Возлюбленный - 1
Шел вниз по холму, смотрел себе под ноги, время от времени поднимал в стороны руки: если бы можно было взлететь в небо и раствориться в нем, как в воде, он бы сделал это прямо здесь, посреди толп людей и застрявших в пробках автомобилей, на глазах уличных кошек, инжирных деревьев и детей, которые нет-нет да и пытались вглядываться в его лицо. Он ускорил шаг, смотря только перед собой, словно человек стеснительный, человек спешащий, очень серьёзный человек, полностью погруженный в свои мысли. Дойдя до Торговой, он свернул к пешеходному переходу, спустился вниз по мраморным ступенькам и, еще находясь в туннеле, услышал песню, которая зазвучала где-то над его головой. Тогда он остановился, потому что ноги вдруг перестали слушаться, ослабли в коленях и не могли больше удерживать собой его обманчиво крепкое, здоровое тело. Прислонившись рукой к стене, он опустился на пол - кто-то попытался подойти поближе, чтобы помочь, но он грубо отмахнулся «прочь от меня, прочь!» и отвел глаза.
Отсюда песня звучала еще громче, будто текла струями по самой стене. Постепенно слабость ушла, а тягучее и пугающее чувство, возникшее в голове, переместилось куда-то к затылку, позволяя думать. Он поднялся, отряхнул ладони, крепко зажмурился несколько раз, чтобы настроить зрение. На самом подъеме эскалатора мучительные звуки подобрались к нему совсем близко и, выйдя наружу с другой стороны, он увидел небольшую деревянную сцену, поставленную прямо посреди тротуара. На ней сидели трое: двое мужчин и одна женщина. Они были одеты в традиционные наряды: пестрое зеленое платье на женщине, не менее пестрые костюмы ашугов на мужчинах. Все трое держали в руках разных размеров саз - большой, средний, совсем малый, - и, умело аккомпанируя себе и другим, звонко пели песни о любви и тоске. Увидь, что случилось со мной, что случилось со мной, пел молодой мужчина в золотистой папахе, О, моя первая любовь, последняя любовь, вторила ему женщина.
Чем дольше он слушал, тем сильнее ощущал, как за спиной поднимает ветер: сперва легким дыханием, словно змея по земле, затем грубым толчком, как выдох великана. В тот самый миг, когда он, наконец, решился шагнуть по направлению к сцене, очередной порыв воздуха хлестнул его по щеке, заставляя отвернуться, а когда он вновь посмотрел перед собой, не было ни музыкантов, ни песен, ни главной торговой улицы, полной людей. Все растворилось и исчезло, как карандашный рисунок, стертый морской волной. Он понял, что теперь и сам стоит на возвышении, похожим на сцену, держит в руках саз, - тот самый саз, доставшийся ему от отца, то единственное, что ему досталось, - и услышал свой собственный голос, который пел:
Увидь, что случилось со мной, что случилось со мной,
Моя первая любовь,
Последняя любовь.
Говорят, милосердие всегда смягчает раны,
Почему же я никогда не буду излечен?
Ветер нес его слова к деревянной беседке, обвитой виноградной лозой, туда, где сидели высокопочтенные слушатели. Их было семеро: шах, его братья, четверо его сыновей. В низкой башне с решетчатыми окнами, у самого подножия которой они собирались, его голос слушали и женщины тоже - он неизменно ощущал пристальное внимание, а порой даже влюбленность, исходящее из-за этих полузакрытых окон. Жены шаха, невестки шаха, его дочери, их кормилицы и служанки - самые драгоценные самоцветы дворца. Лишь в последнее время из женских залов в его сторону шли не только тепло и ласка, но и нечто тяжелое, острое, злое, как тихо жаждущий крови кинжал. И, кажется, он знал, почему.
Причина сидела на кушетке у самых ног шаха и смотрела на него, не отрывая глаз. Длинное бордовое одеяние старшего шахзаде было вышито золотом; черные опаловые перстни на пальцах придавали ему властный, опасный вид. Он хорошо помнил эти пальцы, которые почти каждый вечер касались его лица, после того как стражи дверей и окон бесшумно закрывали за их спинами ставни. По приказу владыки он обязан был учить старшего наследника искусству «влюбленных в бога», ашугов - пению о тоске, о родине и любви, - но вместо этого шахзаде подзывал его к себе легким движением рук и шептал на ухо с усмешкой: а теперь послушай мои стихи.
Он покорился своей судьбе и не считал её проклятой. С самого детства, еще не научившись петь, он слышал, что родись он женщиной, должен был бы скрывать своё лицо, настолько оно было прекрасно. Он легко верил услышанному; это было неважно. Только песня по-настоящему имела значение, только саз, полученный от отца. Но две луны назад старший шахзаде женился на дочери шекинского хана и на его свадьбе все ашуги города пели песни семь дней и ночей. Он спел лучше всех, первым среди своих, и собственный голос не отказал ему в праве победы. Лишь только сердце с тех пор билось так медленно, что будто не билось совсем. После свадьбы их встречи не остались в прошлом - будущий владыка звал его к себе почти так же часто, - однако он, ашуг, отныне чувствовал, что проклятие скоро в самом деле придет к нему на порог.
Так и оказалось.
Тень преследовала его много недель подряд - в коридорах дворца, в саду, в покоях, за их пределами. Покидая шахзаде, он то и дело содрогался всем телом, чувствуя на себе чей-то невидимый взгляд, и даже кинжал на поясе не помогал избавиться от этого страха. В ту ночь, когда тень, наконец, показала себя в пустоте коридоров, из них разом исчезли все стражники, и в гулкой тишине прекрасная Зарнишан, дочь шекинского хана, возникла перед ним как луна из-за толщи облаков. Когда она откинула вуаль, он едва не ослеп, а когда заговорила, понял, что прежняя жизнь закончена:
- Чтобы ветер ветров забрал твоё лицо, как сладчайшую сладость, - прошипела принцесса, блеснув глазами. - Чтобы твоё сердце забыло, зачем оно у тебя есть.
С этими словами она легонько дунула на свою вытянутую ладонь и в его сторону полетела мелкая черная пыль. Он хотел закричать, убежать, закрыть лицо руками, но ветер уже успел подхватить ведьмино проклятье, закрутить его в вихрь, и когда что-то полыхнуло в коридоре, ставни всех окон вдруг распахнулись разом, впуская внутрь воздух, горячий, как дыхание пустынь.
...о том, что случилось дальше, он не мог вспоминать еще шесть с половиной сотен лет.
Но не о том, как стражники появились рядом один за другим, бесшумные и безмолвные. Не о том, как они подняли в воздух его почти безжизненное тело, отнесли в самую дальнюю часть дворца и положили в мешок, в котором выносили тела преступников. Не о том, как он всю дорогу чувствовал, что его несут куда-то как вещь, а потом, час или целую вечность спустя, кидают в ревущую глотку моря. Даже не о том, как, готовый к смерти, он неожиданно понял, что не задыхается и, после долгого полета ко дну, нашел в себе силы дотянуться до кинжала и выбраться наружу. Почему стражники не связали ему руки? Он до сих пор не знал ответа на этот вопрос.
Нет, вспоминать он не мог лишь о том, как ветер впервые коснулся губами его лица, а потом, как и было предсказано, сердца. Он не мог вспоминать о том, что отчетливо чувствовал, почти что видел, как его нос, глаза, губы и рот растекаются во времени и уходят, оставляя на прежнем месте лишь гладкую пустоту. Он не мог вспоминать о том, чего больше не было в его памяти - о собственном имени, об имени матери и отца. О своём сазе. Все это растворилось в воздухе, как сахар в горячей воде, - ветер забрал себе все имена, всю радость и всю любовь, которая еще жила в его сердце. Выбравшись на берег, он уже знал, что кинжал, который он по-прежнему крепко сжимал в руке, послужит ему добрую службу. Один из стражников, охранявших дворец, - совсем еще молодой, едва ли допущенный к покоям шаха, - погиб следующей же ночью, когда проходил мимо опустевших до утра рыночных шатров. Когда он опустился коленями стражнику на грудь, тот еще был жив, хотя из белого перерезанного горла фонтаном хлестала кровь. Такие красивые глаза, подумал он тогда, глядя на умирающего. В ту ночь он забрал эти глаза себе, как и все остальное - его нос, лоб, губы, - но не просто вырезав их кинжалом, а втянув, вдохнув внутрь самого себя.
В точности как ветер.
Внезапно все закончилось. Прошлое отпустило его и он снова оказался на кишащей людьми Торговой, посреди тротуара, много сотен лет спустя, растерянный и полный досады. Концерт, который заманил его, тоже успел завершиться: музыканты кланялись публике, срывали аплодисменты. У мужчины, стоящего рядом, визгливо зазвонил телефон и это стало последней каплей. Опустив руку в карман брюк, тот, кто раньше был ашугом, достал синюю медицинскую маску, - ковидная история ощутимо облегчила существование лично ему, - надел её на случай, если черты лица вдруг начнут распадаться, и решительным шагом пошел вон из толпы.
Он почувствовал, как чей-то пристальный взгляд прожигает ему спину.
_____________
здесь пока не ясно, почему, но тема все равно silver_mew "Ты не слушай, что он говорит, ты смотри, как он цвет меняет, и сразу всё поймёшь". постараюсь к дедлайну выложить продолжение, а если не получится, то уже позже.