фрагмент
Миша (Анн Хари) сразу его узнал. Даже не столько проходящего мимо высокого человека с грубо очерченным, но красивым, как у местных деревянных статуй лицом, сколько внезапную перемену в своём настроении - вот этот беспричинный восторг, когда к тебе приближается праздник, даже если он с виду хмур и растерян, неважно, это же Томка, рядом с ним всегда хорошо.
- Томка, - сказал он негромко, скорее себе, чем ему.
Но хмурый растерянный человек сразу остановился как вкопанный, огляделся по сторонам, увидел Мишу, улыбнулся беспомощно краешком рта, скривился по-детски, как будто ушибся и пока не решил, настолько ли сильно, чтобы рыдать. Наконец сказал по-русски с довольно заметным акцентом (стоп, а разве у Зайца был какой-то акцент?):
- Если ты Мирка, спасибо за это. Только, пожалуйста, не исчезай.
После этого Мирка (вряд ли Миша, тем более, не Анн Хари) повис у него на шее. Пообещал:
- Не исчезну.
- Вот постарайся. А то Митя почти сразу исчез. Даже нормально поговорить не успели.
- То есть, ты видел Митю? Ты был там, где Митя?
- Да. Сегодня утром вышел из дома, свернул за угол, а там Митина кофейня, и дверь нараспашку, я сразу подумал, что дело неладно, где это видно, чтобы он открывался в семь. Вошёл и всё сразу вспомнил. Всех нас. Что с нами случилось, почему я оказался чёрт знает где и жил столько лет практически без сознания, не зная, кто я такой вообще.
- Вспомнил? Ну совсем хорошо.
- Не совсем. Митя-то исчез. И кофейня. - Томас достал из кармана куртки белую чашку, показал: - Чашка осталась. И кофе в ней тоже остался. Но я уже без Мити его допивал. Слушай, что вообще происходит? Почему всё смешалось? Почему я то там, то здесь?
- Потому что «то там, то здесь» - наш актуальный способ существования, - улыбнулся Миша (Анн Хари). - Ничего, разберёшься. Куда ты денешься. Главное, ты нашёлся. Ты есть! А к Мите сходим, я тебе обещаю. И в «Исландию». Там пока пусто, но на плите стоит горячий Инин глинтвейн. А прямо сейчас... ты же никуда не торопишься?
- Торопиться мне точно некуда, - усмехнулся Томас. - А если бы было куда, забил бы. Даже на самолёт. Даже если бы сам был пилотом. Всё равно пошёл бы с тобой.
От полноты чувств Миша снова повис у него на шее. Сказал:
- Надо срочно выпить за встречу, а то никаких нервов не хватит. Я знаю одно отличное место. Только подожди буквально минуту, сначала я позвоню.
Достал телефон и набрал Юрате. Она ответила сразу, словно ждала звонка весь вечер, не выпуская из рук телефон.
- Я только что Томку на улице встретил, - сказал ей Миша. И на всякий случай покрепче ухватил Томаса за предплечье, хотя тот не выказывал намерения убежать.
- Он помнит? - первым делом спросила Юрате.
- Да. Говорит, что утром был в кофейне у Мити и всё вспомнил, как только переступил порог. Потом Митя с кофейней исчезли, а память осталась. И Митина чашка. Томка кремень, конечно. Я бы с ума сошёл.
- Ты-то да, - рассмеялась Юрате. - Тебе только повод дай. Ладно, тащи Томку в «Крепость».
- Естественно. А куда ещё.
- Вы где? Далеко?
- Отсюда идти минут двадцать.
- И мне примерно столько же. Значит устроим соревнование. Кто первый? На старт, внимание. Время пошло.
- Это ты с кем разговаривал? - спросил Томас, когда Миша спрятал в карман телефон.
- С Аньовом. Правда сейчас он Юрате.
- Кто?
- Юрате. Сам скоро увидишь. Но всё равно Аньов есть Аньов... Томка, ты в порядке вообще?
- Чокнуться с вами со всеми можно, - сказал Томас, улыбаясь сквозь слёзы. - А вот возьму и чокнусь! То-то попляшете. Какой из меня нахер кремень.
По дороге они так крепко друг за друга держались, словно на всей земле не осталось иных опор. Миша говорил без умолку. Сразу и обо всём. О том, как сам прожил полвека в беспамятстве, только поезд изредка видел спьяну во сне, но даже в тех снах не мог вспомнить, откуда уехал, от какой беды спасся, или сам был этой бедой. И что май здесь на редкость холодный, даже хуже, чем в прошлом году, зато сирень цветёт уже почти месяц и не собирается прекращать. И что Дана - кстати, мы идём в её бар! - о себе настоящей вообще ни черта не помнит, но при этом такая же прекрасная как была. Как украл из «Исландии» Бусину, и когда - нет, не «если»! - Гларус с Иной проснутся, будет страшный скандал. Что у Данки теперь живут кот и куница, кота зовут Нахуйспляжа, а куницу - Артемий, сам увидишь, он суперзвезда. И что в этом сбывшемся Вильнюсе каким-то образом выросли наши деревья; нет, не просто похожие, а они самые, как мы с тобой - это именно мы. И как Наира нашла футболку «Мама, я на третьей планете» - ты же их помнишь? - нет, не дома, не там, где Митя, здесь нашла, на съёмной квартире в шкафу. Что наши книги теперь издаются в Лейне; мы с друзьями на них, между прочим, до черта заработали... Эй, ты чего? Да, я Ловец книг из Лейна, это не новость, сто раз рассказывал. Ты думал, я так шучу? Все эти годы? Ну ты даёшь. Не понимаю, что тут такого невероятного. Совершенно нормально быть чуваком из другой реальности, господи, почему нет. Ты сам, между прочим, чувак из другой реальности. И при этом спокойно... ладно, нервно гуляешь здесь.
Томас, совершенно ошеломлённый, кивал, улыбался, кривился, пытался спорить, мотал головой с выражением «я больше так не могу». Но в целом, Мишина болтовня действовала на него как колыбельная. Причём усыпляла не всего Томаса, а только его взбунтовавшийся от немыслимых обстоятельств ум. Убаюканный ум легко смирялся с происходящим, к абсурдным сновидениям он привык, только вяло попробовал сопротивляться, услышав про Ловцов книг, да и то по старой привычке, а это, с учётом, откуда взялась привычка, скорей хорошо.
К тому моменту, как они буквально на пороге «Крепости» столкнулись с Юрате, и та заорала: «Один-один», - Томас стал в достаточной степени Томкой, легкомысленным Зайцем, чтобы сказать ей: «Потрясно выглядишь. Я бы тоже такой блондинкой по улицам походил».
***
- Томка! - всплеснула руками Дана. - Глазам не верю. Как тебя сюда занесло?
Миша с Юрате переглянулись. Неужели вот так сразу всё вспомнила? Или одного только Томку? Ладно, всё равно хорошо.
- Прилетел с Родоса, - ответил ей Томас. - Точнее, приехал из Риги. Автобусом. А изначально из Таллинна... Ай, да неважно. Просто приехал. Откуда смог.
- Ясно, - кивнула Дана. - Это ты молодец. С меня причитается. Я как раз довариваю глинтвейн. Прекрасный майский напиток! Для этих блаженных томных ночей, когда температура поднимается аж до плюс восьми. - Махнула рукой, рассмеялась: - Ну и чего ты топчешься на пороге? Иди сюда, я тебя обниму.
- А меня? - нестройным дуэтом спросили Миша с Юрате.
- Налетайте, - великодушно разрешила Дана.
В итоге, устроили кучу-малу в опасной близости от плиты. Но не перевернули кастрюлю с глинтвейном. И сами не обожглись. Видимо именно этим волшебные существа, каковыми (хотя бы отчасти) являлись все четверо, и отличаются от обычных людей.
***
Миша почти не участвовал в событиях вечера. Он своё дело сделал, встретил Томку на улице, притащил его в «Крепость», а теперь сидел в самом дальнем углу и смотрел, как некоторые завсегдатаи, увидев Томаса, улыбаются, заключают его в объятия: «Томка, Заяц, каким судьбами, ну наконец-то, привет!» Его самого здесь так не встречали. В смысле, никто не узнал. Он был для них другом Тима, Самуила и Нади, одним из так называемых «марсиан». И быстро стал другом Юрате, что, конечно, добавляло ему очков. Но не в очках же дело. А в том, что Дана при первой встрече не заорала: «Мирка!» И Артур, и Наира, и старик Три Шакала обращались с ним как с новым, а не старым знакомым. Впрочем, для них и Юрате была просто Юрате; ладно, не просто. Очень непросто Юрате. Но всё-таки не Аньов.
Собственно, в этом смысле и сейчас ничего принципиально не изменилось. Никто не хватался за сердце, внезапно вспомнив о жизни в иной вероятности, похожей на удивительный сон. Не обсуждал с остальными, кто чего помнит, не пытался сравнивать, сходится, или нет. Не кидался на Юрате с расспросами, что теперь делать, и удастся ли всё спасти. Все вели себя как обычно, выпивали, хрустели гренками, курили, спорили, какую поставить музыку, болтали о пустяках. Просто узнали Томаса, словно он прежде часто захаживал в «Крепость», потом куда-то надолго уехал, а теперь наконец-то вернулся - большая радость, но совершенно не повод сходить с ума.
Сам Томка явно чувствовал себя в этой неопределённости как рыба в воде. Тоже никого ни о чём не расспрашивал, а о себе рассказывал только обычную житейскую ерунду. Про Таллинн, про работу, с которой недавно уволился, про Италию, куда часто ездил к сестре, как круто сейчас на Родосе, и как его за два года задолбал карантин. Советовался, в каком районе лучше снимать квартиру, выяснял какие здесь цены на прокат легковых машин. Из чего логически следовал вывод, что Томас всерьёз намерен остаться в Вильнюсе. Ещё бы он не был намерен! Но о настоящей причине, о Мите, кофейне и внезапно проснувшейся памяти он ни слова не говорил.
Миша сидел и слушал, не удивлялся, хотя это было действительно странно - как можно узнать человека из бывшей несбывшейся жизни, не вспомнив весь остальной контекст? И как Томка, только сегодня утром обретший свой настоящий дом и заново его потерявший, может молчать об этом в обществе старых друзей? И зачем? Мы с Юрате не просили его держать это в тайне. Или она попросила, а я пропустил? - думал он, но вполне равнодушно, не испытывая ни эмоций, ни желания разобраться, или хотя бы просто вступить в разговор. Вроде бы совсем не устал, да и выпил только пару глотков глинтвейна, но его охватило блаженное оцепенение, как бывает на границе яви и сна.
Иногда до него доносились реплики, которые были бы уместны в «Исландии», а не здесь. Про удачный ремонт беседки Сердец в Бернардинском - мы опасались, что строители всё испортят, а они аккуратно вернули сердца на место, не измяли, не потеряли, ничего не сдвинули ни на сантиметр. И что осенью должен приехать какой-то испанец, написавший симфонию специально для наших храмовых колоколов. И что теперь в портовой кофейне в обед всех желающих кормят рыбацкой ухой. И что шутники с городского радио на этой неделе в конце каждого выпуска новостей читают прогноз погоды на разных планетах: «на Сатурне похолодало до минус ста семидесяти четырёх градусов Цельсия, зато ветер заметно ослаб, всего 300 метров в секунду, вполне можно пойти погулять». Никто кроме Миши не удивлялся услышанному, не переспрашивал: «Что за беседка, откуда в Вильнюсе порт, на какой волне это странное радио?» - но и не поддерживал разговор. Впрочем, Миша не был уверен, что эти реплики слышал хоть кто-то кроме него. Он вообще ни в чём больше не был уверен. И считал, что это скорей хорошо.
Глаза не то что слипались, но в какой-то момент оказались закрытыми. Миша сам не заметил, как задремал. Вернее, заметил, но уже задним числом, когда внезапно проснулся. Логично было предположить, что раз проснулся, то перед этим спал.
Не спешил открывать глаза, потому что ему казалось - если открыть их как-нибудь правильно, в нужный момент, можно обнаружить, что мы все сидим не в «Крепости», а в «Исландии», и это наша единственная реальность, других вариантов нет. Жаль, что не получается произнести это вслух. Но, кстати, думать об этом довольно легко. Значит не совсем невозможное, - прикидывал Миша. - Просто я пока что слабак. Самуил бы точно сказал. Небось и в обморок не упал бы. Жаль, что его здесь нет. А вдруг сработает, если сказать, например, по-английски? Или, ещё лучше, на хуриано, специальном сакральном языке ЖЫ-10, Шёккарно, который там используют для деловых переговоров и уединённых молитв. Интересно, а я его ещё помню? Давно не практиковался. С восьмого, кажется, курса, когда передумал работать в том секторе и забил на их языки.
Кое-как составил неуклюжую фразу, что-то вроде: «уповаю на милосердие и прошу осуществления», - где в середину каждого слова встроено описание желаемого, сокращённое, где возможно, до определяющих смысл слогов: «откр. глз. виж. мы бар Исландия» (такова уж структура языка хуриано, её описать нелегко). Прошептал вслух, открыл глаза - не сработало. С другой стороны, и не могло. Идея изначально дурацкая. Только спросонок такое приходит в голову. Язык хуриано, при всём уважении, не имеет ничего общего с нашим. В нём есть сила, но для мгновенного овеществления сказанного её недостаточно. Хуриано вполне допускает ложь.
- Я тоже часто пытаюсь, - шепнул ему кто-то в самое ухо.
Миша обернулся и увидел, что на подлокотнике его кресла сидит Артур.
- И тоже ни хрена не выходит, - добавил тот. - Но я не оставляю усилий. И ты, пожалуйста, не оставляй.
Миша не стал его спрашивать: «Пытаешься открыть глаза и увидеть «Исландию»?» - потому что и так понятно, что да. Не стал его спрашивать: «Ты всё помнишь?» - ясно, что помнит. Сейчас. Но, к сожалению, вряд ли всегда. Не стал его спрашивать: «Ты меня наконец-то узнал?» - потому что даже это неважно. Важно однажды вместе оказаться частью реальности, где такие вопросы уже можно не обсуждать.
Артур слез с подлокотника кресла, но не ушёл, наклонился к нему, снова щекотно шепнул, почти касаясь губами уха:
- Это похоже на то, как если зажмуришься, в темноте перед глазами вспыхивают и мельтешат разноцветные точки, фигуры и пятна, растут, уменьшатся, перетекают друг в в друга, меняют форму, мерцают, наливаются светом, постепенно тускнеют и гаснут, или снова начинают сиять.
- Фосфены, - зачем-то подсказал ему Миша.
- Да. Только не пятна и не под закрытыми веками. Но точно сияют и гаснут. Как будто зажмурились разом наши память, ум и судьба.
Удивительно, но Мишу это объяснение полностью удовлетворило. Хотя оно, в сущности, не объясняло вообще ничего.
***
- Слушайте, - сказал Томас Юрате и Мише, когда они вышли из «Крепости» (чуть заполночь, Дана всегда закрывает пораньше в те дни, когда кот и куница дома сидят). - Я, естественно, снял квартиру, не останусь на улице, так вопрос не стоит. Но я очень не хочу расставаться. Боюсь засыпать, а совсем не спать не могу. Сейчас всё нормально, я помню, как утром пил кофе у Мити, и всё остальное. Кто я вообще и зачем. Но что будет завтра? Что я, проснувшись, вспомню? Как сдуру с утра пораньше напился, весь день добавлял, на автопилоте добрался до дома, отрубился и видел интересные сны?
Миша (Анн Хари) подумал: «Такое вполне возможно». Но вслух конечно не стал говорить.
- Это всё-таки вряд ли, - бодро сказала Юрате. - Сам от себя никуда не денешься, что взял, то уже твоё. Из чего совершенно не следует, что мы отправим тебя ночевать в одиночестве. Всем новорожденным нужен присмотр. Мирка, я правильно понимаю, что у Тимки дома сейчас никого?
- Кроме меня никого. И раньше июня вряд ли объявятся. У всех страшенная куча дел.
- Аж до июня не надо, - просиял Томас. - Мне бы только ночь продержаться. И утром нормально проснуться. И тогда точно всё.
- Пошли, - сказала Юрате. - Чего мы стоим? Топчемся под закрытым баром, как недогулявшие алкаши.
***
Томка уснул мгновенно, не раздеваясь, не умываясь, чуть ли не прежде, чем лёг на диван. Но успел вцепиться в Мишину руку, и тот не решился её отнять. Сел рядом на пол. Пусть держится, если надо. Трудно ему сейчас.
Юрате гремела посудой на кухне, наконец вошла в комнату с двумя бокалами белого, спросила:
- Рис будешь?
- Какой рис? - изумился Миша.
- Хороший. Басмати. С соевым соусом и тунцом.
- А у нас есть рис, тунец и соевый соус?
- Рис и соус я в кухне нашла. А банку тунца у себя в кармане. Не представляю, откуда она там взялась. Видимо родилась из моего отчаяния при виде холодильника, в котором даже мышь не повесилась. Мышь не такая дура, чтобы на ночь глядя к тебе в гости ходить.
- Тунец в кармане? Серьёзно?
- Такими вещами голодные люди не шутят. А я в последний раз ела банан на завтрак. И у Данки, но это почти не считается, мне достался всего один бутерброд.
- Я бутерброды прохлопал, - пожаловался Миша. - То ли задремал под разговоры, то ли... вообще непонятно что.
- Я заметила. Но важно сейчас не это. А что рис с тунцом гораздо круче, чем без.
- Да не то слово. А он скоро будет?
- Через десять минут... о, уже через восемь.
Миша зарычал. Но очень тихо. Чтобы Томаса не разбудить.
- Ладно, через семь, - рассмеялась Юрате. - Дождёмся уж как-нибудь! Давай пока выпьем за Томку. На голодный желудок. Экономно. Чтобы с двух глотков окосеть.
- За Томку, - повторил Миша. - Я до сих пор, между прочим, в шоке. Как я его на улице встретил! Сперва не поверил себе, а он всё равно оказался Томкой, такой молодец.
- Да, это было красиво. В моей нынешней жизни есть одно огромное преимущество: я могу - не то чтобы удивиться, удивляться тут всё-таки нечему - а охренеть.
- Хороший глагол.
- Глагол-то ладно. А вот чувство, которое он описывает! Обожаю его испытывать. Надо будет попробовать этот скилл навсегда сохранить. Всё, я пошла разбираться с рисом.
- Я бы помог, - вздохнул Миша. - Но за меня ухватился Томка. Вдруг со мной ему легче во сне ничего не забыть?
- Да он и так не забудет. Но ты всё равно сиди.
Когда она принесла тарелки, Миша спросил:
- Слушай, а почему всё было так странно?
- Жизнь в целом довольно странная штука, - усмехнулась Юрате. - Особенно наша жизнь.
- Я имею в виду, как Томку встретили в «Крепости». Его же все наши сразу узнали. Но никто не вспомнил прежнюю жизнь.
- Почему ты так думаешь?
- Потому что это не обсуждали. Не хватались за сердце, в обмороки не падали. Не орали: «Господи, да что ж это делается?!» Все вели себя как всегда. Разговоры были обычные. И Томка рассказывал не как к нему память вернулась, а про Таллинн и карантин. Правда иногда до меня доносились странные реплики. Про порт и беседку Сердец. Но я был уверен, они мне приснились. Или всё-таки нет?
Юрате пожала плечами. Стремительно, как всё делала, доела рис. Наконец сказала:
- Не представляю, как тебе объяснить. Мы все как будто нырнули в бассейн, где налиты вода и масло. Которые, как известно, не смешиваются. Но через то и другое можно проплыть. Или не масло с водой? А, например, как фонарь мигает ночью на улице - то ослепительный свет, то непроглядная тьма. Или кино, которое проецируют не на экран, а на площадь, где собралась большая толпа. Нет, так себе у меня метафоры. Не похоже на то, что случилось. Иначе совсем. Просто было - всё сразу. Одновременно. И та реальность, в которой память не возвращалась, потому что была всегда, и та, где Томке особо не о чем, кроме жизни в Таллинне нам рассказать. И всем с этим было нормально. Как будто бы так и надо. Словно каждый привык жить одновременно две жизни, перескакивая из контекста в контекст. Я сама такого не ожидала. Удивительный получился эффект.
- Как ни странно, я наверное понимаю, - вздохнул Миша. - Хотя сам ничего похожего не переживал. У меня было иначе. Бабах! - и всё вспомнил. И оно осталось моим навсегда. И с Томкой тоже «бабах» случился. Прямо сегодня с утра. Что с ним теперь будет, как думаешь?
- Как - что? - удивилась Юрате. - Выспится и проснётся. Убедится, что ты на месте, и память тоже на месте, значит всё хорошо. Может напьётся на радостях ещё до обеда, а может, дождётся вечера и пойдёт в Данкин бар. Ещё пару раз напросится к тебе ночевать. Потом окончательно успокоится и снимет квартиру в Вильнюсе, как собирался. После того как чудом нашёлся, глупо куда-то от нас уезжать. Наверное устроится на работу, это технически проще, чем грабить банк. Благо он инженер-строитель с большим практическим опытом, такие сейчас везде нарасхват.
- Смешно, кстати, вышло, - улыбнулся Миша. - Томка Заяц - и вдруг строитель. С образованием. Инженер!
- Ещё и не такое бывает, - подхватила Юрате. - Ты вон вообще Ловец книг из Лейна. Это с трудом помещается даже в моей голове.
- Тоже мне сенсация всех времён и народов. Подумаешь, Ловец книг из Лейна. Ты вон вообще до неба. И дальше. За пределы его. Укрой меня пледом, пожалуйста. Лучше двумя. Всеми, сколько найдёшь.
- Вот так прямо и уснёшь на полу?
- Усну, куда денусь. У меня глаза закрываются. А Томка не отпускает. Я его понимаю. Я бы на его месте тоже держался, если уж нашлось, за кого.
- Так держись, - сказала Юрате. И протянула руку (Миша, будь это его мемуары, написал бы - крыло).
Он схватился за эту горячую руку-крыло - сейчас, и в прошлом, и сразу в нескольких вариантах возможного будущего, словом, во всех доступных ему временах. Спросил (гулять так гулять):
- Расскажешь мне сказку на ночь?
- Ещё и сказку? - рассмеялась Юрате.
- Ага. Про нас. Как мы жили-были, долго и счастливо, и будем ещё, всегда.
Тут тема Чуды "качественный переход" и leapy_lee (на новенького!) "Существует и однозначно определен". И её же "Особые требования к способу крепления", хотя этот аспект наверное понятен (не понятен!) пока только мне.