Бабушка Марика
Моей бабушке в прошлом году исполнилось 90 лет.
Она часто приходит к нам в гости, почти каждое воскресенье, ее привозит мой папа. Бабушку зовут Марья Ивановна, да-да, и она сморщенная и добрая, похожая на русскую старушку как на картинке из сказок. У нее совершенно ясный ум, несмотря на возраст, она очень спокойная, почти безразличная. Единственное что вызывает у нее эмоции, это телефонные звонки внуков. Внуков у нее 8, правнуков 6, и детей тоже 6, правда сейчас уже 4. Мой дедушка, муж бабушки Марики, умер уже давно, когда я была совсем маленькой, а детей ее и внуков раскидало по всему земному шару, растерзало раздорами, унесло смертью. Обычно слово самого старшего человека в семье обладает властью над детьми, в силу приобретенной за столькие годы жизни мудрости, в силу уважения, да и просто привычки того что маму надо слушаться. Но бабушка моя безразлично смотрит как волны смывают в никуда всю- большую когда-то семью и никогда не показывает своих эмоций. Смерть ли, непоправимый раздор между детьми, болезнь или отьезд в другую страну- ничего не меняется, ни во взгляде, ни в образе жизни. Я привыкла такой к бабушке с детства, для меня она такая, какая есть. Только моя мама часто сетует на то, что бабушка слишком спокойна, слишком безразлична. Оттого что она очень мало говорит мне, дуре, никогда не приходило в голову сесть и разговорить ее подольше, расспросить да послушать, хотя я всегда знала что да, Ленинград, да блокада, а мы все кузинами и кузенами на четверть русские.
Я даже не знаю, что заставило меня спросить про блокаду в прошлое бабушкино посещение. Она рассказывала спокойно, но было заметно, что ей приятно, что кому то захотелось послушать. О том как ее, семнадцатилетнюю, эвакуировали из Ленингда и везли на поезде много, много дней. Про все то, что я читала и что было для меня художественной литературой, я услышала из уст человека, от которого родилась я, и который сидел в двадцати сантиметрах от меня. Это. Невозможно. Уложить. В голове. Я не смогла. Она попыталась продолжить учиться и в Ереване, но потом поняла что одной так не продержаться, пошла работать и быстро вышла замуж. Ее подруги в это время служили на войне радистками. Шесть детей в то время- это не шутка. Но дело даже не в детях. Мне кажется, никогда не возможно уже стать прежней, когда ты ешь хлеб досыта, и одновременно узнаешь что твои родители умерли от голода в родном блокадном городе. Никогда.
Она часто приходит к нам в гости, почти каждое воскресенье, ее привозит мой папа. Бабушку зовут Марья Ивановна, да-да, и она сморщенная и добрая, похожая на русскую старушку как на картинке из сказок. У нее совершенно ясный ум, несмотря на возраст, она очень спокойная, почти безразличная. Единственное что вызывает у нее эмоции, это телефонные звонки внуков. Внуков у нее 8, правнуков 6, и детей тоже 6, правда сейчас уже 4. Мой дедушка, муж бабушки Марики, умер уже давно, когда я была совсем маленькой, а детей ее и внуков раскидало по всему земному шару, растерзало раздорами, унесло смертью. Обычно слово самого старшего человека в семье обладает властью над детьми, в силу приобретенной за столькие годы жизни мудрости, в силу уважения, да и просто привычки того что маму надо слушаться. Но бабушка моя безразлично смотрит как волны смывают в никуда всю- большую когда-то семью и никогда не показывает своих эмоций. Смерть ли, непоправимый раздор между детьми, болезнь или отьезд в другую страну- ничего не меняется, ни во взгляде, ни в образе жизни. Я привыкла такой к бабушке с детства, для меня она такая, какая есть. Только моя мама часто сетует на то, что бабушка слишком спокойна, слишком безразлична. Оттого что она очень мало говорит мне, дуре, никогда не приходило в голову сесть и разговорить ее подольше, расспросить да послушать, хотя я всегда знала что да, Ленинград, да блокада, а мы все кузинами и кузенами на четверть русские.
Я даже не знаю, что заставило меня спросить про блокаду в прошлое бабушкино посещение. Она рассказывала спокойно, но было заметно, что ей приятно, что кому то захотелось послушать. О том как ее, семнадцатилетнюю, эвакуировали из Ленингда и везли на поезде много, много дней. Про все то, что я читала и что было для меня художественной литературой, я услышала из уст человека, от которого родилась я, и который сидел в двадцати сантиметрах от меня. Это. Невозможно. Уложить. В голове. Я не смогла. Она попыталась продолжить учиться и в Ереване, но потом поняла что одной так не продержаться, пошла работать и быстро вышла замуж. Ее подруги в это время служили на войне радистками. Шесть детей в то время- это не шутка. Но дело даже не в детях. Мне кажется, никогда не возможно уже стать прежней, когда ты ешь хлеб досыта, и одновременно узнаешь что твои родители умерли от голода в родном блокадном городе. Никогда.