Башня. Новый Ковчег-6. Глава 18. Борис
Никогда ещё голова Бориса не работала так чётко. Мозг со скоростью компьютера просчитывал варианты, вырабатывал тактику, извлекал из памяти нужную информацию, отметал лишнее, гасил эмоции. Борис знал за собой такое качество: в экстремальных ситуациях собираться, сосредотачиваться и определять единственно верное решение.
Там, у КПП, всё произошло слишком быстро, их взяли в кольцо, как зелёных новобранцев, потому что с той стороны к их проходу оказались готовы, а вот они - Борис это признавал, - действовали неумно.
Во-первых, вся эта авантюра с походом наверх была чистым экспромтом, но тут ничего не попишешь: лишним временем они не располагали. Во-вторых, сунулись на КПП без разведки, надо было хоть пару солдат вперёд отправить. Ну и в-третьих, нарвались не на кого-то, а на Островского, а у полковника Островского с Борисом были свои, старые счёты. И теперь в результате этих несчастливых стечений обстоятельств их могли запереть в камере на несколько часов, и этого Борис боялся больше всего.
- Солдат и майора - в КПЗ, этого субчика - отдельно, - молоденький капитан звонким мальчишеским голосом раздавал приказы. Круглое, совсем ещё юное лицо расплылось в довольной улыбке, чувствовалось, что ему вся эта ситуация доставляет удовольствие.
- А этого? - Бориса бесцеремонно ткнули в спину прикладом автомата.
- В следственный!
Длинная узкая камера следственного изолятора была хорошо Борису знакома. Сколько часов он здесь провёл - не сосчитать. Допрос следовал за допросом, мелькали лица (некоторых людей Борис встречал, некоторых видел впервые), под нос совали документы и отчёты - совали грубо и бесцеремонно, - для ознакомления и под роспись. Борис ничего не подписывал, предварительно не прочитав, хотя по сути никого из тех, кто должен был взойти на эшафот вместе с ним, ему было не жаль: все заслужили положенное сполна. И только одного человека он старательно выводил из игры, ни одну бумагу не подписал, где хотя бы краешком промелькивали дорогие ему имя и фамилия - Ани Бергман.
Он видел, как бесился худой, высокий полковник, всегда допрашивающий его лично, глухое раздражение и неприязнь плескались в светло-серых, льдистых, как у генерала Ледовского, глазах, но кроме обычных следовательских приёмчиков - давящих на психику - особого насилия не было, на допросах Литвинова не били, и понятно почему: Савельев запретил. Хотя, возможно, это было не в характере Островского. Даже, скорее всего, не в его характере.
Что такое полковник Островский, Литвинов примерно знал, потому что как было не знать того, кто методично и упорно копал под тебя несколько лет, подбираясь всё ближе и ближе. У Бориса даже своё досье имелось на рьяного полковника, впрочем, довольно неутешительное: Всеволод Ильич, увы, был честен и неподкупен (дурак дураком - такую характеристику дал ему Кравец, и тогдашний Борис был полностью с ней согласен), служил идее, а не звёздочки на погоны зарабатывал. И, наверно, не оступись Борис, не наломай дров в истории с Савельевым, от полковника Островского пришлось бы со временем избавиться. Но получилось несколько наоборот.
Борис не удержался от короткого смешка. Один из конвоиров вскинул голову, холодом блеснули узкие чёрные глаза, высокие скулы на лице стали ещё резче, ещё острее, а крепкие руки, лежащие на прикладе автомата, заметно напряглись.
Конечно, веселиться Борису было не от чего - впору плакать. Попасться в руки не кому-то, а Островскому - это ещё умудриться надо было. Второй раз полковник его точно не отпустит, душу вынет, наизнанку вывернет и растрясёт: Борис прочитал все желания в глазах Всеволода Ильича ещё там, на КПП, когда полковник, не скрывая радости, шагнул ему навстречу.
И всё же победить было надо. Переиграть. Убедить если не встать на их сторону, то хотя бы не мешать. Увы, шансов в этой финальной схватке у Бориса было мало: Литвинов, привыкший трезво оценивать все выданные жизнью карты, напрасными иллюзиями и надеждами себя не тешил. И фактически у него был только один козырь на руках: эмоции самого Островского, злость и обида на весь мир, которые полковник так вдохновенно лелеял в своей душе…
Долго Борису ждать в следственном изоляторе не пришлось - полковник явился минут через десять, бросил на Бориса несколько презрительный взгляд и молча уселся за стол напротив. Придвинул к себе пустой лист, сжал чуть ли не до хруста ручку сухими, костистыми пальцами. У Бориса даже голова слегка закружилась от внезапно возникшего чувства дежавю.
- На задаваемые вопросы, Борис Андреевич, рекомендую отвечать честно, коротко и внятно, - Островский уставился на Бориса светлыми, немигающими глазами. Он как будто что-то искал в его лице и, найдя, удовлетворительно хмыкнул. - Так что, приступим. Кто отдал приказ заменить смертельную инъекцию снотворным?
Борис слегка пожал плечами - Островский, верный своим принципам, начал с места в карьер, и, зная его дотошность, всё это могло затянуть разговор на неопределенное время.
- Это был Савельев?
- Послушайте, Всеволод Ильич, - надо было уводить разговор в нужную сторону, но Борис пока не знал, как. - Я не могу сейчас ответить вам на этот вопрос, а также и на другой, который вы непременно зададите: где я скрывался всё это время. Но могу вам обещать, что вы это узнаете. Чуть позже.
- А вы не забываетесь, Борис Андреевич? - перебил его Островский. - Это не я у вас в гостях, а вы у меня. Так что в некотором роде условия здесь диктую я.
- Разве? А у меня несколько иная информация: допросы задержанных, если не ошибаюсь, проводит следственно-розыскной отдел, к которому вы теперь отношения не имеете, если только не поменяли свою фамилию на Караев, - Борис не удержался от шпильки, но тут же пожалел, видя, как изменилось лицо полковника.
- Хотите приватной встречи с Караевым? - прошипел полковник, наклоняясь над столом ближе к Борису. - Могу организовать. Думаете, удастся навешать лапши на уши, которую вы вешать горазды? Сомневаюсь. Там умеют убеждать сотрудничать со следствием.
- Будто вы не умеете, - буркнул Борис.
Злить Островского определенно не следовало, а Борис только что это сделал. Мало того, что его положение было и так шатко, так он умудрился слажать с первой минуты.
Борис вспомнил свой разговор с Павлом. Каких-то полтора часа назад он сидел, распустивши перед Пашкой нюни, как баба, почти сдавшийся, опустивший руки, готовый слиться, а его друг убеждал, что никто, кроме Бориса, это дело не провернёт. И не просто убеждал, а снова протягивал ему руку, как тогда, в школьной рекреации, бог знает сколько лет назад.
Ты мне нужен, Боря, нужен именно сейчас. Потому что без тебя я не справлюсь. Да и не только мне ты нужен. Ты всем нам нужен. В данную минуту - всем.
Пашкины слова звучали в голове так отчётливо, словно это он сейчас сидел перед ним. Он, а не полковник Островский.
Ты сделаешь это, потому что ты можешь. Именно ты. Никто лучше тебя это не сделает.
Вскинув глаза, Литвинов упёрся взглядом в полковника.
Идеалист Савельев верил Борису, а вот идеалист Островский - нет. Не верил ни на грош, раз и навсегда записавши его в разряд тех, кто «горазд вешать лапшу». И в общем-то так оно и было, потому что с правдой у Бориса всегда были трудные отношения. Но вся ирония заключалась в том, что оба эти человека, и Савельев, и Островский, именно правды от него и ждали.
«А может рискнуть? - с тоской подумал Борис. - Ну в самом деле, что я теряю?»
- Всеволод Ильич, - недоверие в холодных глазах полковника обжигало, не давало говорить, но Борис пересилил себя. - Всеволод Ильич, по сути врать мне вам незачем, и я готов рассказать всю правду. А правда заключается в том, что я шёл арестовывать Ставицкого и созывать экстренное заседание Совета.
- Да ну? - льдинки в глазах полковника стали ещё острее. - Лихо. И на что вы рассчитывали, Борис Андреевич? На какую такую поддержку наверху? Надо полагать, она у вас есть, ведь не дурак же вы, чтобы свергать власть с десятком солдат и этим, как его, Дороховым, беглым заговорщиком, фотографиями которого оклеены все КПП.
- Я ещё не договорил, полковник. Конечно, я действую не от своего имени, у меня же, если вы помните, руки по локоть в крови. Наверх меня отправил Савельев. Павел Григорьевич.
- Который и провернул фокус с вашей мнимой смертью, - подытожил Островский, постукивая ручкой по столу. - Ну и что дальше? Мне расчувствоваться и отпустить вас? Только потому что вы упомянули Савельева, у которого, кстати, руки не меньше в крови измазаны. Мне нужно было с самого начала догадаться, что вы работаете в паре. Только у Савельева размах шире: уполовинить население Башни под предлогом недостатка ресурсов, имея в распоряжении законсервированную АЭС, - это будет почище организации наркопритонов и дилерских сетей.
- Предпочитаете новую власть? - Борис почувствовал, что Островский завёлся. Нет, полковник по-прежнему оставался невозмутимым, всё то же сухое лицо, где из всех эмоций разве что немного брезгливый изгиб жёсткого рта, но тем не менее Борис шестым чувством, которое редко давало сбой, понимал, что Всеволода Ильича его вопрос задел и пусть и не пробил, но уже поцарапал непрошибаемую броню. И вот теперь можно было попробовать и поиграть. Борис собрался, как собирается зверь перед прыжком, и продолжил. - Что ж, это можно понять. Некоторым такое даже нравится. Происхождение, родословная, деление на классы. Вам какой класс присвоили, Всеволод Ильич?
И по тому, как дёрнулся Островский, как на мгновение сжал губы, Борис понял - он попал в точку. Нащупал слабое место. Теперь важно не спугнуть, не пережать. Ну-ка, ну-ка, что там у полковника с происхождением…
Островский реакцию Бориса заметил, презрительно усмехнулся.
- Не угадали, Борис Андреевич. Не удастся вам сыграть на моём недовольстве. Я из потомственных военных, дед мой погиб во время мятежа Ровшица, отец до майора дослужился. Так что класс у меня самый что ни на есть привилегированный. Первый.
- Вот как? - теперь Борис точно знал, куда надо бить. - Стало быть, первый. Медицинское обслуживание по первому разряду, карьерное продвижение, образование детей…
- Ну хватит, Борис Андреевич, цирк устраивать, - насмешливо перебил его Островский. - Хватку что ли теряете? Раньше вы бы быстрее поняли, что я на ваши речи не поведусь.
- Не поведетесь, - согласился Литвинов. - И мне кажется, я понимаю - почему. Знаете, поговорка когда-то была: «Моя хата с краю, ничего не знаю». И есть люди, которые прямо по этой поговорке и живут. Например, один мой знакомый доктор любит повторять: ваша политика дело грязное, я в неё не лезу, мое дело - людей лечить, а всё остальное - увольте. Очень удобно на самом деле. Вы ведь тоже так считаете? И занимаете в некотором роде позицию невмешательства.
- Совершенно верно. Именно так и считаю, - невозмутимо отозвался Островский. - Каждый должен делать свою работу. А вы у нас, господин Литвинов, из неравнодушных, надо полагать, их тех, кому до всего дело есть. Могли бы просто руководить своим административным сектором, но нет - вы неравнодушно полезли в наркобизнес, неравнодушно посеяли преступность на нижних ярусах Башни. И всё это, разумеется, не денег или власти ради, а исключительно потому что такой вы неравнодушный человек, - в голосе полковника звучала откровенная издёвка.
Островский поднялся со своего места, сделал несколько шагов к противоположной от двери стене, встал, отвернувшись от Бориса, заложив за спину сухие длинные руки. Этот жест демонстративного пренебрежения было ни с чем не спутать, но Борис глядел на несгибаемую, словно выточенную из гранита спину, на ровно стриженный затылок и ждал, когда полковник повернётся.
- И теперь, конечно же, вы идёте свергать зло, потому что вы за всеобщую справедливость. Потому что хотите избавить наш мир от господина Андреева или как там его, Ставицкого, с его спорными реформами. Так? - Островский резко обернулся, полоснул Бориса злым взглядом и процедил сквозь зубы. - За дурачков тут всех держите? Вы, Борис Андреевич, меньше всего думаете о справедливости. А вот о себе - думаете. И о том, что Савельев, дружок ваш, придя к власти, про вас не забудет, реабилитирует, устроит на тёпленькое местечко - об этом вы тоже думаете. Только знайте: какие бы идеи не витали в голове нашего Верховного, вам я, Борис Андреевич, к власти прорваться не дам. И не только к власти. Второй раз от правосудия вы уже точно не убежите. Я лично прослежу.
- Что ж, справедливо, - Борис кивнул. - Я на другое и не рассчитывал. Всё правильно, Всеволод Ильич. Это ваша работа, которую, насколько я знаю, вы делаете хорошо, только, - Борис сделал небольшую паузу, ровно настолько, чтобы ещё больше зацепить внимание Островского. - Только делаете её почему-то избирательно. Предпочитаете некоторые преступления не замечать, хотя… извините, возможно, я ещё раз, наступлю на больную мозоль, но это же теперь вас вообще не касается. Патрульно-постовая служба за расследование убийств не отвечает.
- Вы сейчас про какие убийства говорите, Борис Андреевич?
В этот раз Борис надавил на больную мозоль полковника вовремя, в нужный момент, потому что Всеволод Ильич, хоть и скривился, как от лимона, а всё же на удочку Бориса клюнул.
- Например, покушение на Савельева. Насколько я знаю, оно так и осталось недорасследованным. Или вы закрыли дело, списав всё на бандитские разборки? А убийство генерала Ледовского?
- Генерал Ледовской скоропостижно скончался.
- Разве? А вы видели результаты вскрытия? Хотя вряд ли - Савельев распорядился их придержать. Но об этом в курсе Мельников, министр здравоохранения, который собственно этим делом и занимался. И что касается смерти генерала, то да, естественной она не была. А если вспомнить, кто был с генералом во время его смерти, сопоставить показания свидетелей о том, что Ледовской перед смертью что-то пил, а потом стакан таинственно исчез, то вырисовывается интересная картина.
- А зачем Савельев придержал результаты вскрытия? - поинтересовался Островский. - Следы решил замести?
- Доказательств не было. Да и не успел он. Между смертью генерала и покушением на Павла прошло не слишком много времени. Но заказчик этих двух преступлений - один и тот же.
- Неужели вы хотите мне поведать, кто это? - Островский вернулся на своё место, сел, откинулся на спинку и скрестил на груди руки. - Валяйте. С удовольствием послушаю. Давненько нам тут сказок не рассказывали.
Стоявший у двери молодой капитан, приказавший доставить Литвинова в следственный изолятор и сам пришедший следом, негромко засмеялся. Да и на молчаливых лицах конвоиров промелькнула усмешка.
- Имя заказчика определить нетрудно, - Борис болезненно поморщился, руки, которые ему приказали держать за спиной, слегка затекли. - Ищи, кому выгодно. Так, кажется, говорят, в вашей профессии. А выгодно было только одному человеку - Андрееву-Ставицкому. Убийство генерала Ледовского он поручил своему родственнику, Рябинину, пообещав тому генеральские погоны. Увы, по этому делу прямых доказательств нет, как я уже говорил, но косвенных улик - хоть отбавляй. А покушение на Савельева организовал Кравец, исполнителями были два отморозка, фамилий их я не знаю, да это и не важно. Потому что всех троих спустя три недели после покушения нашли убитыми на тридцать четвёртом этаже. И дело это, насколько я понимаю, спустили на тормозах. Но вас это уже не касалось - к тому времени ваше место занял Караев.
- Кравец, если мне не изменяет память, работал на вас, Борис Андреевич, вы сами это признали, - перебил Бориса Островский.
- К тому времени Кравец нашёл нового хозяина, ведь я-то был мёртв.
- Занимательная сказочка, - Островский пожал плечами. - Только доказательств - ноль.
- Ноль, - перечить полковнику Борис не стал. - Но смотрите сами: исполнителей покушения на главу Совета находят мёртвыми, в этом по сути нет ничего странного. Странно другое: на это тройное убийство просто закрывают глаза. Я уверен, Всеволод Ильич, ваш преемник Караев даже не пытался расследовать это дело. И знаете, почему? Потому что он тоже в теме, и наверняка для него никакой не секрет, что это за трупы нашли на тридцать четвёртом этаже, и какое отношение они имеют к покушению на Савельева. Вы сами никогда не задумывались над тем, почему в следственно-розыскном отделе, в вашем отделе, теперь сидит Караев? Почему вас так подвинули? Не потому ли, что вы-то уж точно не закрыли бы оба эти дела. Ни дело генерала Ледовского. Ни дело Савельева. Как это сделал Караев. Который к тому же сейчас сильно приближен к Ставицкому. Или тут я тоже сказочки рассказываю?
Островский молчал.
Борис сделал глубокий вдох. Время утекало, и тянуть дальше не имело смысла. Если он всё правильно рассчитал, то шанс есть. А если ошибся - что ж, хуже уже не будет.
- Мне, Всеволод Ильич, лгать вам сейчас не имеет никакого смысла. В настоящий момент внизу идут бои. Блокада с АЭС снята - именно поэтому мне удалось оттуда выйти и добраться… почти добраться до Надоблачного уровня. Возможно, в эту минуту решается судьба Южной станции. На стороне Савельева - полковник Долинин, а с ним значительная часть армии. А моя задача: арестовать Ставицкого и взять под контроль Надоблачный уровень. Если я этого не сделаю, велика вероятность того, что начнётся бойня, не меньшая, чем исторический мятеж генерала Ровшица.
В горле слегка засаднило, Борис сделал короткую паузу, но тут же продолжил.
- Савельев - поверьте мне, никто не знает Павла лучше, чем я - никогда бы не пошёл на открытые военные действия, но вариантов ему не оставили. Уровень океана падает, и Южная станция вот-вот встанет, а до этого момента нужно запустить АЭС, чем Павел собственно сейчас внизу и занимается. Но если начнётся бойня, о запуске АЭС можно будет забыть. И через пару месяцев в Башне разразится катастрофа. А Ставицкий… Ставицкий - сумасшедший. Он болен. И его замыслы и планы, все эти классы, аристократические корни, принудительная кастрация большинства населения, искусственное оплодотворение, воспитание детей в соответствии с их будущим родом занятий… да полковник, я не брежу, все эти планы - один страшнее другого. Только им не суждено будет сбыться. Если Павел не запустит АЭС, то начнётся даже не экономический кризис, как после аварии Северной станции - это будет коллапс. Встанет всё, ну а выживут… выживут сильнейшие, возможно, те, у кого будет в руках оружие. Возможно, это будете вы, полковник. Только на фига вам такая жизнь? Вот мне такая точно не нужна.
Борис закончил говорить и теперь сидел, вглядываясь в жёсткое, ничего не выражающее лицо Островского: высокий лоб, изрезанный поперёк глубокими морщинами, худые, запавшие щёки, тонкий, чуть длинноватый нос, крепкий подбородок. Хотелось бы ему знать, о чём думал в этот момент полковник? Какое решение зрело в его голове? На чём остановит он свой выбор: на спокойной и сытой жизни, которую давало (пока ещё давало) ему его привилегированное положение, или на правде? Думай, полковник - твердил про себя Борис, - думай!
Пауза затягивалась, тишина в комнате стояла такая, что было слышно, как в углу жужжит невесть откуда залетевшая муха.
Наконец, полковник пошевелился. Медленно поднялся, словно воздух вокруг стал таким плотным, что мешал движению. На Бориса он не смотрел. Направился к двери. На вопросительный жест капитана махнул рукой - ждите. И вышел, так и не произнеся ни слова.
«Прости, Паша, я не справился», - тоскливо подумал Борис, глядя на закрывшуюся за полковником дверь.
***
Островский вернулся в свой кабинет, сел за стол и несколько минут тупо смотрел перед собой в одну точку. В висках стучало, мысли метались в голове потревоженным пчелиным роем.
Литвинову нельзя верить - твердил он себе. Литвинов - мразь и подонок, наркоторговец и убийца. Он и не такие кружева сплетёт, чтобы уйти от ответственности. Нагородил такого, что волосы дыбом. И ведь врал, наверняка врал.
Всеволод Ильич убеждал себя, но при этом что-то у него не складывалось, и это что-то зудело, мешало, выбивалось из стройной картины.
Ему вдруг вспомнилась Милка.
В последнее время они почти не разговаривали: та резкая ссора даже не линию между ними прочертила, а пробила глубокую трещину, которая с каждым днём разводила их всё дальше и дальше друг от друга. Но два дня назад, Милка, придя домой с работы (она тоже преподавала в интернате русский и литературу, как и её мать), опустилась на диван, уронив усталые руки - Сева вдруг увидел мелкую сеточку морщинок на них и, вздрогнув, поймал себя на мысли о том, как же он соскучился по её рукам, мягким и ласковым, - и тихо сказала, не ему даже, а куда-то в пустоту.
- Я не понимаю, что происходит. Это какое-то помешательство. Настоящее помешательство. Ваню Белова… Ванечку, ученика моего, отчисляют. Списки из министерства спустили: его и ещё семерых. Третий класс, таким учиться не положено. Его теперь в теплицы, вроде бы… А он же лучший, лучший у меня. Голова светлая, умница, он стихи пишет и какие стихи, а они… Что происходит? Что?
А он не знал, что происходит. Или не хотел знать.
Литвинов, тыкнувший ему дурацкой поговоркой про хату с краю, в чём-то был прав. Он, полковник Островский, отгородился от всего и всех, от Милки и от той отвернулся, обиды свои лелеял, злобу таил, и можно было подумать, что кроме этих личных обид ничего другого на свете не существовало.
А в это время внизу стягивал свои войска Долинин. Юрка Рябинин заливал коньяком свои страхи - страх, вот что, проглядывало в глазах бывшего товарища сквозь пьяную муть. Люди, поделённые, пересортированные, как картофель в овощехранилищах, рассованные по этажам, с тихим ужасом и непониманием следили за тем, что происходит. Сверху спускались дикие указы, которые полковник Островский выполнял. Взяв под козырек, выполнял, не задумываясь о последствиях. А ведь если верить Литвинову (стоп, ему нельзя верить, никак нельзя), но если вдруг поверить, если допустить хоть на минутку, что даже часть из того, что он говорил - правда…
Островский снял трубку. Набрал номер майора Чудинова - свой человек, столько лет с ним в следственно-розыскном отделе отпахали. Услышал знакомый голос, хриплый, как будто майор был всё время простужен.
- Это Островский, - полковник не стал терять время на долгие реверансы. - Саня, не в службу, а в дружбу. Можешь кое-что проверить?
- Слушаю, Всеволод Ильич, - с готовностью ответил майор.
- Посмотри-ка по базе. Недели три назад должно было быть дело открыто - тридцать четвёртый этаж, три трупа. Было такое?
- Минутку, - последовала пауза. Островский терпеливо ждал, разглядывая поверхность пустого стола. - Да, были три трупа. С тридцать четвёртого. Кравец, Костылев и Татаринов. Все три с огнестрелом.
- И что по нему? Кто ведёт следствие?
- Так никто не ведёт. Дело закрыто. За отсутствием улик.
- Как закрыто? Кем?
- Полковником Караевым, - доложил Чудинов. - Он взял дело под личный контроль и почти сразу закрыл. А что? Всеволод Ильич, какие-то проблемы?
- Ничего, Саня. Всё в порядке. Караев у себя?
- Никак нет. Ушёл ещё до обеда.
Островский положил трубку. По Караеву информация, полученная от Литвинова, сходилась. Теперь Рябинин… Про Рябинина упоминал и Долинин, да и сам Юра во время их последнего разговора изрядно струхнул, когда речь зашла о смерти Ледовского.
Полковник снова потянулся к телефону.
- Я же сказал! Занят генерал! - заорал ему в ухо знакомый голос шурина.
- Руслан, это я.
- А… Сева? Извини. Тут у нас дым коромыслом. Майор Худяков с Южной весь телефон оборвал, думал - опять он. Хотел уже его по матушке.
- Генерал что?
- Спит. Чего ему будет?
Руслан Селятин негромко, но отчётливо выругался. Ещё чего-то добавил, но Островский уже переваривал то, что только что услышал. Худяков, Южная…
Возможно, в эту минуту решается судьба Южной станции.
Сева нажал на рычаг и тут же набрал другой номер.
- Полковник Островский. Позовите майора Худякова.
На том конце провода что-то щёлкнуло, на какое-то мгновение полковнику показалось, что связь прервалась. Потом трубка отозвалась испуганным мальчишеским голосом:
- Занят он.
- Это срочно! Выполнять! - рявкнул Сева.
Опять послышался какой-то шум, топот, отборная громкая ругань. У Худякова явно творилось что-то неладное. Наконец сквозь треск прорвался голос Худякова.
- Майор Худяков у аппарата.
- Майор, это полковник Островский. У меня есть информация, что на Южной станции проблемы.
- Проблемы? - майор не сдержался, выматерился, вкладывая в незамысловатое ругательство всё, что он думает о своих проблемах. - У нас тут война, товарищ полковник. Я пытался доложить генералу… а, чёрт!
Кто-то быстро и неразборчиво заговорил. Худяков оборвал эту быструю речь одним коротким словом, которым всякий русский человек характеризует безвыходную ситуацию. Последнее, что услышал Островский, были слова майора, адресованные явно не ему: «Да как вы допустили, вашу мать? Быстро ещё один отряд! Как перекрыто?» и что-то, отдаленно напоминающее стрельбу.
Потом кто-то, подышав в трубку, осторожно положил её на рычаг.
Полковник встал, по привычке одёрнул китель. Голову стальным обручем стиснула боль, в ушах всё ещё стояли длинные гудки. Южная, Караев, Володька Долинин, который никогда не был другом, три пухлых папки с делом Литвинова…
***
Минуты тянулись, и ничего не происходило. Борис по-прежнему сидел в комнате для допросов. Его конвоиры молчаливыми тенями застыли у дверей. Молоденький капитан в отсутствии полковника не знал, что делать, но на всякий случай сверлил Бориса неприязненным взглядом. Борису от этих взглядов было ни жарко, ни холодно - думал он о другом. Вернее, ни о чём он толком не думал, всё его существо охватило необъятное, всё вытесняющее чувство вины. Вины перед Пашкой.
Наконец в коридоре раздались шаги и отрывистый голос Островского. С силой распахнулась дверь, как если бы её открыли с ноги.
- Вставайте, Борис Андреевич, - внутрь полковник заходить не стал, бросил свой приказ коротко и отрывисто.
Борис поднялся и, как не силился держать себя в руках, почувствовал, что кровь отливает от лица, а ноги становятся ватными.
- Истомин, - полковник перевёл взгляд на молоденького капитана. - Вы с вашими людьми поступаете в распоряжение майора Бублика. Сбор у Южных через десять минут. Задачу майор обрисует на месте. Выполняйте.
Ничего не понимающий капитан гаркнул: «Есть!» и тут же сорвался с места. Борис понимал и того меньше.
- Ну а вы что застыли? - холодно осведомился Островский. - Времени, насколько я понимаю, у нас немного, и наша задача - взять Ставицкого под стражу, пока он не чухнулся. Рябининым займётся Бублик.
Наша задача? Под стражу? Уловив недоверие на лице Бориса, полковник усмехнулся.
- Каждый должен делать свою работу. Я от своих слов, господин Литвинов, отказываться не намерен. Так вот, моя работа - ловить воров и убийц. А Ставицкий, Рябинин и Караев - убийцы. А вы, Борис Андреевич, будете под моим личным контролем, и если я заподозрю, что вы ведёте свою игру…
Полковник положил руку на кобуру и похлопал по ней, не сводя испытывающего взгляда с Бориса.
- Если у меня возникнет хоть тень сомнения, будьте уверены - я немедленно приведу приговор в исполнение, рука у меня не дрогнет, я не промажу. Но для начала я хочу лично допросить Караева и Ставицкого. И выслушать Савельева. А к нашему разговору мы ещё вернёмся. Это, я надеюсь, понятно?
Борис кивнул.
- Понятно, полковник. Что ж тут непонятного.
*************************************
навигация по главам
Башня. Новый Ковчег-1
Башня. Новый Ковчег-2
Башня. Новый Ковчег-3
Башня. Новый Ковчег-4
Башня. Новый Ковчег-5