Ода московским бабкам
В любом дворе московского дома, построенного до начала нынешнего века, есть необходимый, обязательный, непреложный элемент - всё и про всех знающие бабки. Время идёт, поколения сменяются, но бабки - явление непреходящее. Они как будто вечны. Их имена и лица с годами меняются, как меняется фасон головного убора, пальто и обуви, сумок или авосек, но общий вид, точнее, какое-то общее впечатление от их вида, и суть их остаются, как будто московскому двору без них нельзя. В новых жилых комплексах, в закрытых модных дворах, в элитных многоэтажках недавней постройки бабок пока нет. Это не потому, что дворы модные, закрытые, и в них особенная жизнь, - нет. Скорее, потому, что дворы эти ещё не доросли, не стали полноценно московскими, не обрели своей собственной фауны, как желудок младенца, которому после рождения требуется время, чтобы подружиться с действительностью, в которую он попал, научиться её переваривать. Бабки - символ полноценности московского двора, его микрофлора (микрофауна?), которая нарастает со временем. Если не наросла, то что-то со двором не так: либо в нём квартиры для иностранцев, вроде корпоративных, либо апартаменты, либо жильё настолько элитное, что владельцы в нём не живут, а только сдают тем, кто какое-то время ради статуса платит заоблачную аренду, но потом всё равно сменяется более успешным новым жильцом. То есть в таком дворе люди долго не задерживаются, не пускают корней. Нездоровый такой двор, не настоящий, не столичный.
Бабки как признак двора для стороннего наблюдателя появляются как будто из ниоткуда. Недавно въехавший в квартиру здорового московского дома человек не видит процесса появления бабки, но может быть уверен: она где-то есть, и уже знает о нём едва ли не больше, чем он сам. Он видит во дворе молодых мамочек, но даже не задумывается о том, что ещё вчера тут так же гуляли другие мамы с колясками, чьи младенцы вскоре уже гоготали в обнимку во дворе вечерами, пока мамы работали, гуляли с собаками, ездили на дачу, потом выгуливали внуков, потом - только гневливых и толстых старых собачонок. Это превращение было таким быстрым, что рядовой жилец, например, какой-нибудь старый профессор, который по выходным отдыхал с книгой у окна, выходящего во двор, сегодня легко прокручивает его в голове, как ускоренное кино. И это же превращение тянулось настолько бесконечно долго, что сами бабки давно не вспоминают начала этого фильма, а их сегодняшняя социально-дворовая функция кажется им единственной бывшей у них жизнью. Они помнят, когда и кто в этом доме помер, когда въехали новенькие, как росли и уезжали один за другим их дети, как они же возвращались позже с молодыми жёнами и мужьями, как вырастали следующие поколения детей… И вроде бабкам не по сто лет, а иногда лишь немного за шестьдесят, но вдруг оказывается, что чужих жизней они наблюдали куда больше, чем сюжетных линий в десятке их любимых сериалов. Они могли бы быть находкой для шпиона, если бы жизни обычных граждан хоть кого-то интересовали. Но всё не так просто!
Учёные утверждают, что слухи и сплетни - норма общества, даже настаивают, что без них общество не могло бы существовать. Сплетни, как цементный раствор, скрепляют людей, настраивают их взаимоотношения, без них мы бы жили каждый сам по себе, ни о ком ничего не знали бы, не создавали союзов и коалиций, а как следствие - и государств, не формировали бы норм поведения и тех самых традиционных ценностей, о которых кричат сейчас из каждого утюга. То есть именно на них - на сплетнях и слухах - держится земля русская и каждый отдельный двор, а потому механизм появления бабок не меняется столетиями. Что есть общественное мнение, которое презирает молодёжь и к которому прислушиваются зрелые люди, как не мнение бабок в государственных масштабах? Бабка - опора политики светского государства, самая ценная, непримиримая, наблюдательная и консервативная государственная единица. И не важно, сколько ей лет и какого она пола. Действительно ведь - не важно! Бабка - состояние души русского человека с момента осознания своей социальной роли и передачи всех полномочий по управлению жизнью молодому-сильному-умному-знающему-понимающему человеку. Это состояние души человека большого мира, частью которого он жаждет быть, но не справляется с масштабом, оставаясь самой суровой властью на местах. Каждый живой московский двор в этом смысле - страна в миниатюре. Бабки становятся пешками в шахматной игре, а другие жильцы, ещё не осознавшие себя частью великого двора, пока только чёрные и белые квадраты, на чьём фоне разворачивается история. Вечный механизм контроля человека над человеком крутится всеми своими микроскопическими шестерёнками.
До определённого времени человеку не полагается обращать на бабок и слухи никакого внимания, но для каждого настаёт свой час «икс». Для матерей это, может быть, время пубертата их детей, для ревнивых мужей - моменты обострения чувств, для любящих поскандалить соседей - начало ремонта у «новеньких», etc., etc. Мало ли таких моментов, когда человеку может понадобится зачерпнуть горсть из бесконечного потока дворовой информации? Именно в такие моменты люди понимают, что поток этот воистину бесконечен, не прерывается с момента появления первой бабки, первой бактерии новорождённого дома-желудка, который всех переваривает, хоть и не всех с одинаковым результатом. Можно зайти в этот поток, выловить нужные байты информации и тут же самоустраниться, чтобы не стать его переносчиком, ибо всему своё время. Большой брат смотрит на тебя сквозь линзы в роговой оправе под причудливым беретом.