на рассказ vinah "Значения случайных чисел"
Внеочередная рецензия.
Ну, потому что я с большим скрипом пишу комментарии [и если это кого-нибудь расстраивает, то смело назначайте меня в рецензенты, это окажется легче, как ни странно].
И вместе со всеми испытанное «ойбля» очень хочется перевести на всеобщий, да.
Точно такое же ошарашенное удивление - ясно помню - двадцать лет назад от Тарковского: «ещё наша кровь не красна, и в хрящах шумят силурийские воды».
Мы в полной мере существуем до того, как в нас заводится осознающее, думающее и говорящее «я». И когда оно заводится - то не перетекаем в него, а продолжаем существовать параллельно с ним, не пересекаясь, но ловя слабые сигналы, обнаруживая мучительно родные - с удивлением и от мучительности, и от родства - атавизмы.
Какое, например, у всех детей любопытство к лужам, населённым мелководной жизнью, к болотным канавкам, к плавунцам и ручейникам, хвощам и папоротникам, ко всему тому, что миллионы лет существует неизменно и будто бы незначительно или тайно. Потому что ребёнка отделяют вот от этого - крошечного, свёрнутого внутри себя, в скорлупе на хвощах, действительно - не миллионы лет, а несколько десятков месяцев.
Если бы объяснять эту параллель, жизни происходящей и жизни, осознаваемой от первого лица, то можно было бы вот как сказать: это такой мир, в котором не вывод о существовании океанов делается по капле воды, а знание и ощущение океана происходит из существования собственной крови.
Жизнь осознаваемая - жизнь происходящую - отрицает: посредством, к примеру, отвращения или фобий. А маленький ещё не осознаёт достаточно, чтобы испугаться того, что внутреннее ухо у него - улитка. Ему ещё совсем плевать, что предки его были беленькие, или чёрненькие, или в крапинку, или ели людей, или приносили жертвы, или завоёвывали города: он нефть, янтарь и мел; и уйдёт однажды в нефть, янтарь и мел.
пока у него из глаз шла кровь, он мог видеть и разбирать только то, что включало в себя кровь.
Единственное фантастическое допущение - и в этом, и в некоторых других рассказах vinah - только в том, что дети большие видят жизнь как дети маленькие. Всем своим безмерным океаном, всей бесконечно длящейся необъяснимой жизнью врезаются в наш уютненький кайнозой, сообщая ему такой невыносимый неуют, что хочется зажмуриться и заткнуть уши.
И ещё в том, что наблюдаемое её героями - именуется.
Это вот так странно, и так дико, и так болезненно, и такое родное - потому что когда мы видим мир так, мы ещё ничего не можем именовать в нём, потому что не умеем говорить.
Но помним.
И если бы кому-нибудь удавалось сохранять эту память после возникновения речи - она такой и была бы: с земляной ведьмой и белой собакой, с улитками и кровью, с опасной и неминуемой необходимостью выйти однажды в жизнь осознаваемую, которая в сравнении - меньше, и мельче, и проще, и в ней появляются речь и смерть, и любовь, и стыд, и ложь.
*И ещё до меня только что дошло, что рассказ называется «Значения случайных чисел» - я все эти сутки упорно читала его как «Земля случайных чисел».
И вообще я хочу поговорить об этом с кем-нибудь, но совсем не знаю, о чём точно.
Ну, потому что я с большим скрипом пишу комментарии [и если это кого-нибудь расстраивает, то смело назначайте меня в рецензенты, это окажется легче, как ни странно].
И вместе со всеми испытанное «ойбля» очень хочется перевести на всеобщий, да.
Точно такое же ошарашенное удивление - ясно помню - двадцать лет назад от Тарковского: «ещё наша кровь не красна, и в хрящах шумят силурийские воды».
Мы в полной мере существуем до того, как в нас заводится осознающее, думающее и говорящее «я». И когда оно заводится - то не перетекаем в него, а продолжаем существовать параллельно с ним, не пересекаясь, но ловя слабые сигналы, обнаруживая мучительно родные - с удивлением и от мучительности, и от родства - атавизмы.
Какое, например, у всех детей любопытство к лужам, населённым мелководной жизнью, к болотным канавкам, к плавунцам и ручейникам, хвощам и папоротникам, ко всему тому, что миллионы лет существует неизменно и будто бы незначительно или тайно. Потому что ребёнка отделяют вот от этого - крошечного, свёрнутого внутри себя, в скорлупе на хвощах, действительно - не миллионы лет, а несколько десятков месяцев.
Если бы объяснять эту параллель, жизни происходящей и жизни, осознаваемой от первого лица, то можно было бы вот как сказать: это такой мир, в котором не вывод о существовании океанов делается по капле воды, а знание и ощущение океана происходит из существования собственной крови.
Жизнь осознаваемая - жизнь происходящую - отрицает: посредством, к примеру, отвращения или фобий. А маленький ещё не осознаёт достаточно, чтобы испугаться того, что внутреннее ухо у него - улитка. Ему ещё совсем плевать, что предки его были беленькие, или чёрненькие, или в крапинку, или ели людей, или приносили жертвы, или завоёвывали города: он нефть, янтарь и мел; и уйдёт однажды в нефть, янтарь и мел.
пока у него из глаз шла кровь, он мог видеть и разбирать только то, что включало в себя кровь.
Единственное фантастическое допущение - и в этом, и в некоторых других рассказах vinah - только в том, что дети большие видят жизнь как дети маленькие. Всем своим безмерным океаном, всей бесконечно длящейся необъяснимой жизнью врезаются в наш уютненький кайнозой, сообщая ему такой невыносимый неуют, что хочется зажмуриться и заткнуть уши.
И ещё в том, что наблюдаемое её героями - именуется.
Это вот так странно, и так дико, и так болезненно, и такое родное - потому что когда мы видим мир так, мы ещё ничего не можем именовать в нём, потому что не умеем говорить.
Но помним.
И если бы кому-нибудь удавалось сохранять эту память после возникновения речи - она такой и была бы: с земляной ведьмой и белой собакой, с улитками и кровью, с опасной и неминуемой необходимостью выйти однажды в жизнь осознаваемую, которая в сравнении - меньше, и мельче, и проще, и в ней появляются речь и смерть, и любовь, и стыд, и ложь.
*И ещё до меня только что дошло, что рассказ называется «Значения случайных чисел» - я все эти сутки упорно читала его как «Земля случайных чисел».
И вообще я хочу поговорить об этом с кем-нибудь, но совсем не знаю, о чём точно.