Оригинал взят у
geneura в
Интервью с Маем Митуричем (2002 г. )
Беседа Карины Зурабовой с Маем Петровичем Митуричем (1925 - 2008) была опубликована в журнале "Дошкольное воспитание" (4 номер 2002 года)
СТРОГОЕ ВОСПИТАНИЕ
Май Петрович Митурич... Встреча с большим художником и очень скромным человеком, который "был и остается совестью целого направления детской книги, связанного с именами Виктора Дувидова, Льва Токмакова, Евгения Монина, Никиты Чарушина..."
В мастерской Мая Митурича просторно и прибрано - ни разбросанных листов бумаги и подрамников, ни засохших красок, ни глиняных кувшинчиков и восковых яблок для натюрмортов. Художник, с седой бородой, с тихим мягким голосом, улыбается немного застенчиво, немного грустно, усаживает меня на диван, садится сам и пытается выяснить, что от него надо.
- Я совершенно не знаю, что сейчас творится в книжной графике, я ведь уже 12 лет, как не издаюсь. У меня было пять серий рисунков к сборникам японских сказок, к “Маугли”, но тогда, в 89-м, оказалось, что нет денег, нет бумаги... Так что я ничего не знаю, голубчик, никуда не хожу.
- Май Петрович, вы с самого начала решили рисовать для детей?
- Мне интересно было делать цветные книжки. А цветная иллюстрация в основном в книгах для детей. Во “взрослых” это, как правило, черно-белая, а я хотел работать с цветом. Да и самих иллюстраций в детских книжках больше.
- И с чего началась ваша работа в детской книге? Где вы работали?
- Я окончил Полиграфический институт, работал в издательстве “Детская литература”, “Советская Россия” - там была хорошая детская редакция. А началось с текстов Маршака. Я сделал “Шалтая-Болтая”, рисунки увидел Маршак, ему понравилось. Он вообще очень ревниво относился к иллюстрациям, обязательно просил показать...
- Требовал чего-нибудь изменить?
- Нет. Но обязательно смотрел, выбирал. Не все писатели так себя ведут. Одному автору, например, было просто некогда взглянуть на рисунки. Я так удивился.
- А какие книжки Маршака вы оформляли?
- “Умные вещи”, Английские песенки... много всего.
- Язык художника - это краски, цвет. Как он передает стиль того или иного автора, ритм стихов, интонацию?
- Ну, например, Маршак и Чуковский... Они по-разному окрашены. Маршак - он строгий, а Чуковский - это звон, звон словесный!
Его рисунки для книг Маршака очень изящны, лаконичны, иногда подчеркнуто просты, проникнуты тонким юмором, а в “Бармалее” или “Бибигоне” Чуковского изобилие, насыщенность красок, свобода рисунка создают веселье настоящей детской игры, когда летят на пол хрупкие предметы, дурным голосом орет кошка, а “индейцы” в перьях радостно гоняются друг за другом по всему дому.
- Чуковский - он хулиган, - улыбается Май Петрович. - Хотя Маршак... с ним тоже всякое бывало... хотите байку? Мне Агния Барто рассказывала, она тогда была молоденькой и отдыхала в доме творчества, где были они оба - Маршак и Чуковский. И оба наперегонки разыгрывали юную медсестричку, очень наивную. И вот однажды эта сестричка ей рассказывает: “Какая, мол, трудная жизнь у писателей. Чтобы деньги заработать, чего только не приходится делать!.. Маршак мне сказал, что они в зоопарк ходят. Подрабатывать. Самуил Яковлевич влезает в шкуру тигра, Корней Иваныч - в шкуру жирафа, так и ходят целый день. И деньги за это получают: Маршак - тридцать рублей, а Чуковский - двадцать пять”. Барто тут же побежала к Чуковскому рассказывать про это розыгрыш, а он, говорит, выслушал все без малейшей улыбки, вздохнул и очень мрачно сказал: “Вот так всегда: Маршаку тридцать, а мне - двадцать пять”.
Май Петрович улыбается - ему нравится эта история, на протяжении нашей беседы он прохаживается по комнате, тихонько повторяя: “Вот так всегда - Маршаку тридцать, а мне - двадцать пять”.
- Май Петрович, а откуда такое имя замечательное? Вы что, в мае родились?
- Да, да, в мае, - кивает художник, задумывается и с удивлением повторяет: - В мае.
Должно быть, часто приходилось ему отвечать на этот вопрос, и не всем же объяснишь, что родители его - оба художники (отец - один из основателей ВХУТЕМАСа) и, наверное, поэты (мама - сестра Велимира Хлебникова), а артистическое отношение к миру выражается не только в полотнах, но и в самых житейских делах. О семье Май Петрович рассказывает скупо.
- Отец занимался станковой живописью, а станковая живопись никогда не кормила.
- Рисовать вас учили родители?
- Нет. Никогда они меня не учили. И я свою дочь тоже рисовать не учил. Это так как-то, само сложилось. Учиться вообще надо самому... Любимые книжки? Не помню, голубчик, давно это было, помню только, что мама относилась к этому очень строго.
- Как это строго?
- Ну, отбирала только книжки с очень хорошими картинками - а таких и тогда было не очень много.
- Есть какая-то своя специфика в работе для детей? Наверное, требуется предельная доступность и простота, чтобы самым маленьким было понятно?
- Знаете, есть такой аргумент - дети не поймут. «Рисовать надо попроще, попроще, чтобы дети поняли». Так я провел эксперимент. Моей дочке лет пять было, и я показал ей картину Пикассо, такую, кубистического периода, там всякое нагромождение элементов... называлась “Школьница”. “Что это такое?” - спросил. Она сразу сказала: “Девочка”. Так что дети отлично понимают, у них нет стереотипов. А потом я показал ей эту же картину уже в двенадцать лет - она, конечно, ее не помнила, и когда я спросил, что это, ответила - “Абстракция!” Это слово она уже знала. А девочку не увидела.
С детской книгой у нас вообще особое положение. Когда в стране начались идеологические игры с художниками, многие из нас, чтобы уклониться, и занялись детской иллюстрацией. И в этой области работали у нас крупные художники: Лебедев, Чарушин, Конашевич, Курдов. В нашей стране книжка для детей была чуть больше, чем книжка для детей.
- А как в других?
- В других... Вот, знаете, Чуковский был страшным англоманом, и он мне все подсовывал английские книжки детские... - смеется, - с мерзопакостными картинками! Все хотел, чтобы я научился так рисовать... В других странах к детской книге было коммерческое отношение. Вот, в Японии я бывал: несколько художников там есть очень хороших, а остальные - как везде, такая же “диснеевская” продукция, комиксы, только напечатано лучше. Вот и у нас теперь тоже рыночные обстоятельства. Мне иногда дарят книжки моих старых авторов - их дети дарят, но уже нынешние издания; так я не знаю, куда их девать, выбросить неудобно, а дарить маленькому - у меня внучатый племянник маленький - нельзя, я не могу ему дать такое.
- У вас тоже строгое художественное воспитание! А как вы относитесь к мультипликации?
- Никак не отношусь. Это все не для меня.
- Когда можно первый раз повести ребенка в музей?
- В музей... - вздыхает художник. - Это же привилегии больших городов. Ну Москва, Ленинград, еще два-три города. А основная же масса этого лишена. Деревенские дети - какие там музеи...
- Так как же быть с их художественным воспитанием?
- Книжки с картинками. Только хорошие, конечно.
- Книжка с картинками заменит ребенку музей?
- Нет, конечно, пускай ходят в музеи, пускай, чем раньше, тем лучше! Но если этой возможности нет... да, детская иллюстрация - музей для маленьких.
Я вспомнила любимые книжки своего детства: их читала мама или бабушка, а я разглядывала картинки. Мама уходила, а я разглядывала картинки одна, вспоминая текст автора или придумывая свой. И потом, уже выучившись читать, долго еще предпочитала книжки с картинками, цветными, подробными, во всю страницу, каждый раз радуясь им, как старым знакомым. Наверное, с таким же чувством мы подходим сейчас к любимым полотнам в залах Третьяковки или Пушкинского музея.
- Каких авторов вы любили иллюстрировать? Вы сами выбирали книжку для оформления?
- Смолоду - что дадут, то и делал. Потом в издательстве ко мне привыкли, я мог что-то и предложить сам. Сейчас иные случаи смешно вспоминать. Хочу я, допустим, “Маугли” иллюстрировать, а мне говорят: “Киплинг, империалист... зачем он вам?” Я два раза брался за “Маугли”. Второй раз - уже побывав в Индии. Там такое солнце, столько света, что мне захотелось нарисовать все заново, осветлить. Хотя вообще-то у Киплинга все происходит ночью, в джунглях ведь ночная жизнь.
- Яркие ночные краски?
- Да, как-то так.
- Вот вы выбрали автора, книжку. С чего для вас начинается работа?
Май Петрович вздыхает, отвечает сразу:
- С мучений. Каждая книга требует совершенно нового решения. Агния Барто, Киплинг, “Питер Пен”, “Алиса” - все это совершенно разные задачи.
Из ящиков извлекаются огромные папки, заклеенные скотчем. В них - рисунки, отпечатки готовых иллюстраций. Удивительно смешные картинки к “Бармалею”. Очень пестрые, тропически яркие - как раз благодаря “ночному”, черному фону - иллюстрации к “Маугли”. Непостижимо сделанная черная на черном - Багира. Зеленовато-серый дождь в джунглях - видно, что это не просто дождь, это сезон дождей, надолго и безнадежно. Торжествующий Маугли верхом на буйволе мчится вслед за тигром Ширханом - все это увидено откуда-то сверху, должно быть, с вершины дерева или с горы.
Множество картинок к Маршаку. При виде одной я чуть не вскрикнула: “Тетя Трот и кошка!” - такое умильное выражение было у кошки, свернувшейся на руках задумчивой дамы. (Тетя Трот и кошка Сели у окошка, Сели рядом вечерком Поболтать немножко.) К Маршаку рисунки веселые и ироничные. Очаровательны два вальсирующих бегемота из “Цирка”. В самых невероятных позициях “сорок четыре веселых стрижа”. Несколько вариантов иллюстрации истории про Пуделя и Старушку - Май Петрович сдержанно улыбается, увидев эти рисунки, и бормочет: “Старушку запутал, кота обмотал.” Я тоже улыбаюсь - вспоминаю, как читала эти стихи дочке: “Искала старушка четырнадцать дней, А пудель по комнатам бегал за ней!” Хорошее все-таки дело - детская книжка!
- А в “Алисе” была задача - избежать сюрреализма. Многие искали в Кэрролле именно это, такие, знаете, доморощенные сюрреалисты.
Май Петрович показывает толстую книжку небольшого формата “Приключения Алисы в Стране Чудес. Зазеркалье”. Да, все обошлось без сюрреализма, а определенную странность - Алиса ведь сама замечает :”Все страньше и страньше!” - придает картинкам цветовое решение. Лиловый, синий, зеленый и черный - это сочетание создает определенную холодноватость и “зазеркальность”. Изящная графика вся проникнута фантастическим, наивно-ироничным, чуть печальным духом кэрролловской сказки и эстетикой английского фольклора.
- Диккенса вам не приходилось иллюстрировать?
- Диккенса - нет. Да, Диккенса было бы любопытно...
Май Петрович вынимает из шкафа книги, оформленные им за многие годы работы, и выясняется, что он заядлый путешественник. Маршруты странствий достаточно экзотические: Индия, Япония, Греция; Дальний Восток, Баренцово море, Командорские острова.
- Мы путешествовали с Геннадием Снегиревым, он писал книжки, я рисовал. Вот они: “Обитаемый остров”, “Чудесная лодка”, “Рассказы”.
Сразу понятно, что это - Север: холодное солнце сквозь тучи, бледненькие цветы, широкий, открытый горизонт. Только потом начинаешь различать собственно рисунок: фигурки птиц, людей, оленей.
- Вы немножко вверх ногами держите, - поправляет художник.
Верно, это синее небо отражается в синем озере среди лиловых гор, какие-то красные отблески, золотистая листва... Глубокие, густые краски, мягкие линии - что-то таинственное в этом пейзаже, как в индийских полотнах Рериха.
- А это - единственная книжка, написанная мной, - очень тихо и медленно говорит Май Петрович. - “Командорские острова”.
На обложке - голубой простор моря и две черные птицы с большими красными носами. Держатся приветливо и с достоинством. При виде них сразу хочется на Командорские острова.
Среди иллюстраций попадаются фотографии - молодые бородатые путешественники на берегу таежной реки, на палубе корабля, на полянке.
- Вот это - Курдов, это Снегирев... это я, - показывает художник.
- Вы все это с натуры рисовали, прямо по ходу дела?
- И с натуры.
- Как, и этих тоже?!
Очень симпатичные пингвины резвятся на скалах, ныряют в воду. Художник улыбается:
- Нет, нет, в Антарктиде мы не были. Пингвинов я рисовал так, сочинял.
А вот роскошно изданная “Одиссея” в переводе Жуковского - в пол-листа, в суперобложке, на глянцевой бумаге.
Иллюстрации - на разворот. В них просторно, царит песочный цвет и эпическое дыхание гекзаметра. Здесь нет стилизации под античную вазопись - рисунок вполне современен, скуп и выразителен, в то же время все понятно и узнаваемо: вот великан-циклоп со своими овцами, вот остров сирен, эта сова в облаках - богиня Афина...
- А здесь все темное, потому что Одиссей - в царстве Аида, - объясняет Май Петрович.
- Цвет Греции - вот этот, песочный?
- Говорят, при Одиссее она была зеленой. Все козы съели. И на Итаке все съели - я специально туда съездил.
- Вы были на Итаке? Какая она?
- Похожа. Как у Гомера написано. Но ни-ка-ких следов Одиссея! Крошечный островок, два-три такси на весь остров...
Кроме цветных вклеек, в “Одиссее” много графических портретов: Пенелопа, прорицатель Тиресий, Елена и Менелай, нимфа Калипсо, кормилица, мать и отец Одиссея. Это явно конкретные, живые лица.
- С кого вы их писали, Май Петрович?
- Да, конечно, с натуры. Вот это, Телемах, - это был такой мальчик в Батуми, грузин, Амиран его звали... Тут и дочка моя есть!
- Где?
- А вы смотрите, смотрите...
Листаем книгу дальше... Конечно, вот она - юная царевна Навсикая, застенчивая, печальная - ей так понравился Одиссей, а он отплывает на свою Итаку!.. Наверно, очень увлекательно “оживлять” в героях иллюстраций своих родных и знакомых - поселять их в древней Греции, давать им новые имена и судьбы. А может, не давать, а просто выявлять то, что заложено глубоко в характере и намечено чертами лица, понятными только художнику?..
Вдоль стены мастерской тянется ряд полок, а под ними плотно, как книги в шкафу, стоят картины. Это та самая станковая живопись, которая “никогда не кормила”. Ужасно хочется поглядеть, но неловко затягивать визит. Может быть, в следующий раз. Робко спрашиваю:
- Это все ваше?
Кивает:
- Художник должен заниматься всем. Все уметь: писать маслом, акварелью, тушью, портреты делать, пейзажи, книжки иллюстрировать... Это профессия.
- А преподаванием вы занимались?
- Да, работал в Полиграфическом. Приходят иногда бывшие студенты, рассказывают, что они сейчас делают. Очень многие на коммерцию работают. Садятся за компьютер и - поехали!..
Дизайнер - модная и оплачиваемая работа, владение компьютерной графикой нынче многим заменяет художественное образование. Обладая определенным вкусом, этим можно очень неплохо прокормиться, но... Май Митурич сторонник строгого воспитания - отбирает книжки только с “очень хорошими картинками” и работать будет только так, как считает для себя единственно правильным. За компьютер он не сядет - нечего и уговаривать. В издательство сам не пойдет - раз не зовут, значит, не нужен. Недавно у него прошла выставка в Третьяковской галерее на Крымском валу. Последняя книжка, “Японские сказки”, вышла 12 лет назад.
- Японцы сказали, что в моих рисунках верно уловлен национальный стиль. Обычно европейцы, изображая Японию, впадают в китайщину, - так они сказали, - а мне удалось этого избежать. Чем я и горжусь.
Май Петрович угощает меня чаем. Сам пьет кофе и курит одну за другой сигареты. Объясняет:
- Эти сигареты - без никотина, а кофе - без кофеина, голубчик. Об этом жена заботится.
Аккуратно заклеив скотчем, убирает папки с рисунками обратно в ящики. На полках еще много заманчивого - книги, альбомы; на стенах - плакаты с выставки, японская маска, еще какие-то сувениры, поделки. Картин нет. Эта мастерская, как и ее хозяин, не любит рассказывать о себе. Он заключает в себе свой мир со строгими законами и вкуса, и нравственности, он не впустит туда первого встречного, но щедро и полно поделится с нами его красотой и радостью, как и следует художнику, в своих работах.
- Вы побывали в стольких странах, в таких разных краях - что особенно запомнилось? Где вам было лучше всего?
- Всюду хорошо.
Беседу записала Карина Зурабова.