рецензии, часть первая)
Привет! Эти пятнашки внезапно совпали с моей личной двойкой с минусом по тайм-менеджменту. Не вдаваясь в подробности, я две недели распечатывала новые тексты и писала комментарии ручкой на оборотах страниц, не имея нормального доступа в сеть и к компьютеру вообще. Комментарии вышли что-то совсем здоровенные, на все тексты подряд, включая внеочередные, я их так сейчас подряд и вывешу. Уложиться должна в три поста до сегодняшнего вечера, первый пошёл)
sap Святой
У этого текста любопытная - винтажная, можно сказать, - канва: он мог бы быть написан 25-30 лет назад (я не в первый раз замечаю за рассказами sap такую особенность)). И в нём важен, наверное, не столько сюжет, сколько возможность увидеть, как изменился мир, в котором мы живём сейчас.
Происходит, быть может, своеобразное очищение смыслов: 25 лет назад Тузал Доржи был бы - согласно канонам - либо демонстративно крут (как учитель карате), либо нарочито бесхитростен. «Эти жалкие людишки не понимают, как прекрасен мир нью-эйджа и импортной колбасы!» - примерно так)).
И вот эта старая канва как следует встряхивается, от неё отделяется и улетает облачко пафоса, высыпается тяжкая пыль многозначительности, и остаётся правда: незавершённость знания об устройстве мира.
«Просто язык», «письменность» бесконечности - вместо тайного знания и секретов для избранных. И для обращения к этому языку не нужно быть кем-то особенным, достаточно просто желать обратиться, обнаружить его, попробовать распознать.
И, конечно, нельзя не сказать о внутренней поэтике и драматургии текста: «Анна ждала Арсения» - словно бы отдельная тема, параллельная история, которая, может быть, сама по себе тоже большая, просто фокус внимания автора размещён немного в стороне от неё. Описания танцующего огня. Святой, стоящий не где-нибудь, а на разделительной полосе. И, может быть (за кадром, как фоновая и основная интенция) - вместо гордости избранных и безумства храбрых - блаженство любопытных.
garrido_a Птица Сиаттай
Здесь у меня будет личное, наверное: каждый раз, когда объявляются Пятнашки, я надеюсь, что меня накроет повествовательный аффект, как это было пару раз давным-давно. Когда постоянно, днём и ночью, то ли слышишь, то ли чувствуешь: где-то далеко задели струну, и звук расходится волнами, утихая так медленно, что можно успеть всё, пока он длится и даёт тебе… ну, натурально, дозу даёт. А он взял и не накрыл, бывает, чо. Но посмотреть, как кого-то накрыло, - тоже очень радостно.
Помимо того, как это написано - где там притча, поэма же! - есть ещё одна удивительная штука. Есть логика текста, а есть необъяснимые мерцающие включения, делающие его достоверным. Так глаза не поверят, например, что перед ними кусок гранита - пока не уловят блеск слюды в нём.
Держатели Небесных Удил с их трусливой потребностью в порядке, трактаты, запреты, костры, - это всё последовательно и ясно.
Но забраться в чужой дом, повинуясь внезапному порыву, - именно в тот дом, где запретный свиток беспечно оставлен на видном месте…
Ведь это, именно это, а ещё не путешествие - момент столкновения с преображающей истиной. Нечто уже внутри, и оно непреодолимо, и оно руководит.
И ещё это очень красиво, а бывает, что нет правды, кроме.
chingizid Вольховский Ры
Сейчас будет очень трудная задача: не написать рецензию длиннее рассказа)
Меня пугает и очаровывает эта история - какой-то удивительно спокойной открытостью: без выворачиваний наизнанку и обшаривания потайных закоулков, но ровно в меру. До той степени, когда при встрече с человеком, о котором ничего не знаешь, кроме текстов, вообще нет нужды спрашивать: «Кто ты, как ты жил, что с тобой происходило?».
И с первого взгляда может показаться, что дело в достоверных и детальных описаниях душевных движений: да, горе выглядит так, и утрата выглядит так, и растерянность, и одержимость. Но как выглядит невозможность существовать в одном мире со смертью, отрицание и непереносимость её - никто не знает точно. Все чувствуют, но всё равно никто.
(Не могу не заметить - оно совершенно на поверхности: у меня давным-давно в рассказе про Дугласа несчастный чувак убил бездарного мальчика, чтобы влезть в его шкуру со всем своим высокохудожественным содержимым. А тут наоборот, совершенно наоборот - воскресил же, вырастил себе душу обратно. И это греет - очень странным ощущением, как будто я однажды что-то сломала, а Марта починила).
Вообще очень понятно - и очень странно одновременно, что существует невозможность быть собой целиком - по разным причинам. Интерес к различным мистификациям, литературным в том числе, - это куда меньше интерес к технологии обмана, и больше - любопытство к самой причине. Иногда собой действительно нельзя быть, потому что это как есть на глазах у голодного. Или потому что кто-то придёт и скажет: «Разбрасываешься, драмкружок, кружок по фото!» Или потому, что внутренние проявления заведомо связаны с внешними - от неизменных до легко изменяемых. В детстве, наверное, у всех бывало это смутное ощущение при взгляде на чужую вещь (любую, зачастую и не ценную совсем): «Если бы это была моя вещь, я был бы другим человеком».
И ещё - полная инверсия темы, её изнанка и причина: «мной очень тяжело быть, особенно учитывая, что меня слишком много» - вот из этого возникает необходимость почти не стать. Очень может быть, что именно необходимость, на которую мир откликается и даёт возможность.
Я вот ношусь с этим текстом, как с подарком прямо)
tosainu Странный день
Ааааааа, эта музыка будет вечной!
Два текста подряд с разницей в сутки! То есть, я вот это читаю буквально через час после рассказа Марты.
Это только несчастные несчастны по-своему; безумцы - схожи, утратившие - схожи, потому что ландшафт утраты, чёрный вигвам горя, должно быть, один на всех.
Головой-то я прекрасно понимаю, что смерть - данность, и надо бы сам факт её существования воспринимать с достоинством, и все там будем. Но какое, нахрен, достоинство, когда голова понимает, а всё остальное существо протестует неистово, не в силах даже пользоваться симпатичными метафорами вроде чёрных дыр и прочего антивещества, и вопит во весь голос, что смерть - мерзость, мерзость, мерзость!
А что может быть более мерзко, чем расчленённый труп свиньи?
Особенно на фоне восхитительно цветной ярмарки, празднующей материальность жизни, - пожрать! потрогать! полюбоваться! запасти! приготовить! Всё такое яркое, такое хорошее, такое своё, такая форма существования белковых тел. И вдруг - форма несуществования, мёртвая искорёженная материя, ну что с ней делать, а? Как существовать вообще там, где она есть?
Давайте поможем этой мерзости: воплотим, сошьём, помоем, уложим - и сожжём ко всем чертям, чтобы небу было жарко!
Получается ритуал вне мифа (или, кстати говоря, ритуал изначальный, до-мифический):
бесцельный, если подойти именно как к ритуалу: никакого там сопровождения душ и призывания богов;
сомнительный, если расценивать как терапевтическую практику.
Это просто нормальное, чистое человеческое «Нет!»
Или даже «неть!», как говорят совсем маленькие дети.
А потом всё это - и ритуал, и терапевтическая практика, и «Нет!» складываются вместе. Офигенно. Сожгли смерть. Натурально, взяли и сожгли. Такой странный день.
a_str Заказ
Иногда читаешь - и не можешь определённо сказать себе: «Это история о том, что…»
И дошло до меня вдруг, что это история о том, как вымысел становится правдой.
Крутой заказчик и небесный адресат, в первую очередь, хороши тем, что они - идеальная отговорка. Во всяком случае, трудно отделаться от ощущения, что в начале рассказа Игорь врёт - и Раде, и себе. Потому что неприятно признаваться, что дело не в заказе: просто иногда внутри нет (вообще нет - или нет в достаточном количестве) вещества, необходимого, чтобы при рисовании дракона возникло нечто - кроме, собственно, нарисованного дракона. Так бывает, и это отчего-то стыдно.
Восхитительная необязательность книжного клуба: там, внутри у него, материала на целый роман - уже начиная с обстановки и персонажей, продолжаясь едва обозначенными историями, намёками и толкованиями. Но книжный клуб - функция. На его месте могла бы быть лавка стеклодува, или аптека, или турбюро. Любое место с именем и назначением - но оказывающееся иным при внимательном рассмотрении.
Вообще «сказку сделать былью» и «сделать вымысел правдой» - два противоположных семантически выражения, потому что действительность не равняется истине.
Иногда мир становится большим, иногда нужно приложить усилия для этого, и тут - все средства хороши: от следования внешним приметам до привычной и старательной собственной работы.
Самое ценное, может статься, - абсолютно точно передающееся читателю ощущение: «Заказчик забрал уже» - опустошение и чистое чувство большого мира, огромного дракона, невероятной грозы. То есть, был он - и подтвердил своё существование, проявившись то ли вселенским произволом, то ли ex machinа - как бог или английская королева.
sap Святой
У этого текста любопытная - винтажная, можно сказать, - канва: он мог бы быть написан 25-30 лет назад (я не в первый раз замечаю за рассказами sap такую особенность)). И в нём важен, наверное, не столько сюжет, сколько возможность увидеть, как изменился мир, в котором мы живём сейчас.
Происходит, быть может, своеобразное очищение смыслов: 25 лет назад Тузал Доржи был бы - согласно канонам - либо демонстративно крут (как учитель карате), либо нарочито бесхитростен. «Эти жалкие людишки не понимают, как прекрасен мир нью-эйджа и импортной колбасы!» - примерно так)).
И вот эта старая канва как следует встряхивается, от неё отделяется и улетает облачко пафоса, высыпается тяжкая пыль многозначительности, и остаётся правда: незавершённость знания об устройстве мира.
«Просто язык», «письменность» бесконечности - вместо тайного знания и секретов для избранных. И для обращения к этому языку не нужно быть кем-то особенным, достаточно просто желать обратиться, обнаружить его, попробовать распознать.
И, конечно, нельзя не сказать о внутренней поэтике и драматургии текста: «Анна ждала Арсения» - словно бы отдельная тема, параллельная история, которая, может быть, сама по себе тоже большая, просто фокус внимания автора размещён немного в стороне от неё. Описания танцующего огня. Святой, стоящий не где-нибудь, а на разделительной полосе. И, может быть (за кадром, как фоновая и основная интенция) - вместо гордости избранных и безумства храбрых - блаженство любопытных.
garrido_a Птица Сиаттай
Здесь у меня будет личное, наверное: каждый раз, когда объявляются Пятнашки, я надеюсь, что меня накроет повествовательный аффект, как это было пару раз давным-давно. Когда постоянно, днём и ночью, то ли слышишь, то ли чувствуешь: где-то далеко задели струну, и звук расходится волнами, утихая так медленно, что можно успеть всё, пока он длится и даёт тебе… ну, натурально, дозу даёт. А он взял и не накрыл, бывает, чо. Но посмотреть, как кого-то накрыло, - тоже очень радостно.
Помимо того, как это написано - где там притча, поэма же! - есть ещё одна удивительная штука. Есть логика текста, а есть необъяснимые мерцающие включения, делающие его достоверным. Так глаза не поверят, например, что перед ними кусок гранита - пока не уловят блеск слюды в нём.
Держатели Небесных Удил с их трусливой потребностью в порядке, трактаты, запреты, костры, - это всё последовательно и ясно.
Но забраться в чужой дом, повинуясь внезапному порыву, - именно в тот дом, где запретный свиток беспечно оставлен на видном месте…
Ведь это, именно это, а ещё не путешествие - момент столкновения с преображающей истиной. Нечто уже внутри, и оно непреодолимо, и оно руководит.
И ещё это очень красиво, а бывает, что нет правды, кроме.
chingizid Вольховский Ры
Сейчас будет очень трудная задача: не написать рецензию длиннее рассказа)
Меня пугает и очаровывает эта история - какой-то удивительно спокойной открытостью: без выворачиваний наизнанку и обшаривания потайных закоулков, но ровно в меру. До той степени, когда при встрече с человеком, о котором ничего не знаешь, кроме текстов, вообще нет нужды спрашивать: «Кто ты, как ты жил, что с тобой происходило?».
И с первого взгляда может показаться, что дело в достоверных и детальных описаниях душевных движений: да, горе выглядит так, и утрата выглядит так, и растерянность, и одержимость. Но как выглядит невозможность существовать в одном мире со смертью, отрицание и непереносимость её - никто не знает точно. Все чувствуют, но всё равно никто.
(Не могу не заметить - оно совершенно на поверхности: у меня давным-давно в рассказе про Дугласа несчастный чувак убил бездарного мальчика, чтобы влезть в его шкуру со всем своим высокохудожественным содержимым. А тут наоборот, совершенно наоборот - воскресил же, вырастил себе душу обратно. И это греет - очень странным ощущением, как будто я однажды что-то сломала, а Марта починила).
Вообще очень понятно - и очень странно одновременно, что существует невозможность быть собой целиком - по разным причинам. Интерес к различным мистификациям, литературным в том числе, - это куда меньше интерес к технологии обмана, и больше - любопытство к самой причине. Иногда собой действительно нельзя быть, потому что это как есть на глазах у голодного. Или потому что кто-то придёт и скажет: «Разбрасываешься, драмкружок, кружок по фото!» Или потому, что внутренние проявления заведомо связаны с внешними - от неизменных до легко изменяемых. В детстве, наверное, у всех бывало это смутное ощущение при взгляде на чужую вещь (любую, зачастую и не ценную совсем): «Если бы это была моя вещь, я был бы другим человеком».
И ещё - полная инверсия темы, её изнанка и причина: «мной очень тяжело быть, особенно учитывая, что меня слишком много» - вот из этого возникает необходимость почти не стать. Очень может быть, что именно необходимость, на которую мир откликается и даёт возможность.
Я вот ношусь с этим текстом, как с подарком прямо)
tosainu Странный день
Ааааааа, эта музыка будет вечной!
Два текста подряд с разницей в сутки! То есть, я вот это читаю буквально через час после рассказа Марты.
Это только несчастные несчастны по-своему; безумцы - схожи, утратившие - схожи, потому что ландшафт утраты, чёрный вигвам горя, должно быть, один на всех.
Головой-то я прекрасно понимаю, что смерть - данность, и надо бы сам факт её существования воспринимать с достоинством, и все там будем. Но какое, нахрен, достоинство, когда голова понимает, а всё остальное существо протестует неистово, не в силах даже пользоваться симпатичными метафорами вроде чёрных дыр и прочего антивещества, и вопит во весь голос, что смерть - мерзость, мерзость, мерзость!
А что может быть более мерзко, чем расчленённый труп свиньи?
Особенно на фоне восхитительно цветной ярмарки, празднующей материальность жизни, - пожрать! потрогать! полюбоваться! запасти! приготовить! Всё такое яркое, такое хорошее, такое своё, такая форма существования белковых тел. И вдруг - форма несуществования, мёртвая искорёженная материя, ну что с ней делать, а? Как существовать вообще там, где она есть?
Давайте поможем этой мерзости: воплотим, сошьём, помоем, уложим - и сожжём ко всем чертям, чтобы небу было жарко!
Получается ритуал вне мифа (или, кстати говоря, ритуал изначальный, до-мифический):
бесцельный, если подойти именно как к ритуалу: никакого там сопровождения душ и призывания богов;
сомнительный, если расценивать как терапевтическую практику.
Это просто нормальное, чистое человеческое «Нет!»
Или даже «неть!», как говорят совсем маленькие дети.
А потом всё это - и ритуал, и терапевтическая практика, и «Нет!» складываются вместе. Офигенно. Сожгли смерть. Натурально, взяли и сожгли. Такой странный день.
a_str Заказ
Иногда читаешь - и не можешь определённо сказать себе: «Это история о том, что…»
И дошло до меня вдруг, что это история о том, как вымысел становится правдой.
Крутой заказчик и небесный адресат, в первую очередь, хороши тем, что они - идеальная отговорка. Во всяком случае, трудно отделаться от ощущения, что в начале рассказа Игорь врёт - и Раде, и себе. Потому что неприятно признаваться, что дело не в заказе: просто иногда внутри нет (вообще нет - или нет в достаточном количестве) вещества, необходимого, чтобы при рисовании дракона возникло нечто - кроме, собственно, нарисованного дракона. Так бывает, и это отчего-то стыдно.
Восхитительная необязательность книжного клуба: там, внутри у него, материала на целый роман - уже начиная с обстановки и персонажей, продолжаясь едва обозначенными историями, намёками и толкованиями. Но книжный клуб - функция. На его месте могла бы быть лавка стеклодува, или аптека, или турбюро. Любое место с именем и назначением - но оказывающееся иным при внимательном рассмотрении.
Вообще «сказку сделать былью» и «сделать вымысел правдой» - два противоположных семантически выражения, потому что действительность не равняется истине.
Иногда мир становится большим, иногда нужно приложить усилия для этого, и тут - все средства хороши: от следования внешним приметам до привычной и старательной собственной работы.
Самое ценное, может статься, - абсолютно точно передающееся читателю ощущение: «Заказчик забрал уже» - опустошение и чистое чувство большого мира, огромного дракона, невероятной грозы. То есть, был он - и подтвердил своё существование, проявившись то ли вселенским произволом, то ли ex machinа - как бог или английская королева.