламской науки. За десятилетие после этих терактов правление мусульманского Кордовского халифата в Андалусии (южная Испания) в VIII-XI веках из исторической безвестности превратилось в великий образец толерантности и мультикультурного сосуществования. Это само по себе требовало тщательной новой версии истории, но прошлое придумывалось для того, чтобы дать надежду настоящему.
Такие аспекты исламской культуры вскоре стали почти непосильным бременем. Выставка под названием "1001 исламское изобретение" посетила в том числе и лондонский Музей науки, настаивая на том, что почти все в западной цивилизации на самом деле возникло в исламском мире. Несмотря на аисторичность таких утверждений, они приобрели ауру веры. Люди приняли их за истину и перестали оспаривать все подобные утверждения. Стало не просто вежливостью, а необходимостью подчеркивать и даже чрезмерно подчеркивать, сколь многим европейская культура обязана культурам наиболее проблемных сообществ. Когда в 2008 году французский ученый-медиевист Сильвен Гугенхейм опубликовал эссе, в котором утверждал, что тексты из Древней Греции, о которых часто говорят, что их спасли арабские мусульмане, не знавшие греческого языка, на самом деле были сохранены сирийскими христианами, дебаты стали острой политической темой. Общественные петиции и письма осуждали Гугенхейма за его "исламофобию.
В то же время находились люди, которые доводили эти методы до крайности. Ведь еще один способ попытаться установить равные позиции между приходящими культурами и принимающей культурой - это принизить принимающую культуру. Один из печально известных и громких примеров этого - выступление министра интеграции Швеции Моны Сахлин (Mona Ingeborg Sahlin) в курдской мечети в 2004 году. Социал-демократический министр (которая по этому случаю надела вуаль) заявила своей аудитории, что многие шведы завидуют им, потому что у курдов богатая и объединяющая культура и история, в то время как у шведов есть только глупости вроде праздника летней ночи.
То, что политическим лидерам Франции, Германии и Великобритании (среди прочих) потребовалось шесть десятилетий иммиграции, чтобы заявить, что иммигранты должны говорить на языке страны, в которой они находятся, свидетельствует о наличии проблемы. Всего несколькими годами ранее такое требование было бы - и было - атаковано как "расистское".