Снимок Бога. Эрмитаж
Помнится, уходя с "Кроткой" Керученко в МТЮЗ, услышала горькое резюме, высказанное одним молодым человеком своей девушке: "Все-таки гад был этот Достоевский". Вот примерно те же мысли возникли вчера у меня по поводу Маркеса с его мистическим реализмом.
Смутно вспоминала "100 лет одиночества" и даже вроде бы была там история про девушку, которой торгует бабка. И тут-то я и вспоминала, что еще тогда решила, что Маркес при всем моем уважении и даже восхищении не мой автор. Его сюжеты затягивают меня в интригу реальных и вымышленных сюжетов, событий, деталей, но людям с недостаточным уровнем абстрагирования нельзя это читать, ибо непременно сюжет затянет не только в интригу, но и в депрессию.
Ну как не ужаснуться любви бабушки к своему комфорту (от необходимости слышать любимую музыку до возможности иметь прекрасный дом) ценой разрушения души и тела собственной внучки. Да что там внучки, она разрушает души и окружающих их мужчин, втягивая в борьбу человечности и плоти, в борьбу, в которой заведомо человечность проиграет, а желания плоти будут оправданы…
Спектакль Левитина очень здорово совпал с моим личным восприятием Маркеса, ритма его историй, провоцирующих дилемм, невероятных до абсурдности противопоставлений. Любовь на словах и на деле, любовь наблюдательная и любовь созидательная, любовь к себе и любовь к другому, любовь к прекрасному к абстрактному и удивительная жестокость к близкому человеку, вообще к человеку, бескорыстность и ужасающее стяжательство, жажда наживы, подавление и покорность...
На этих противопоставлениях и построен спектакль Левитина. Жесткость в игре Белоусовой и мягкость, почти гутаперчивость характера, в игре Левитиной. Прямой взгляд Бабушки-Белоусовой и опущенный в пол у Эрендиры-Левитиной. Логичные речи Бабушки и бессвязные реплики согласия у Эрендиры.
Жестокость бабушки-Белоусовой очень рассудительна и убедительна, почти обаятельна, порой кажется логичной и даже временами думаешь, не можешь ли чем оправдать все эти действия. И тут же ужасаешься своей мысли. А обличительные речи о жестокости мира, и поэтические рассуждения о классической музыки - все это еще больше отталкивает. Вспоминала Белоусову в "ПроОперетту" и удивлялась, как одна и та же актриса может быть настолько обворожительно-беззащитной и отталкивающе-напористой…
А мягкость Эрендиры-Левитиной, да и интеллигента фотографа-Романова сначала вызывает досаду, а потом и приводит в отчаянье, так и хочется встать, и пойти, и сказать, что доброта должна быть с кулаками, с такими как у Улисса. Именно в сопротивлении есть движение мира, а без противопоставления мир так и будет дрейфовать, словно кибитка на пружинах Давида Боровского.
Фроленков в роли Улисса, кстати, совершенно меня подкупил своей игрой. Появившись всего-то в двух сценах, он сумел показать перемену, путь от любопытствующего мальчика к взрослому любящему мужчине, любящему до отчаяния, до возможности убить за любимую. Только вот любимая настолько уже привыкла отдавать себя, что не сможет принять. В этом-то и трагедия.
И была бы эта трагедия беспросветно, убийственно депрессивной, не разбавь ее то такими диссонирующими легкими полупопсовыми, полубардовыми мелодиями Дашкевича, то знакомыми классическими мелодиями в сопровождении шуршания пластинки. Не появись смешной человечек, в исполнении Пожарова. Бабочки в руках, намек на свою причастность к Нему… но вот только больно уж он похож на чертика из шкатулки. Да, в этом мире так несложно перепутать совершенно контрастирующие понятия… что оно добро и зло…
Смутно вспоминала "100 лет одиночества" и даже вроде бы была там история про девушку, которой торгует бабка. И тут-то я и вспоминала, что еще тогда решила, что Маркес при всем моем уважении и даже восхищении не мой автор. Его сюжеты затягивают меня в интригу реальных и вымышленных сюжетов, событий, деталей, но людям с недостаточным уровнем абстрагирования нельзя это читать, ибо непременно сюжет затянет не только в интригу, но и в депрессию.
Ну как не ужаснуться любви бабушки к своему комфорту (от необходимости слышать любимую музыку до возможности иметь прекрасный дом) ценой разрушения души и тела собственной внучки. Да что там внучки, она разрушает души и окружающих их мужчин, втягивая в борьбу человечности и плоти, в борьбу, в которой заведомо человечность проиграет, а желания плоти будут оправданы…
Спектакль Левитина очень здорово совпал с моим личным восприятием Маркеса, ритма его историй, провоцирующих дилемм, невероятных до абсурдности противопоставлений. Любовь на словах и на деле, любовь наблюдательная и любовь созидательная, любовь к себе и любовь к другому, любовь к прекрасному к абстрактному и удивительная жестокость к близкому человеку, вообще к человеку, бескорыстность и ужасающее стяжательство, жажда наживы, подавление и покорность...
На этих противопоставлениях и построен спектакль Левитина. Жесткость в игре Белоусовой и мягкость, почти гутаперчивость характера, в игре Левитиной. Прямой взгляд Бабушки-Белоусовой и опущенный в пол у Эрендиры-Левитиной. Логичные речи Бабушки и бессвязные реплики согласия у Эрендиры.
Жестокость бабушки-Белоусовой очень рассудительна и убедительна, почти обаятельна, порой кажется логичной и даже временами думаешь, не можешь ли чем оправдать все эти действия. И тут же ужасаешься своей мысли. А обличительные речи о жестокости мира, и поэтические рассуждения о классической музыки - все это еще больше отталкивает. Вспоминала Белоусову в "ПроОперетту" и удивлялась, как одна и та же актриса может быть настолько обворожительно-беззащитной и отталкивающе-напористой…
А мягкость Эрендиры-Левитиной, да и интеллигента фотографа-Романова сначала вызывает досаду, а потом и приводит в отчаянье, так и хочется встать, и пойти, и сказать, что доброта должна быть с кулаками, с такими как у Улисса. Именно в сопротивлении есть движение мира, а без противопоставления мир так и будет дрейфовать, словно кибитка на пружинах Давида Боровского.
Фроленков в роли Улисса, кстати, совершенно меня подкупил своей игрой. Появившись всего-то в двух сценах, он сумел показать перемену, путь от любопытствующего мальчика к взрослому любящему мужчине, любящему до отчаяния, до возможности убить за любимую. Только вот любимая настолько уже привыкла отдавать себя, что не сможет принять. В этом-то и трагедия.
И была бы эта трагедия беспросветно, убийственно депрессивной, не разбавь ее то такими диссонирующими легкими полупопсовыми, полубардовыми мелодиями Дашкевича, то знакомыми классическими мелодиями в сопровождении шуршания пластинки. Не появись смешной человечек, в исполнении Пожарова. Бабочки в руках, намек на свою причастность к Нему… но вот только больно уж он похож на чертика из шкатулки. Да, в этом мире так несложно перепутать совершенно контрастирующие понятия… что оно добро и зло…